льзовался такой недоброй  славой,
что стоило ему, бывало, явиться на  танцульку,  как  всех  танцоров  точно
ветром сдувало.
     Именно эта его особенность и помешала ему найти  себе  жену,  хотя  в
замке он ежемесячно получал жалованье, а за жилье, отопление и свет ничего
не платил. За неимением законной супруги ему приходилось  довольствоваться
залежалым и несвежим товаром, а от этого он еще больше остервенел.  Правда
и то, что польститься на  него  было  трудно:  водянистые  глаза,  белесые
ресницы и брови, приплюснутый нос, нижняя челюсть сильно выступает вперед,
лицо прыщавое. Но разве в красоте дело? Мужчина, будь он даже страшен  как
черт, всегда найдет охотницу пойти с ним под венец. А Армана  не  выносили
не только за его грубость, но и за то, что таких  лентяев,  как  он,  надо
было поискать. Одна у него была утеха - наводить страх  на  окружающих.  И
еще ему не прощали, что он корчил из себя управляющего и лесничего,  а  на
деле не был ни тем, ни другим. И уж окончательно восстановило против  него
земляков то, что он сварганил  себе  полувоенную  форму:  старая  пилотка,
черная бархатная куртка с позолоченными  пуговицами,  штаны  для  верховой
езды и высокие сапоги. Да еще ружье. Главное, ружье.  Даже  в  те  сезоны,
когда охота была запрещена.
     - Он тебя оскорбил? - спросил я. - Что ж он тебе сказал?
     - Сказал: "Плевать я  на  тебя  хотел",  -  злобно  заявил  Арман.  -
"Плевать я на тебя хотел, и на тебя и на твой декрет".
     - Ты это сказал? - спросил я, круто повернувшись, и,  пользуясь  тем,
что Арман оказался у меня за спиной, подмигнул Колену.
     - Сказал, - подтвердил Колен, все еще весь пунцовый. - Сказал и не...
     Я не дал ему закончить.
     - Неотесанный чурбан, стыда у  тебя  нет!  -  громко  произнес  я  на
местном диалекте. - Сейчас же извинись. Мы сюда не за  тем  пришли,  чтобы
обижать людей.
     - Ладно, согласен, извиняюсь, - сказал Колеи,  разгадав  наконец  мою
игру. - Но ведь и он тоже обозвал меня "малявкой вонючей".
     - Ты его так обозвал? - вопросил я, повернувшись к Арману и сурово на
него воззрившись.
     - А зачем он меня из терпения выводит? - огрызнулся Арман.
     - Ну знаешь, ты тоже  хорош.  "Малявка  вонючая"  куда  обиднее,  чем
"плевать я хотел". И потом, не забудь - мы  гости  ларокезского  кюре.  Не
следует распускать язык, Арман. Мы привезли вам корову, половину  телячьей
туши, два каравая хлеба и масло, а ты обзываешь нас "малявками вонючими".
     - Да это же я только его обозвал, - стал оправдываться Арман.
     - Его ли, нас ли - это одно и то же. Вот что,  Арман,  придется  тебе
последовать его примеру и извиниться.
     - Ладно уж, только ради тебя, - неохотно буркнул он.
     - Молодец! - одобрил я, чувствуя,  что  требовать  большего  было  бы
неосторожно. - А теперь, когда вы помирились, можно и поговорить спокойно.
В чем дело? Что это еще за декрет?
     Арман начал объяснять смысл декрета, а я тем временем обдумывал ответ
поубедительнее.
     - Понятно, - сказал я Арману, когда тот кончил.  -  Согласно  декрету
твоего кюре,  ты  решил  помешать  Колену  вывезти  товар  из  его  лавки,
поскольку, согласно декрету,  лавка  его  отныне  является  собственностью
прихода.
     - Точно, - подтвердил Арман.
     - Что ж, друг мой, ты в своем праве, - сказал я. - Ты  исполнил  свой
долг.
     Арман  удивленно  уставился  на  меня  водянистыми  глазами,  как  бы
опасаясь подвоха, и захлопал белесыми ресницами.
     - Только видишь ли, Арман, - продолжал я, - есть тут одна  загвоздка.
Дело в том, что в Мальвиле тоже издан  декрет.  И  по  этому  декрету  все
имущество, ранее принадлежавшее жителям Мальвиля, принадлежит отныне замку
Мальвиль, где бы это имущество  ни  находилось.  Поэтому  лавка  Колена  в
Ла-Роке  отныне  принадлежит  Мальвилю.  Надеюсь,  ты   не   станешь   это
оспаривать, - сурово обратился я к Колену.
     - Не стану, - ответил Колен.
     - По-моему, - продолжал я, - это случай особый.  Декрет  твоего  кюре
тут неприменим, потому что Колен живет не в Ла-Роке, а в Мальвиле.
     - Может, оно и так, - свысока заметил Арман, - только решать  это  не
мне, а господину кюре.
     - Ну что ж, - сказал я, взяв его под руку, чтобы дать ему возможность
ретироваться с достоинством, - поди и передай  это  от  меня  Фюльберу,  а
заодно скажи ему, что мы здесь и что нам уже пора собираться  восвояси.  А
вы, - бросил я через плечо своим друзьям, - продолжайте  грузить  повозку,
впредь до нового распоряжения. Скажу  тебе  не  хвалясь,  -  доверительным
тоном продолжал я, обращаясь снова к Арману, когда  мы  отошли  с  ним  на
несколько шагов,  -  не  будь  здесь  меня,  попал  бы  ты  в  хорошенькую
переделку.  С  нашими  ребятами  вообще  шутки  плохи,  а  с   Коленом   в
особенности, это чудо, что он тебе череп не раскроил. Не  за  то,  что  ты
обозвал его вонючим, это еще полбеды, а вот  "малявка"!  "Малявку"  он  не
прощает. Но в общем-то, Арман, - сказал я, с силой сжимая его локоть, - не
станут же Мальвиль с Ла-Роком  воевать  из-за  кучи  металлического  лома,
который ни на что теперь не пригоден. Допустим даже,  Фюльбер  не  захочет
признать за Мальвилем право  на  лавку  Колена,  начнется  распря,  пойдет
стрельба - глупо было бы из-за этого  подставлять  лоб  под  пули,  верно?
Кстати, если вы раздадите вашим людям ружья, которые хранятся в замке, еще
неизвестно, против кого они их повернут.
     - Не знаю, с чего ты это взял, - проговорил Арман,  останавливаясь  и
глядя на меня. Он даже побелел от страха и злобы.
     - А ты оглянись вокруг, дружище. Вы  с  Коленом  на  весь  город  шум
подняли. Да оглянись же! Оглянись! На улицах ни души!  -  Я  улыбнулся.  -
Что-то непохоже, чтобы твои земляки бросились тебе на выручку, когда  трое
наших парней собрались намять тебе бока.
     Я умолк, чтобы дать ему время проглотить эту пилюлю, и  он  проглотил
ее молча, вместе с моим скрытым ультиматумом.
     - Ну ладно, я прощаюсь с тобой, - сказал я. - Надеюсь,  ты  объяснишь
положение дел Фюльберу.
     - Погляжу, что можно сделать, - заявил Арман, изо  всех  сил  пытаясь
спасти хоть остатки  своего  самолюбия,  еще  уцелевшие  после  схватки  с
мальвильцами.

     Глава XII

     Уход Армана оказался как бы сигналом. Из  окон  снова  повысовывались
головы. А, мгновение спустя все жители Ла-Рока высыпали на главную  улицу.
То ли потому, что кусок хлеба с маслом подкрепил их силы,  то  ли  потому,
что бесславное поражение Армана, которое они наблюдали из окон, подняло их
дух, так или иначе, поведение ларокезцев изменилось. Бояться они, конечно,
не перестали, достаточно было посмотреть, как  они  косились  украдкой  на
Фабрелатра, и, кроме того, никто никак не высказался о происшедшей  стычке
и не решился не только  пожать  руку  Колену,  но  даже  подойти  к  нашей
повозке. Но  голоса  стали  громче,  движения  свободнее.  И  во  взглядах
чувствовалось  сдержанное  возбуждение.  Я  поднялся  на   две   ступеньки
лестницы, ведущей к лавке Лануая, хлопнул в ладоши и громко сказал:
     - Прежде чем увести отсюда  двух  кобыл,  я  хочу  сделать  несколько
кругов по эспланаде замка, чтобы дать им размяться. А так как они давно не
ходили под седлом, думаю, придется с ними повозиться.  Хотите,  я  попрошу
Фюльбера, чтобы он разрешил вам посмотреть?
     Все руки разом взметнулись вверх, и меня удивил общий взрыв  радости.
Хотя времени у меня было в обрез, я медлил, глядя на это ликование-было  в
нем что-то ужасно жалкое. Как же печальна и пуста должна была быть жизнь в
Ла-Роке, если надежда на то, что они увидят верховую езду, привела жителей
в такой восторг! Вдруг я почувствовал в своей руке маленькую теплую  руку.
Это была Эвелина. Я наклонился к ней:
     - Ступай к Кати - она возле повозки - и скажи ей, что я ее жду в доме
дяди. Только поживее.
     Едва лишь  Фабрелатр  повернулся  ко  мне  спиной,  я  нырнул  в  дом
сапожника. Через несколько секунд здесь появился и сам Марсель. И он  тоже
явно повеселел.
     - Ну,  Эмманюэль,   и   порадуешь   же   ты   моих   земляков   своим
представлением! Ведь мы дохнем не от одной только несправедливости.  Но  и
от скуки. Людям нечем  заняться.  Я-то  еще  кое-как  ковыряюсь  со  своей
колодкой. Конечно, пока у меня кожа не вышла. А другим как  быть?  Пимону,
Лануаю, Фабрелатру? Или фермерам - до октября-то ведь сеять не придется. А
радио и телевизора нет, нет даже проигрывателя.  Вначале  и  в  церковь-то
люди ходили, просто чтобы посидеть всем скопом  и  послушать,  как  кто-то
чтото говорит. В первое время Фюльбер был  заместо  телевизора.  На  беду,
кюре всегда талдычат одно и то же, послушал раз, послушал два, а там и сыт
по горло. Ты уж мне поверь-мы все тут готовы хоть каждый  день  по  доброй
воле убирать навоз в замке. Уборка навоза стала даже вроде награды! Я  так
думаю, что тиранство Фюльбера легче было бы сносить, придумай он нам  хоть
какое-нибудь занятие. Уж не знаю какое! Ну хотя бы, к примеру,  расчистить
нижний город, сгрести в кучу камни, собрать гвозди. И главное, чтобы  всем
миром, сообща. Потому что самая большая беда в том, что нет  у  нас  здесь
никакой общественной жизни. Никакой. Каждый сидит у себя взаперти и  ждет,
пока ему кинут кость. Если так и дальше пойдет, мы все  скоро  уже  нелюди
станем.
     Я не успел ответить - следом за Эвелиной, которая сразу  прижалась  к
моим коленям, в комнату вихрем влетела Кати.
     - Кати, - сказал я, - времени у нас в обрез. Не будем тратить его  на
пустую болтовню. Как ты смотришь на то, чтобы переселиться  с  Эвелиной  в
Мальвиль? Дядя согласен.
     Она вспыхнула, на ее лице появилось хищное выражение. Но  она  тотчас
спохватилась.
     - Ох, сама не знаю, - ответила она  и  потупила  глаза  с  наигранной
скромностью.
     - Я вижу, переезд тебе не по душе, Кати. Ну что ж,  не  хочешь  -  не
надо. Неволить не стану!
     - Да нет, нет, не в том дело, - сказала Кати. - Просто дядю оставлять
жалко.
     - Смотри-ка ты, - удивился Марсель.
     - Ну, раз ты о нем горюешь, лучше и впрямь оставайся. И не  будем  об
этом больше говорить.
     Тут она смекнула, что я просто над ней подсмеиваюсь, и, заулыбавшись,
заявила с чисто деревенским бесстыдством, которое было мне куда больше  по
сердцу, чем ее ломанье:
     - Ты что, смеешься! Я до смерти рада уехать с вами!
     Я и впрямь рассмеялся, за мной Марсель.  Как  видно,  он  тоже  успел
заметить краткую беседу и долгие взгляды у порога мясной лавки.
     - Значит, едем? - спросил я. - Жалеть не будешь?
     - И с дядей расставаться душа не болит? - поддержал меня Марсель.
     Она тоже рассмеялась искренне, от всего сердца, тем  смехом,  который
отзывается во всем теле, волнами расходится по плечам, груди и бедрам. Это
зрелище пришлось мне  по  вкусу,  и  я  загляделся  на  Кати.  Она  тотчас
перехватила мой взгляд, состроила мне глазки и снова рассмеялась, повторив
ту же завлекательную пантомиму.
     - Слушай меня, Кати, - продолжал я. - Ты сама понимаешь: если просить
разрешения у Фюльбера, нам его не получить. Вы с Эвелиной удерете  тайком.
Думаю, что  через  несколько  минут  все  жители  соберутся  на  эспланаде
поглядеть на трюки, которые я буду проделывать  на  лошадях.  Ты  туда  не
пойдешь. Останешься у себя, якобы для того, чтобы ухаживать за Эвелиной  -
у нее, мол, начался приступ  астмы.  Как  только  все  сойдутся  к  замку,
соберешь чемоданы, свой и Эвелины, погрузишь их на  повозку  и  хорошенько
укроешь пустыми мешками, в которые был завернут хлеб.  Потом  через  южные
ворота вы пойдете пешком по дороге к  Мальжаку  и  на  пятом  километре  у
развилки на Ригуди будете нас ждать.
     - Понятно, - сказала Кати.
     - Не показывайтесь на дороге, пока не убедитесь, что это  мы.  А  ты,
Эвелина, во всем слушайся Кати.
     Эвелина только кивнула и поглядела на меня с безмолвной преданностью.
Воцарилось молчание.
     - Спасибо тебе, Эмманюэль, - с волнением проговорила  Кати.  -  Можно
рассказать Тома?
     - Нет, нельзя. Времени у тебя нет. Отправляйся с Эвелиной к  себе,  и
бегом.
     Она и в самом деле умчалась,  однако  все-таки  успела  обернуться  и
проверить, провожаю я ее взглядом или нет.
     - Ладно, Марсель, я пошел - не хочу, чтобы Фюльбер видел меня  здесь,
у тебя. А то попадешь еще в подозрительные.
     Мы расцеловались. Я вышел в прихожую, но тотчас  вернулся,  вынул  из
кармана сверток и положил на стол.
     - Сделай мне удовольствие, возьми это. Когда Фюльбер  обнаружит,  что
Кати сбежала, будет чем пополнить урезанный паек...
     На улице меня остановила рослая дородная женщина в  синем  свитере  и
широких брюках. У нее были короткие  густые,  с  проседью  волосы,  сильно
развитая нижняя челюсть и голубые глаза.
     - Мсье Конт, - сказала она низким,  хорошо  поставленным  голосом,  -
разрешите   представиться:   Жудит   Медар,   преподаватель    математики,
холостячка. Подчеркиваю - холостячка,  а  не  старая  дева,  во  избежание
недоразумений.
     Начало показалось мне забавным, и, так как говорила она без малейшего
местного акцента, я спросил, уроженка ли она Ла-Рока.
     - Я из Нормандии, - ответила она, обхватив  мою  правую  руку  повыше
локтя и стиснув ее своей железней пятерней. - Живу в Париже. Вернее,  жила
в Париже, пока существовал город Париж. Но у меня в Ла-Роке дом, благодаря
чему я и выжила.
     Она снова  стиснула  мое  предплечье.  Я  сделал  осторожную  попытку
освободиться от этого викинга в юбке, но она, сама того  не  замечая  -  в
этом я мог поклясться, - еще крепче сжала пальцы.
     - Благодаря чему я и выжила, - повторила  она,  -  и  ознакомилась  с
весьма своеобразной формой теократической диктатуры.
     Спасибо,  нашелся  хоть  один  человек,  который   не   боялся   ушей
Фабрелатра. Меж тем он уже наставил два своих лопуха  и  торчал  метрах  в
пяти от нас, но викинг в юбке не удостоил его даже взглядом.
     - Примите во внимание, что я католичка,  -  продолжала  она  сильным,
хорошо поставленным голосом. - Но священнослужителей такого  сорта  я  еще
никогда не видывала. А как вам нравится смирение наших  сограждан?  Все-то
они терпят. Можно подумать, что их лишили всех признаков мужского пола.
     Но зато она, несмотря на принадлежность к слабому  полу,  как  видно,
была наделена мужеством с лихвой. В брюках, уверенная, крепкая, она стояла
передо мной -  квадратный  подбородок  выступал  над  воротником  свитера,
голубые глаза сверкали. И посреди главной улицы  Ла-Рока  открыто  бросала
вызов властям.
     - Впрочем, есть одно исключение, - добавила она. - Марсель.  Вот  это
настоящий мужчина.
     Интересно бы узнать, у Марселя она тоже ощупывала мышцы?  Стоило  бы.
Там есть что пощупать. Хотя Марселю перевалило за шестьдесят, мышцы у него
стальные, и найдется немало женщин, не только холостячек,  которые  отнюдь
не прочь к нему приласкаться.
     - Мсье Конт, - продолжала она голосом трибуна. - Браво, браво! Это  я
вам говорю! Браво, что вы организовали немедленную  раздачу  продуктов.  -
Тут она стиснула мою руку. - Ибо для нас это единственная надежда получить
свою долю. И еще раз браво, что вы одернули местного эсэсовца. - Она снова
стиснула мое предплечье. - Я еще спала, а  не  то  примчалась  бы  вам  на
помощь.
     Вдруг она наклонилась ко мне. Я говорю наклонилась, потому что у меня
создалось впечатление, что она выше меня по  крайней  мере  сантиметра  на
тричетыре, и шепнула мне на ухо:
     - Если в один прекрасный  день  вы  затеете  чтонибудь  против  этого
ничтожества, рассчитывайте, мсье Конт, на мою поддержку.
     Последние слова она  произнесла  тихо,  но  весьма  энергично.  Потом
выпрямилась и,  заметив,  что  Фабрелатр  оказался  прямо  за  ее  спиной,
выпустила мою руку, резко обернулась и толкнула его плечом, отчего белесая
жердь чуть не упала.
     - Воздуха мне! Воздуха! - воскликнула Жюдит, с силой разводя  руками.
- Черт побери! Неужели в Ла-Роке места не хватает?
     - Извините, мадам, - слабым голосом отозвался Фабрелатр.
     Она даже не взглянула на него. Она протянула мне свою широкую  кисть,
я пожал ее и ушел, все еще чувствуя боль в предплечье. Но я  был  доволен,
что приобрел такую союзницу.
     Я прошел по улице до того места, где стояла наша повозка. Грузили  ее
быстро, дело уже шло к концу. Кар-Кар, который склевывал крошки чуть ли не
изпод ног Лануая, теперь с профессорским видом разгуливал по широкой спине
Малабара. Увидев меня, он дружелюбно каркнул, взлетел на мое плечо и  стал
со  мной  заигрывать.  Тома,  раскрасневшийся,  взволнованный,  все  время
беспокойно оглядывался на  сапожную  мастерскую,  а  потом  отвел  меня  в
сторону и спросил:
     - Что случилось? Почему Кати вдруг нас бросила?
     В душе я умилился этим "нас".
     - У Эвелины начался приступ астмы, и Кати осталась с ней.
     - А это так необходимо?
     - Еще бы, конечно, необходимо, - с возмущением ответил я.  -  Приступ
астмы - мучительнейшая штука! Больного нельзя оставлять одного.
     Он смущенно потупил глаза, потом вдруг вскинул их на меня  и,  должно
быть, набравшись храбрости, глухо спросил:
     - Скажи, ты не будешь против, если Кати переедет в Мальвиль  к  своей
сестре и бабушке?
     Я посмотрел на него. "К сестре в бабушке" умилило  меня  еще  больше,
чем "нас".
     - Нет буду, - веско сказал я.
     - Почему?
     - А потому, что Фюльбер категорически запретил всем гражданам Ла-Рока
выезжать из города и, безусловно, воспротивится отъезду Кати. Стало  быть,
ее можно только похитить.
     - Ну и что из того? - спросил он, и голос его зазвенел.
     - То есть как это "что из того"? Из-за  какой-то  девчонки  пойти  на
разрыв с Фюльбером?
     - Ну, до разрыва еще далеко.
     - Не так уж и  далеко!  Представь  себе,  Фюльберу  приглянулась  эта
девица. Он предложил ей перебраться в замок и его обслуживать.
     Тома побледнел.
     - Тогда тем более!
     - Это еще почему?
     - Чтобы спасти ее от этого типа.
     - Бог знает, что ты такое несешь. Тома. Ты ведь даже не спросил,  что
по этому поводу думает сама Кати. Может, ей нравится Фюльбер.
     - Уверен, что нет.
     - И потом, мы ведь ее совсем не знаем, эту Кати, - продолжал я. -  Ты
познакомился с ней всего какой-нибудь час назад.
     - Она очень хорошая девушка.
     - Ты имеешь в виду ее душевные качества?
     - Само собой.
     - Ну если так, дело другое. Полностью доверяю твоей объективности.
     Я сделал ударение на слове "объективность". Но я зря старался. Тома и
в обычное время был глух к юмору. А уж теперь и подавно.
     - Значит, ты согласен? - с тревогой спросил он. - Увезем ее, да?
     На сей раз я поглядел на него без улыбки.
     - Обещай мне одно, Тома: ничего не предпринимай сам.
     Он заколебался, но, очевидно, что-то в моем голосе и в выражении глаз
заставило его призадуматься, так как он сказал:
     - Обещаю.
     Я повернулся к нему спиной, согнал с плеча КарКара, который  мне  уже
несколько надоел, и стал подниматься по главной улице. В  самом  ее  конце
вдруг распахнулись темно-зеленые ворота, и все разговоры разом оборвались.
     Первым в воротах показался Арман с хмурой и  злобной  рожей.  За  ним
незнакомая мне лощеная личность, по описанию Марселя я догадался, что  это
и есть Газель, и наконец вышел сам Фюльбер.
     Ну и лицедей же он! Он не просто вышел.  Он  явил  себя.  Предоставив
Газелю затворить ворота, он застыл на месте, отеческим оком обводя  толпу.
На нем  был  все  тот  же  темно-серый  костюм,  рубашка,  которую  я  ему
"уступил", серый вязаный галстук, а на цепочке нагрудный крест, большим  и
указательным пальцами левой руки он сжимал его конец, словно черпая в  нем
вдохновение. В лучах солнца сверкал черный шлем  его  волос  и  еще  резче
казались черты аскетического лица, освещенного красивыми косящими глазами.
Фюльбер отнюдь не пыжился, о нет! Наоборот. В