е
влияние на ветеранов, потому что он чувствовал - взять Мальвиль  будет  не
так-то легко.
     Он встал, и, оттого что его люди по-прежнему лежали пластом на земле,
фигура  его  сразу  приобрела  нечто   героическое.   Ухарской   походкой,
вразвалку, с пистолетом за поясом и винтовкой в руке он двинулся  вниз  по
откосу, чтобы зайти Колену в тыл. На это не требовалось большой смелости -
Колен на выстрелы не отвечал, а от  наших  пуль  Вильмена  защищал  выступ
скалы.
     Эрве и Морис, не видевшие залегших солдат Вильмена, до этого не могли
видеть и его самого, но, когда он  встал  и  начал  спускаться  по  дороге
бесшумным, упругим шагом бывалого вояки,  он  стал  для  них  превосходной
мишенью. Эрве, все еще ждавший сигнала от Колена, следил  за  ним  глазами
(потом он отлично представлял нам, как тот шел),  но  не  шевелился.  Зато
Морис, ненавидевший Вильмена  холодной  ненавистью,  тотчас  взял  его  на
мушку, переводя дуло своего  ствола,  по  мере  того  как  тот  беззаботно
шествовал вниз  по  дороге,  и,  когда  Вильмен  остановился,  он  вскинул
винтовку, прицелился и выстрелил.
     Вильмен рухнул с размозженным черепом, убитый  новобранцем,  которого
за месяц до того натаскивал в стрельбе стоя с упора. О Колене забыли, и он
спрыгнул в свой окопчик.  Там  он  схватил  винтовку.  И  отсюда,  надежно
замаскированный и защищенный, начал стрелять. Стрелял он отлично, быстро и
метко, двумя выстрелами уложил наповал двоих.
     В несколько  секунд  обстановка  изменилась.  Жан  Фейрак  -  пленные
рассказали потом, что он отнюдь не рвался  в  поход  на  Мальвиль,  -  дал
сигнал к отступлению. Именно к отступлению, а  не  к  бегству.  Посыпались
градом пули, ударяясь о край окопа, где  засел  Колен,  что  вынудило  его
опустить голову, а когда он ее поднял, враг уже исчез,  захватив  с  собой
базуку, патроны и винтовки убитых.
     Колен испустил победный совиный крик. Никогда еще крик  совы  так  не
ласкал моего слуха. Он извещал, что враг бежит  и  что  Колен,  во  всяком
случае, цел и невредим.
     Приказав Тома открыть ворота, я  так  стремительно  ринулся  вниз  по
лестнице крепостной стены, что едва не упал - пришлось  перемахнуть  сразу
через последние пять ступеней. Грузно приземлившись, я помчался к Родилке,
за мной Мейсонье. Я крикнул ему через плечо:
     - Бери Мелюзину!
     На бегу я поставил курок на предохранитель и надел ружье через плечо.
На мой голос из Родилки вышла Эвелина,  ведя  на  поводу  Моргану.  Сам  я
схватил за уздечку Амаранту, но она пугливо шарахнулась. Я сразу взял себя
в руки, заговорил с ней, стал ее оглаживать. Она покорно  пошла  за  мной.
Но, едва мы добрались до развалин палисада, она обнюхала их  и  стала  как
вкопанная, упершись в землю передними ногами, напружив шею, подняв  голову
и встряхивая светлой гривой.
     Меня прошиб пот. Я хорошо знал упрямый нрав Амаранты!
     Но к  моему  великому  удивлению  и  столь  же  великому  облегчению,
Амаранта двинулась  вперед,  стоило  мне  раз-другой  натянуть  уздечку  и
прищелкнуть языком. А  раз  пошла  Амаранта,  две  другие  кобылы  покорно
последовали за ней.
     Я едва успел насчитать четырех убитых и убедиться, что враг  унес  их
винтовки, как на дорогу разом  высыпали  трое  наших  бойцов,  сидевших  в
засаде. Красные, запыхавшиеся,  измученные.  Я  расцеловался  с  ними,  но
обмениваться впечатлениями и нежничать было некогда. Мориса я подсадил  на
лошадь позади Мейсонье, помог Эрве, который  был  гораздо  тяжелее  своего
товарища, усесться позади Колена и тут только заметил, что у Колена, кроме
винтовки, за плечом еще и лук. Лук казался огромным по сравнению  с  нашим
тщедушным Коленом и высоко вздымался над его головой.
     - Оставь лук. Он будет тебе мешать в лесу!
     - Ни за что на свете, - отозвался Колен, пунцовый от гордости.
     Только сейчас я заметил, что мы забыли  корды.  Пришлось  послать  за
ними-а время шло!
     - Эвелина, ты поедешь с нами!
     - Я?
     - Будешь сторожить лошадей.
     От счастья она даже окаменела. Я обхватил ее за талию, почти  броском
усадил на спину Амаранты, а сам вскочил в седло за  ее  спиной.  Когда  мы
добрались до лесной тропинки, я оперся рукой на круп Амаранты, обернулся и
тихо сказал Колену:
     - Приглядывай за своим луком - мы пустим лошадей галопом.
     - Будь спокоен, -  заверил  меня  Колен,  вид  у  него  был  донельзя
воинственный и донельзя мужественный.
     В ту минуту я еще не знал, какую роль он сыграл в бою, но по его виду
догадался, что не последнюю.
     Амаранту не выводили уже два дня. Упрашивать ее не приходится  -  она
сама рада размять свои быстрые ноги. Я коленями ощущаю  великолепную  силу
ее рывка, мой лоб обвевает свежим  ветром  скачки.  Эвелина  блаженствует,
огражденная с обеих сторон барьером моих рук. Сидит она на лошади отлично,
чуть придерживаясь за луку седла, и, когда я пригибаюсь вперед,  чтобы  не
задеть за ветки, она чуть клонится под тяжестью  моего  тела  и,  отпустив
луку,  легонько  кладет  ладони  на  холку   Амаранты.   Лошадиная   грива
развевается на ветру, и волосы Эвелины, почти того  же  светлого  оттенка,
тоже развеваются и щекочут мне шею. Ни звука -  только  глухо  и  ритмично
стучат о землю копыта да шуршат стегающие меня ветки, раздвигаемые на бегу
Амарантой. Амаранта несется галопом, а за ней  более  тяжелой  поступью  -
груз у них потяжелее - поспешают  Моргана  и  Мелюзина.  Две  эти  лошади,
словно отлично налаженные машины. Амаранта  не  то,  это  огонь,  играющая
кровь, опьянение пространством. Я сливаюсь с ней воедино, я сам становлюсь
лошадью, ее движения и моиодно, я поднимаюсь и опускаюсь в том  же  ритме,
что и ее спина, а Эвелина с легкостью перышка движется в такт с нами. Мной
овладевает неописуемое ощущение скорости, полноты жизни и  силы.  Чувствуя
всем  своим  телом  хрупкое  тельце  Эвелины,  я  скачу,  -  скачу,  чтобы
разгромить врага, отстоять Мальвиль, завоевать Ла-Рок. В это мгновение мне
не страшны ни старость, ни смерть. Я скачу. И готов кричать от радости.
     Заметив, что мы оторвались от двух других  лошадей,  я  встревожился.
Если они обнаружат, что потеряли из виду Амаранту, они выдадут  нас  своим
ржаньем. На подъеме я пустил кобылу рысью. Это нелегко, ей хочется  одного
- по-прежнему  взрывать  податливую  землю  своими  мощными  копытами.  На
вершине холма тропинка сворачивает под прямым углом, и все ради  того  же,
чтобы две другие лошади не потеряли из виду  Амаранту,  я  останавливаюсь.
Справа над моей головой вздымаются гигантские  папоротники,  и  сквозь  их
кружевную листву я вначале вижу далеко внизу серую  извилистую  дорогу  на
Ла-Рок и вдруг замечаю, что на самом дальнем  повороте  цепочкой,  но  уже
растянутой, по дороге движутся быстрым шагом люди Вильмена. У некоторых по
две винтовки.
     Подъехали Колен и Мейсонье, я знаком предложил им не шуметь и  указал
на группу внизу. Затаив дыхание, мы несколько секунд молча глядели  сквозь
папоротники на людей, которых нам предстояло убить.
     Поставив Мелюзину бок о бок с Амарантой, Мейсонье наклонился ко мне и
еле слышно шепнул:
     - Их только семеро. Где восьмой?
     - Верно. Я посчитал - семеро.
     - Может, отстал?
     Я снова пустил Амаранту вскачь, на сей раз манежным галопом. И  долго
не менял аллюра - во время остановки  я  заметил,  что  обе  белые  кобылы
притомились. К тому же опьянение  скачкой  уже  прошло.  Победа  перестала
вызывать  то  беспредметно  восторженное  состояние  духа,  в  котором   и
заключалась вся  ее  прелесть.  Сейчас  она  приобрела  облик  несчастных,
взмокших от пота людей, с трудом одолевающих дорогу.
     Вот и последняя оставленная мной на тропинке веха. Я заметил ее  лишь
в ту секунду, когда оборвал нитку. Мы на месте.
     - Эвелина, видишь вон ту небольшую прогалину? Там ты будешь сторожить
лошадей.
     - Всех трех? А можно связать их уздечками?
     Я  покачал  головой.  Обе  лошади  нагнали  нас,  четверо   всадников
спешились, я показал Колену  и  Мейсонье,  как  замотать  уздечку  на  шее
лошадей, чтобы они не запутались в ней ногами.
     - Ты не будешь их привязывать? - удивился Мейсонье.
     - Далеко они не уйдут. Они не оставят Амаранту, а  ее  будет  держать
Эвелина. Колен, покажи куда идти.
     Они ушли, а я задержался, чтобы дать  Эвелине  совет:  если  Амаранта
перестанет слушаться, надо сесть в седло и пустить ее шагом по кругу.
     - Можно поцеловать тебя, Эмманюэль?
     Я наклонился, и в ту же минуту Амаранта  -  это  ее  любимая  игра  -
толкнула меня в спину. Я упал прямо на  Эвелину,  вернее,  на  собственные
локти. Мы оба были так взволнованы,  что  даже  не  засмеялись.  Я  встал,
Эвелина тоже. Она не выпускала из рук уздечку. Лицо ее  даже  повзрослело,
такая на нем читалась тревога.
     - Не убивай их, Эмманюэль, - тихо сказала  она.  -  Ты  же  обещал  в
воззвании, что сохранишь им жизнь.
     - Послушай, Эвелина, - сказал я, с трудом овладев своим голосом, - их
восемь человек, вооружены  они  прекрасно.  Если  я  увижу  их  и  крикну:
"Сдавайтесь!", вполне возможно, что они захотят  сразиться  с  нами.  А  в
сражении кто-нибудь из наших может быть ранен или убит. Ты хочешь, чтобы я
пошел на этот риск?
     Она поникла головой и не ответила. Я ушел, так и не поцеловав ее, но,
отойдя на несколько шагов, обернулся и  махнул  ей  рукой,  и  она  тотчас
ответила мне тем же. Она стояла на опушке, солнечные блики  играли  на  ее
волосах, за поясом висел кинжал - она казалась  такой  маленькой  и  такой
хрупкой рядом с могучими нашими лошадьми, от крупов которых валил пар. При
виде этой мирной картинки у меня сжалось сердце, с минуты  на  минуту  мне
предстояло дать сигнал к началу резни.
     Наши ждали меня у спуска с откоса. Я  напомнил  приказ:  не  начинать
стрельбы, пока я не дам продолжительного свистка. Прекращать  стрельбу  по
трем коротким свисткам. Напомнил я и диспозицию. Деревья, к  которым  была
прикреплена проволока с объявлением, находились примерно в центре  прямого
отрезка дороги. Наш с Коленом пост - в двадцати метрах впереди объявления:
Колен по ту, я по другую сторону дороги. Мейсонье и Эрве в двадцати метрах
позади объявления, Мейсонье  по  ту  же  сторону,  что  и  я,  Эрве  -  на
противоположной.
     Все было исполнено быстро и тихо. Ловушка захлопнулась.  Обе  стороны
дороги находятся под нашим перекрестным огнем. Путь к отступлению отрезан.
Вперед бежать невозможно.
     Я поддерживал визуальную связь с Коленом, отделенным от  меня  только
шириной дороги, при себе  держал  Мориса,  чтобы  в  случае  необходимости
подать весть Мейсонье, который находился в сорока метрах ниже по спуску, а
тот мог в свою очередь передать приказ через дорогу Эрве.
     Мы ждали. Железная проволока, на которой висело мое  воззвание,  была
невредима. У людей Вильмена не было клещей,  чтобы  ее  перекусить,  и  на
рассвете они прошли под  ней.  Через  несколько  минут  они  снова  к  ней
приблизятся. И тут их встретит смерть. День безветренный. Мое  объявление,
неподвижное и неумолимое, преграждает им путь, ватманская бумага белеет на
солнце. Будь у меня бинокль, я мог бы без труда разобрать написанные  моей
рукой буквы. Я подумал об Эвелине. И правда, в этом есть какая-то жестокая
ирония - перебить  людей  Вильмена  как  мух  под  объявлением,  обещающим
сохранить им жизнь. Но одна из причин, почему  мы  должны  их  уничтожить,
сама Эвелина. Разве можно забыть о том, что бы они натворили, доведись  им
"расквитаться" с Мальвилем?
     Земля подо мной холодная, а солнце  уже  припекает  голову,  плечи  и
руки. Рядом со мной, локоть к  локтю,  лежит  Морис.  Он  молчит  и  лежит
неподвижно - у него и это получается хорошо. Никогда он не отяготит никого
и ничем, даже своим присутствием. Мы примяли два мешавших  нам  кустика  и
молча ждем, наблюдая за шестьюдесятью метрами прямого участка дороги между
двумя поворотами. У Колена обзор шире - он лежит по линии хорды ко второму
повороту  и,  повернувшись,  может  видеть  еще  тридцать  метров  дороги,
невидимые нам.
     Первый услышанный мною звук удивил меня. Звук был похож на скрип.  Он
медленно, как бы с натугой, приближался к нам снизу. Животное  такой  звук
издавать не могло. Слишком он механический.  Не  будь  он  прерывистым,  я
решил бы, что это скрипит колодезная цепь, накручиваясь на ворот. Но  этот
скрип прерывался равномерно, повторяясь на счет два.
     Я посмотрел на Мориса, вопросительно подняв брови. Морис наклонился к
моему уху.
     - Велосипед?
     Он прав. Поразмыслив, я решил: уж не велосипед ли это Бебеля, который
он припрятал неподалеку от Мальвиля и который мы не удосужились подобрать.
Если это так, мы совершили грубую ошибку и сейчас за нее расплачиваемся.
     Когда внизу на дальнем повороте дороги  показалась  одинокая  фигура,
мне даже не пришлось спрашивать  у  Мориса,  кто  это.  Я  отлично  помнил
описание Эрве и сразу узнал человека со сросшимися в сплошную черную линию
бровями, перерезающими лоб. Это был Жан Фейрак. Он  начал  подниматься  по
шестидесятиметровому склону, отделяющему нас друг от друга,  и  я  заметил
привязанную к раме  его  велосипеда  базуку.  Подъем  был  крутой,  Фейрак
преодолевал его с трудом.  Велосипед  вихлял  из  стороны  в  сторону,  не
исключено было, что Фейраку придется слезть с него и пойти пешком. Времени
у нас было вдоволь.
     Вдоволь - но для чего? Пот струился по моему  лицу.  Фейрак  -  новый
главарь банды. К тому же, по словам Эрве, человек решительный и  жестокий.
Его надо убить. Но если я его  убью,  я  всполошу  остатки  его  воинства,
которое тащится в километре отсюда. Услышав мой  выстрел,  они  свернут  с
дороги, скроются в лесу и - кто знает, - может быть, нападут  на  Эвелину,
на лошадей. Так или иначе, в лесу я теряю преимущества своей позиции,  мне
придется  сражаться  впятером  против  семерых,  и  каков  будет  исход  -
неизвестно.
     Как я и предвидел, добравшись до  моего  объявления,  Фейрак  слез  с
велосипеда и, согнувшись,  пролез  под  проволокой.  Был  он  приземистый,
коренастый, с отталкивающим, угрюмым  лицом.  Разглядывая  его,  я  ужасом
вспомнил расправу в Курсежаке. И однако, выбора не было, несмотря  на  все
его преступления, несмотря на базуку,  придется  его  пропустить.  Главарь
банды без банды менее опасен, нежели семь затравленных  людей,  защищающих
свою шкуру.
     Фейрак поравнялся со мной. Нас разделяла  только  высота  откоса.  Он
снова вскочил на велосипед, и цепь заскрипела снова, равномерно, надрывно.
Сейчас он доберется до поворота. Вот-вот я потеряю его из виду.  Мои  руки
сжимают "спрингфилд", и пот капля за каплей стекает на приклад.
     Фейрак добрался до поворота. Исчез за ним. А  дальше  все  происходит
так быстро, что я просто не верю своим глазам. Я вижу, как по  ту  сторону
дороги во весь свой рост поднимается Колен, становится в позицию, точно на
тренировках, выставив вперед  левую  ногу,  по  всем  правилам  натягивает
тетиву и тщательно прицеливается. Свист - и полсекунды спустя  глухой  шум
падения. Я ничего не вижу, но Колену хорошо видна дорога за поворотом.  Он
весело машет мне рукой и скрывается в кустах. А я так и остаюсь с открытым
ртом.
     Я готов безоговорочно объявить, что Колен гений, и я прав, когда "все
ему спускаю", в чем меня укоряет Тома. В этот миг я еще не знаю,  как  под
стенами Мальвиля Колен,  бросив  окоп  и  винтовку,  доверил  свою  судьбу
любимому оружию. Назовем это осторожно: "тактической  ошибкой".  Но,  даже
узнав впоследствии об этой ошибке, я все-таки не изменил высокого мнения о
луке, какое составил себе после нашей вылазки в "Пруды":  для  засады  это
надежное и бесшумное оружие.
     Мало-помалу спокойствие возвращается  ко  мне.  Стало  быть,  восьмым
оказался Фейрак. Он вовсе не отстал, как  я  было  предположил.  Во  время
отступления он храбро шел впереди  своего  войска.  Наверное,  сейчас  его
бойцы идут почти следом за ним: на дороге от  Мальвиля  до  Ла-Рока  много
крутых подъемов и Фейрак не мог намного их опередить. В моем  распоряжении
всего несколько минут. Однако для меня, залегшего в папоротниках  рядом  с
Морисом, эти минуты тянутся бесконечно долго.
     Вот  и  они.   Цепочкой   растянулись   по   дорогекрасные,   потные,
запыхавшиеся,  башмаки  громко  стучат  по  макадаму.  Я   гляжу   на   их
крестьянские лица, на красные руки, на тяжелую поступь - пушечное мясо для
всех войн, в том числе  и  для  этой.  Будь  с  нами  наш  Пейсу,  ему  бы
почудилось, будто он стреляет в самого себя.
     Трое шли впереди -  как  мне  показалось,  довольно  бодро.  Потом  в
нескольких метрах позади двое и подальше  еще  двое  -  эти  еле  плелись.
Согласно отданному мной приказу, троим идущим впереди и двоим плетущимся в
хвосте вынесен смертный приговор. Сильнейшим и слабейшим.
     Я поднес свисток к губам и прижался щекой к прикладу. Мы условились с
Коленом, что стреляем вперекрест, чтобы  не  бить  по  одной  цели.  Таким
образом, я целюсь в того, кто ближе к противоположной стороне дороги, он -
в того, кто ближе к моей.  Морис  волен  выбирать  любого  из  оставшихся.
Мейсонье и Эрве в нижней части дороги договорились о том же, что и мы.
     Я переждал, пока головная группа прошла под объявлением.  А  когда  к
нему приблизились двое из средней группы, протяжно свистнул  и  выстрелил.
Все выстрелы раздались одновременно - только карабин Мейсонье выделился на
фоне общего грохота своим менее громким,  сухим  треском,  прозвучавшим  с
небольшой оттяжкой. Пятеро на  дороге  упали.  Упали  не  сразу,  как  это
показывают в фильмах о войне, а  необычайно  медленно,  будто  при  съемке
рапидом. Двое оставшихся в  живых  не  сообразили  даже  лечьони  остались
стоять посреди дороги, видимо, лишившись сразу всех простейших  рефлексов.
Только спустя две-три секунды они подняли  руки.  И  вовремя.  Я  дал  три
коротких свистка. Все было кончено.
     Обернувшись к Морису, я спросил:
     - Кто эти двое?
     - Лысый коротышка с брюшком - это Бюр, повар. Худой -  Жанне,  денщик
Вильмена.
     - Оба новобранцы?
     - Оба. Я громко крикнул, не выходя из укрытия:
     - Говорит Эмманюэль  Конт,  аббат  Мальвиля.  Бюр!  Жанне!  Подберите
винтовки ваших товарищей и поставьте стоймя у объявления.
     Двое парней, растерянные, потрясенные, руки дрожат, краска сбежала  с
загорелых щек. Услышав меня, они так и подскочили и задрали головы  вверх.
На откосах, с двух сторон поднимающихся  над  дорогой,  не  шелохнулся  ни
листочек. Они растерянно огляделись вокруг. Уставились даже на  объявление
- точно мой голос мог исходить из написанных мною строк.  Они  только  что
пытались взять приступом Мальвиль - а я каким-то чудом оказался здесь!  Да
еще окликаю их по именам!
     Повиновались они неохотно, нерешительно. Коекто  из  убитых  придавил
винтовку своим телом: чтобы взять оружие,  пришлось  отодвигать  трупы.  Я
заметил, что делают они это осторожно, стараясь не ступать в лужи крови.
     Когда они управились, я снова трижды коротко свистнул. И съехал  вниз
по склону прямо на дорогу, за мной  Морис.  Нашему  примеру  последовал  и
Колен, а в сорока шагах ниже съехали Эрве и Мейсонье.
     Я  коротко  приказал:  "Руки  на  затылок".  Пленники   повиновались.
Мейсонье методично проверил, действительно ли мертвы пятеро убитых. Я  был
ему благодарен. Мне не хотелось брать эту работу  на  себя.  Все  молчали.
Хотя сам я был в испарине, ноги у меня заледенели и как свинцом  налились.
Я прошелся по дороге. Всего несколько шагов. Повсюду кровь.  Я  видел  ее,
ощущал ее запах, пресный и в то же время терпкий.  Ее  багрянец  показался
мне ослепительно ярким на серо-голубом фоне  дороги.  Я  знал,  что  скоро
кровь  потускнеет  и  станет   черной.   Непостижимая   загадка   человек.
Драгоценнейшая кровь, в прежнем мире ее делили на группы, копили,  хранили
-и в то же