нуть  вовнутрь  палисада.
Один даже вынул из кармана нож и стал ковырять старый,  затвердевший,  как
камень, дуб. Бинокль в эту минуту был у Мейсонье,  он  протянул  его  мне,
тихо и презрительно бросив:
     - Нет, ты только погляди на этого кретина.
     Но пока я наводил бинокль, пришелец уже отказался от своей затеи.  Он
подошел к товарищу. Сблизив головы, они, как видно, стали совещаться.  Мне
показалось, что они никак не договорятся. Судя по жестам высокого, который
несколько раз указал в сторону дороги, я решил, что он предлагает уйти,  а
маленький намерен действовать дальше. Дальше-но как?  Вот  это-то  и  было
неясно. Ведь не собирались же они вдвоем взять приступом Мальвиль.
     Так или иначе, они, как видно, пришли к соглашению, потому  что  оба,
один за другим, перебросили ружья на плечо. (Меня  снова  поразил  вид  их
оружия.) Потом высокий подошел вплотную к  палисаду  и,  сцепив  руки  под
животом, подставил спину маленькому. Вот в эту самую минуту я  и  вспомнил
слова Мейсонье, что у них нет  никакой  поклажи.  Да  ведь  это  же  яснее
ясного! Эти люди не одиночки. Они вовсе не собирались  ни  брать  Мальвиль
приступом, ни даже пробраться в него. Просто их целая банда, и, прежде чем
напасть на нас, они выслали разведку, как накануне мы в Ла-Рок.
     Я отложил бинокль и торопливо шепнул Мейсонье:
     - Уложу того, что поменьше, а высокого постараюсь взять в плен.
     - Это не по инструкции, - возразил Мейсонье.
     - Я меняю инструкцию, - тотчас решительно отрезал я.
     Я взглянул на него, и, хотя сейчас было не до смеха, я еле удержался,
чтобы не  расхохотаться.  На  лице  нашего  честного  Мейсонье  отразилась
мучительнейшая  борьба  между  уважением  к  инструкции   и   повиновением
начальству. Я добавил прежним тоном:
     - Ты стрелять не будешь. Это приказ.
     И вскинул  ружье.  В  оптический  прицел  "спрингфилда"  я  отчетливо
различал розовое лицо непрошеного гостя: стоя на плечах своего товарища  и
уцепившись за край палисада, он вытягивал шею, стараясь заглянуть в  щель.
На таком расстоянии, да еще при оптическом прицеле, промахнуться трудно. И
тут мне пришло в голову: этому  парнишке,  молодому,  здоровому,  осталось
жить какую-нибудь секунду или две. Не потому, что он хотел перелезть через
ограду-такого намерения у него не было, - но потому, что  в  его  черепной
коробке отпечатались сведения, полезные  для  нападающих.  И  вот  этот-то
череп пуля из "спрингфилда" сейчас разнесет, как ореховую скорлупку.

     Парень медленно и внимательно изучал территорию, не  подозревая,  что
все это уже бесполезно, что зря он пытается  что-то  запомнить,  а  я  тем
временем прицелился ему  в  ухо  и  выстрелил.  Мне  показалось,  что  его
подкинуло вверх, потом он сделал отчаянный прыжок вниз и рухнул на  землю.
Его товарищ на миг застыл, потом повернулся  кругом  и  помчался  вниз  по
Мальвильской дороге. Я крикнул:
     - Стой!
     Он продолжал бежать. Я гаркнул во всю силу своих легких:
     - Эй ты, верзила, стой!
     И снова вскинул ружье. Но как раз в ту минуту, когда я прицелился ему
прямо в спину, он, к моему величайшему изумлению, остановился.
     - Сцепи руки на затылке, - крикнул я, - и подойди к ограде.
     Он медленно подошел. Ружье по-прежнему болталось у него на  ремне.  Я
не спускал с ружья глаз, готовый выстрелить при первом движении чужака.
     Но ничего не произошло. Я заметил, что парень остановился в некотором
отдалении от ограды, и  понял,  что  ему  не  так  уж  весело  глядеть  на
размозженный череп товарища. В эту минуту громко зазвонил колокол въездной
башни. Я дождался, пока он умолкнет, потом крикнул:
     - Стань лицом к скале и не шевелись.
     Он повиновался. Я передал "спрингфилд" Мейсонье, взял у него  карабин
и быстро сказал:
     - Держи его на прицеле, пока я к нему не подойду,  а  потом  шагай  к
нам.
     - Ты  думаешь,  их  целая  банда?  -  спросил   Мейсонье,   облизывая
пересохшие губы.
     - Уверен.
     В эту минуту кто-то, кажется Пейсу, крикнул со стены въездной башни:
     - Конт! Мейсонье! Вы живы?
     - Живы.
     Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы  спуститься  с  холма  "Семи
Буков" и подняться на противоположный склон. За все это время пришелец  не
пошевельнулся. Он стоял лицом к скале, сцепив руки на затылке. Я  заметил,
что ноги у него слегка дрожат. Снова голос Пейсу из-за ограды:
     - Открывать?
     - Рано еще. Я жду Мейсонье.
     Я осмотрел незнакомца. Метр восемьдесят росту, густые черные  волосы,
судя по линии шеи - молодой. Сложением похож  на  Жаке,  только  потоньше.
Крепкий, но стройный. Одет, как в наших краях одеваются по будням  молодые
фермеры: джинсы, сапоги  с  короткими  голенищами,  рубашка  из  шерстяной
шотландки. Но на парне этот наряд выглядел щегольски, Да  и  во  всем  его
облике было что-то щеголеватое. Даже в унизительной позе - я все еще велел
ему держать руки на затылке - он умудрялся сохранять достоинство.
     - Отбери у него оружие, - сказал я подошедшему Мейсонье.
     Потом ткнул стволом своего ружья в спину пленника.  И  он  сразу,  не
дожидаясь приказа, поднял руки, чтобы  Мейсонье  было  легче  снять  через
голову ремень его ружья.
     - Боевая винтовка, - сказал Мейсонье с  почтением.  -  Образца  36-го
года.
     Я вынул из кармана носовой платок, сложил его и обратился к пленнику:
     - Сейчас я завяжу тебе глаза. Опусти руки.
     Он повиновался.
     - Теперь можешь повернуться.
     Он обернулся, и я наконец увидел его  лицо,  правда,  с  повязкой  на
глазах. Щеки выбриты, маленькая бородка клинышком  аккуратно  подстрижена.
Весь он какой-то опрятный, степенный. Но, конечно,  надо  бы  увидеть  его
глаза.
     - Мейсонье, - приказал я, - возьми оружие убитого, а также патроны, у
него должен быть запас.
     Мейсонье что-то проворчал. До сих  пор  он  старался  не  глядеть  на
убитого, на его размозженный череп. Я тоже.
     - Пейсу, можешь открывать.
     Послышался  скрип  верхней  задвижки,  потом  нижней,   потом   обеих
поперечных. Затем щелкнул висячий замок.
     - Тоже винтовка образца 36-го года, -  сказал,  поднимаясь  с  колен,
Мейсонье.
     Вышел Пейсу, поглядел на убитого, и его загорелое лицо побледнело. Он
взял обе винтовки у Мейсонье.
     - Это вы его из "спрингфилда" так отделали? - спросил Пейсу.
     Мейсонье промолчал.
     - Ты, что ли, стрелял? - спросил Пейсу, так  как  Мейсонье  держал  в
руках мой "спрингфилд".
     Тот отрицательно мотнул головой.
     - Не он, а я, - раздраженно буркнул я.
     Положив ладонь на спину парню, я подтолкнул его вперед.  Пейсу  запер
за нами ворота. Взяв пленника за руку, я раза два повернул его  кругом,  а
потом уже ввел в зону, где не было западней. Повторил этот маневр  я  раза
три-четыре, пока мы не подошли к въездной башне. Пейсу  и  Мейсонье  молча
следовали за нами. Мейсонье не хотелось разговаривать после того, как  ему
пришлось обшарить карманы убитого, Пейсу - потому что я его оборвал.
     На стене въездной башни два деревянных  щита,  закрывавшие  амбразуры
между старыми зубцами, были приоткрыты, я почувствовал, что оттуда за нами
следят. Подняв голову, я приложил палец к губам.
     Колен открыл ворота въездной башни. Дождавшись,  чтобы  он  их  запер
снова, я выпустил руку пленника, отвел Мейсонье в сторону и шепнул ему:
     - Отведи пленного в маленький замок, но не прямо, а немного попетляв,
только смотри не увлекайся. Я иду следом.
     Когда Мейсонье с пленником отошли на некоторое расстояние,  я  сделал
знак Колену и Пейсу молча следовать за ними.
     Обе старухи,  Мьетта,  Кати,  Эвелина,  Тома  и  Жаке  спустились  по
каменной лестнице с крепостной стены. Я знаком приказал им молчать.  Когда
же они подошли ко мне, я шепнул:
     - Тома с Мьеттой и Кати оставайтесь  на  валу.  Эвелина  тоже.  Жаке,
отдай свое ружье Мьетте. Ты пойдешь с нами. Мену и Фальвина тоже.
     - А почему не я? - спросила Кати.
     - Спрашивать будешь потом, - сухо сказал ей Тома.
     Эвелина кусала губы, но молчала, не сводя с меня глаз.
     - Да это же несправедливо, - яростно зашептала  Кати.  -  Все  увидят
пленного! А мы нет!
     - Вот именно, - подтвердил я. - Я не хочу, чтобы пленный увидел  вас.
Тебя и Мьетту.
     - Значит, ты хочешь его отпустить? - живо спросила Кати.
     - Если смогу, да.
     - Еще того чище! - возмутилась Кати. - Отпустят, а мы его  так  и  не
увидим!
     - Погляди лучше на меня! - сердито посоветовал я. - Тебе этого  мало?
Тебе надо еще кокетничать и с этим парнем? А он, между прочим, наш враг.
     - А с чего ты взял, что я собираюсь с ним кокетничать? - Кати чуть не
заплакала от злости. - Хватит уже тыкать мне этим в нос!
     Мьетта, которая с явным неодобрением следила за нашим  спором,  вдруг
неожиданно обвила плечи Кати левой рукой и зажала  ей  ладонью  рот.  Кати
отбивалась, как дикая кошка. Но Мьетта властно прижимала  к  себе  сестру,
уже укрощенную и умолкшую.
     Я заметил, что Эвелина смотрит на меня. Смотрит  с  видом  скромницы,
заслужившей похвалу. Она, мол, не  то,  что  другие,  она  послушная...  И
притом не ропщет. Я мельком улыбнулся маленькой лицемерке.
     - Пошли, Жаке.
     Жаке совсем растерялся. Я приказал ему отдать оружие  Мьетте,  а  обе
руки Мьетты были заняты.
     - Отдай ружье Тома, - бросил я через плечо уже на ходу.
     Кто-то нагонял меня бегом. Это оказался Жаке.
     - Всегда она такая была, -  сказал  он  вполголоса,  поравнявшись  со
мной. - Уже в двенадцать  лет.  Ей  лишь  бы  завлекать.  Так  и  с  отцом
началось, в "Прудах", но урок ей впрок не пошел. - И добавил:  -  Нет,  не
стоит она Мьетты. Мизинца ее не стоит.
     Я промолчал. Мне не хотелось высказывать вслух свое мнение, ведь  мои
слова всегда могут дойти до чужих ушей. Я тоже был  здорово  раздосадован.
Тома  все  понял,  а  вот  Кати  -  нет.  Пока  еще  нет.   Своевольничает
по-прежнему.
     Пленник с завязанными глазами сидел в большой зале, там,  где  прежде
было место Момо, а теперь Жаке, - на дальнем конце стола спиной  к  очагу.
Уже рассвело, но солнце еще не вставало. Ближайшее к  пленнику  окно  было
открыто. В него струился теплый воздух. Все вновь сулило погожий день.
     Я знаком предложил товарищам сесть. Все заняли  свои  обычные  места,
поставив ружья между колен. Старухи остались стоять, Фальвина - о чудо!  -
молчала. В этот час мы обычно сходились к первому  завтраку.  Завтрак  был
готов. Молоко вскипело, чашки на столе, хлеб и сбитое дома масло  тоже.  Я
почувствовал вдруг, как у меня засосало под ложечкой.
     - Колен, сними с него повязку.
     Теперь мы увидели глаза пленника. Он  заморгал,  ослепленный  светом.
Потом посмотрел на меня, на моих товарищей, обвел  взглядом  чашки,  хлеб,
масло. Пожалуй, мне нравятся его глаза. И его поведение тоже. Держится  он
с достоинством. Побледнел, но присутствия духа не теряет. Губы  пересохли,
но лицо спокойное.
     - Хочешь пить? - спросил я как можно более равнодушно.
     - Да.
     - Чего тебе налить - вина или молока?
     - Молока.
     - А есть хочешь?
     Он смешался. Я повторил:
     - Хочешь есть?
     - Хочу.
     Говорит  он  негромко.  Вину  предпочел  молоко.   Стало   быть,   не
крестьянин, хотя, по-моему, должен быть откуда-нибудь из наших мест.
     Я сделал знак Мену. Она налила ему в чашку молока и  отрезала  ломоть
хлеба, куда толще, чем тот, что она швырнула старику  Пужесу.  Как  я  уже
говорил, у Мену определенно слабость к красивым парням. А  пленник  парень
хоть куда: черноглазый,  темноволосый,  бородка  клинышком,  тоже  темная,
выгодно оттеняет матовую кожу лица. Худощавый, но видно, что силач. А наша
Мену ценит в мужчине еще и работника.
     Намазав ломоть хлеба маслом,  Мену  протянула  его  пленнику.  Увидев
перед собой бутерброд, он  повернулся  вполоборота,  улыбнулся  Мену,  как
матери, и дрогнувшим от волнения голосом  поблагодарил.  Мое  отношение  к
пленнику  определилось,  хоть  я   попрежнему   держался   холодновато   и
настороженно. Но по взгляду, который бросил на меня  Колен,  я  догадался,
что он разделяет мое мнение, и это лишь укрепило меня в моих планах.
     Мену подала завтрак, мы съели его в полном молчании. А я  думал,  что
если бы наш пленник вскарабкался на спину коротышке, которого я  убил,  не
тому, а этому лежать бы сейчас с размозженным черепом.  Глупая,  никчемная
мысль, толку от нее никакого, и  я  гоню  ее  прочь,  потому  что  от  нее
невесело. Но она снова и снова возвращается ко мне  во  время  завтрака  и
портит мне аппетит.
     Пленник поел. Положил обе руки на стол и ждет. Еда пошла  ему  впрок.
Щеки порозовели. И странное дело, похоже, он рад, что находится среди нас.
Рад и испытывает облегчение.
     Я задаю ему вопросы. Он отвечает  сразу,  без  колебаний,  ничего  не
скрывая. Больше того,  вроде  бы  даже  доволен,  что  может  дать  нужные
сведения.
     Зато нас не слишком-то радуют его вести. Оказывается, мы имеем дело с
отрядом в семнадцать человек, которым командует некий Вильмен - он  выдает
себя за бывшего офицера-десантника. В отряде разработана  строгая  система
подчинения: он делится на новобранцев и ветеранов, причем первые в  полном
рабстве  у  вторых.  Дисциплина  жесточайшая.   Предусмотрены   три   вида
наказания: провинившихся бьют палками, сажают под арест без хлеба и воды и
убивают перед строем. У Вильмена есть базука, около дюжины снарядов к  ней
и два десятка винтовок.
     Эрве Легран, так зовут пленника, рассказал, как он попал к  Вильмену.
Вильмен захватил его деревуш ку на юго-западе от Фюмеля. Во время сражения
банда понесла потери, и Вильмен захотел их восполнить.
     - Нас схватили, - рассказывал Эрве, - Рене, Мориса и меня. Привели на
городскую площадь. Вильмен спросил Рене: "Согласен вступить в мой  отряд?"
Рене сказал: "Нет!" Тогда братья Фейрак заставили его встать на колени,  и
Бебель ножом... Кровь так и хлынула у Рене из горла...
     - Бебель? Это что, женщина?
     - Нет. В общем-то, нет.
     - Приметы?
     - Рост - метр шестьдесят пять, волосы светлые,  длинные,  черты  лица
тонкие. Сам худой. Руки и ноги маленькие. Любит  переодеваться  в  женское
платье. Кто хочешь за бабу примет.
     - И Вильмен принимает?
     - Да.
     - И не только Вильмен?
     - Нет, что ты!
     - Отчего? Парни боятся Вильмена?
     - Они больше боятся Бебеля.  Очень  уж  ловко  он  орудует  ножом,  -
добавил Эрве. - Ловчее всех ветеранов бросает.
     Я посмотрел на него.
     - А как новобранцы становятся ветеранами?
     - Вильмен говорит: не важно, кто пришел раньше, кто позже.
     - Тогда как же?
     - Надо пойти добровольцем на задание.
     - Поэтому ты и взялся идти в разведку в Мальвиль? - сухо спросил я.
     - Нет, мы с Морисом хотели предупредить вас и дезертировать.
     - Почему же вы этого не сделали? Он ответил не задумываясь.
     - Потому что со мною пошел не Морис. Дело было  вот  как:  нынче  под
утро Вильмен объявил, что ему нужно четверо, чтобы разведать два  места  -
Курсежак и Мальвиль. Из рядов вышли только  мы  с  Морисом.  Оба  новички.
Тогда Вильмен обложил  ветеранов,  и  под  конец  вызвались  двое.  Одного
Вильмен приставил ко мне, другого к Морису.  Морис  сейчас  в  разведке  у
Курсежака.
     - Я вот чего не пойму.  Нынче  утром  Вильмен  послал  разведчиков  в
Курсежак и в Мальвиль. А почему не в Ла-Рок?
     Пауза. Эрве посмотрел на меня.
     - Но ведь мы заняли Ла-Рок, - произнес он с расстановкой.
     - Как! - воскликнул я. И, сам не знаю почему, привстал  со  стула.  -
Как? Вы заняли Ла-Рок? Когда? Вопрос бессмысленный. Не важно когда. Важно,
что Вильмен занял Ла-Рок, что он в ЛаРоке. Со  своими  винтовками  образца
36-го года, со своими обстрелянными парнями, базукой и военным  опытом.  Я
вижу - мои товарищи побледнели.
     - Банда, - пояснил Эрве, - захватила Ла-Рок вчера вечером на закате.
     Я встал и отошел от стола. Я был  сражен.  Накануне  утром  я  послал
разведчиков осмотреть оборонительные сооружения Ла-Рока, а под вечер  того
же дня Ла-Рок взяли, но взяли не мы, а другие. И если бы мне не  пришла  в
голову  мысль  захватить  пленного  вопреки  протестам  Мейсонье,  который
настаивал на соблюдении моей дурацкой инструкции, сегодня же  утром  мы  с
товарищами подошли бы к стенам ЛаРока в полной  уверенности,  что  одержим
легкую победу.  На  беду,  у  меня  слишком  живое  воображение:  я  сразу
представил себе, как нас на открытом месте поливает  истребительный  огонь
семнадцати винтовок.
     Ноги у меня задрожали. Сунув руки в карманы, я  повернулся  спиной  к
столу и подошел к окну. Распахнув настежь обе створки, я  вздохнул  полной
грудью. Но вспомнил, что пленник наблюдает за  мной,  и  постарался  взять
себя в руки. Наша  жизнь  зависела  от  сущего  пустяка,  от  случайности,
вернее, от двух -  одной  несчастной,  второй  счастливой,  причем  вторая
спасла нас от последствий первой. Вильмен взял ЛаРок  накануне  того  дня,
когда я сам собирался взять его приступом, но за несколько часов до  того,
как идти на приступ, я добыл у Вильмена "языка". Мысль о том, что от  этих
нелепых совпадений зависит твоя жизнь, хоть кого научит скромности.
     С непроницаемым лицом возвращаюсь к столу, сажусь и бросаю:
     - Рассказывай дальше. Эрве рассказывает о взятии Ла-Рока.
     Когда стемнело, Бебель, переодетый женщиной,  в  одиночку  подошел  к
южным воротам города с  маленьким  узелком  в  руке.  Часовой,  охранявший
башню, - позже мы узнали, что это был Лануай, -  впустил  его,  и  Бебель,
убедившись, что рядом никого нет, перерезал  ему  горло.  А  потом  открыл
ворота своим. Город был взят без единого выстрела.
     По просьбе Мейсонье я предоставил ему слово.
     - Сколько у вас винтовок образца 36-го года? - спросил он пленника.
     - Двадцать.
     - А боеприпасов много?
     - Думаю, что да. Выдачу их ограничивают,  но  не  слишком  строго.  У
Вильмена правило такое,  -  добавил  Эрве,  -  всегда  иметь  на  двадцать
винтовок два десятка стрелков.
     По просьбе Мейсонье Эрве подробно описал  базуку.  Когда  он  кончил,
вступил в разговор снова я.
     - Никак не пойму, сколько вас все-таки - семнадцать или двадцать?
     - Вообще-то двадцать. Но в сражении у Фюмеля мы потеряли  троих.  Так
что осталось семнадцать. Потом ты убил одного  -  значит,  шестнадцать.  И
меня взял в плен - выходит, пятнадцать.
     Ошибиться невозможно, по голосу слышно: он очень  рад,  что  оказался
среди нас.
     Помолчав, я спросил:
     - Ты давно знаешь Мориса, которого завербовали вместе с тобой?
     - Еще бы! - оживился Эрве. -  Мы  друзья  детства.  Когда  взорвалась
бомба, я проводил у него отпуск.
     - Ты его любишь?
     - Еще бы! - ответил Эрве. Я посмотрел на него.
     - Значит, нельзя тебе бросить его, он в одном лагере,  ты  в  другом.
Так дело не пойдет. Представляешь, вдруг Вильмен нападет на нас -  как  ты
будешь стрелять в Мориса?
     Эрве вспыхнул, и в глазах его я прочел сразу и радость оттого, что  я
решил дать ему оружие, чтобы он сражался в наших рядах, и стыд, как это он
мог забыть о Морисе. Я тихонько хлопнул ладонью по столу.
     - Ладно, Эрве, сейчас я скажу,  что  мы  сделаем.  Отпустим  тебя  на
свободу.
     Он резко откинулся назад. Пожалуй, никогда еще пленник  не  выказывал
так мало радости при мысли о предстоящей свободе. Краем глаза  я  наблюдаю
также, как восприняли это заявление мои товарищи.
     Гляжу на Эрве. Краска сбежала с его щек.
     - Что-нибудь не так? - спрашиваю я. Он кивает.
     - Если ты выпустишь меня без винтовки - это все равно что приговорить
меня к смерти, - произносит он сдавленным голосом.
     - Я об этом подумал. Перед уходом тебе вернут винтовку.
     Тут мои товарищи беспокойно зашевелились. Я сделал вид, что ничего не
замечаю, и продолжал:
     - А дальше ты поступишь так. Само собой, никому н