Она - в моей пижаме.
  - Эй, ты! Возвращайся к себе на Луну! - изрекает она, указуя пальцем на
небеса.
  - С ума сошла? Холодно же! - говорю я.
  - Где? На Луне?
  - Да я о тебе говорю! - смеюсь я. На дворе февраль. Она стоит у самого
подоконника, и я вижу, как ее дыхание превращается в белый пар. Кажется,
лишь после моих слов она замечает, что мерзнет.
  Спохватившись, она мигом запрыгивает обратно в постель. Я обнимаю ее.
Пижама на ней - холодная просто до ужаса. Она утыкается носом мне в шею.
Нос ее тоже как ледышка.
  - Уж-жасно тебя люблю, - шепчет она.
  Я хочу ей что-то ответить, но слова застревают в горле. Я очень тепло
отношусь к ней. В постели - вот как сейчас - мы отлично проводим время.
Мне нравится согревать ее своим телом; гладить, едва касаясь, ее длинные
волосы. Нравится слушать ее дыхание во сне, а утром - завтракать с нею и
отправлять ее на работу. Нравится получать по почте телефонные счета,
которые, я верю, она для меня составляет; наблюдать, как она разгуливает
по дому в моей пижаме на три размера больше... Вот только чувству этому я
никак не подберу определения. Уж конечно, это не любовь. Симпатией - и то
не назовешь...
  Как бы это лучше назвать?
  Так или иначе, я ничего ей не отвечаю. Просто ни слова на ум не приходит.
И я чувствую, что своим молчанием чем дальше, тем больнее задеваю ее. Она
не хочет, чтобы я это чувствовал, но я чувствую все равно. Просто провожу
пальцами по нежной коже вдоль позвонков - и чувствую. Совершенно
отчетливо. Так мы молчим, обнявшись, и слушаем песню с неизвестным
названием.
  Внезапно - ее ладонь у меня в паху.
  - Женись на хорошей лунной женщине... Сделайте с ней хорошего лунного
ребеночка... - ласково бормочет она. - Так будет лучше всего.
  Шторы распахнуты, и белый череп смотрит на нас в упор. Все так же обнимая
ее, я гляжу поверх ее плеча на луну. По магистрали несутся грузовики.
Временами они издают какой-то недобрый треск - будто гигантский айсберг
начинает раскалываться, заплыв в теплые воды. "Что же они там перевозят?"
- думаю я.
  - Что у нас сегодня на завтрак? - спрашивает она.
  - Да ничего особенного. Как всегда. Колбаса, яйца, тосты. Салат
картофельный со вчера остался. Кофе. Тебе могу сварить "кафе-о-лэ"...
  - Кр-расота! - радуется она. - И яичницу сделаешь, и кофе, и тосты
пожаришь, да?
  - С удовольствием! - отвечаю я.
  - Угадай - что я люблю больше всего на свете?
  - Честно? Понятия не имею...
  - Больше всего на свете, - говорит она, глядя мне прямо в глаза, - я
люблю, чтоб зима, и утро такое противное, что встать нету сил; а тут -
кофе пахнет, и еще такой запах, когда яичницу поджаривают с колбасой, и
когда тостер отключается - дззын-нь! - просто вылетаешь из постели, как
ошпаренная!.. Понял, да?
  - Ладно! - смеюсь я. - Сейчас попробуем...

  * * *

  Я человек не странный.
  То есть, мне действительно так кажется.
  Конечно, до "среднестатистического человека" мне тоже далеко. Но я не
странный, это точно. С какой стороны ни глянь - абсолютно нормальный
человек. Очень простой и прямой. Как стрела. Сам себя воспринимаю как
некую неизбежность - и уживаюсь с нею совершенно естественно. Неизбежность
эта настолько очевидна, что мне даже не важно, как меня видят другие. Что
мне до того? Как им лучше меня воспринимать - их проблема, не моя.
  Кому-то я кажусь глупее, чем на самом деле, кому-то - умнее. Мне же самому
от этого - ни жарко, ни холодно. Ведь образец для сравнения - какой я на
самом деле - тоже всего лишь фантазия, отблеск моего же представления о
себе. В их глазах я действительно могу быть как полным тупицей, так и
гением. Ну и что? Не вижу в том ничего ужасного. На свете не бывает
ошибочных мнений. Бывают мнения, которые не совпадают с нашими, вот и все.
Таково мое мнение.
  С другой стороны, есть люди, которых моя внутренняя нормальность
притягивает. Таких людей очень мало, но они существуют. Каждый такой
человек и я - точно две планеты, что плывут в мрачном космосе навстречу
друг другу, влекомые какой-то очень природной силой, сближаются - и так же
естественно разлетаются, каждый по своей орбите. Эти люди приходят ко мне,
вступают со мной в отношения - лишь для того, чтобы в один прекрасный день
исчезнуть из моей жизни навсегда. Они становятся моими лучшими друзьями,
любовницами, а то и женами. Некоторые даже умудряются стать моими
антиподами... Но как бы ни складывалось, приходит день - и они покидают
меня. Кто - разочаровавшись, кто - отчаявшись, кто - ни слова не говоря
(точно кран без воды - хоть сверни, не нацедишь ни капли), - все они
исчезают.
  В моем доме - две двери. Одна вход, другая выход. По-другому никак. Во
вход не выйти; с выхода не зайти. Так уж устроено. Люди входят ко мне
через вход - и уходят через выход. Существует много способов зайти, как и
много способов выйти. Но уходят все. Кто-то ушел, чтобы попробовать
что-нибудь новое, кто-то - чтобы не тратить время. Кто-то умер. Не остался
- никто. В квартире моей - ни души. Лишь я один. И, оставшись один, я
теперь всегда буду осознавать их отсутствие. Тех, что ушли. Их шутки, их
излюбленные словечки, произнесенные здесь, песенки, что они мурлыкали себе
под нос, - все это осело по всей квартире странной призрачной пылью,
которую зачем-то различают мои глаза.
  Иногда мне кажется - а может, как раз ОНИ-то и видели, какой я на самом
деле? Видели - и потому приходили ко мне, и потому же исчезали. Словно
убедились в моей внутренней нормальности, удостоверились в искренности
(другого слова не подберу) моих попыток оставаться нормальным и дальше...
И, со своей стороны, пытались что-то сказать мне, раскрыть передо мною
душу... Почти всегда это были добрые, хорошие люди. Только мне предложить
им было нечего. А если и было что - им все равно не хватало. Я-то всегда
старался отдать им от себя, сколько умел. Все, что мог, перепробовал. Даже
ожидал чего-то взамен... Только ничего хорошего не получалось. И они
уходили.
  Конечно, было нелегко.
  Но что еще тяжелее - каждый из них покидал этот дом еще более одиноким,
чем пришел. Будто, чтобы уйти отсюда, нужно утратить что-то в душе.
Вырезать, стереть начисто какую-то часть себя... Я знал эти правила.
Странно - всякий раз, когда они уходили, казалось, будто они-то стерли в
себе гораздо больше, чем я... Почему вс„ так? Почему я всегда остаюсь
один? Почему всю жизнь в руках у меня остаются только обрывки чужих теней?
Почему, черт возьми?! Не знаю... Нехватка данных. И как всегда - ответ
невозможен.
  Чего-то недостает.
  Однажды, вернувшись с собеседования насчет новой работы, я обнаружил в
почтовом ящике открытку. С фотографией: астронавт в скафандре шагает по
поверхности Луны. Отправителя на открытке не значилось, но я с первого
взгляда сообразил, от кого она.
  "Я думаю, нам не стоит больше встречаться, - писала она. - В ближайшее
время я, видимо, выйду замуж за землянина".
  Лязгнув, захлопнулась дверь.
  ДАННЫХ НЕДОСТАТОЧНО. ОТВЕТ НЕВОЗМОЖЕН. НАЖМИТЕ КЛАВИШУ СБРОСА.
  Пустеет экран.
  Сколько еще будет так продолжаться? - думаю я. Мне уже тридцать четыре. До
каких пор все это будет со мной твориться?
  Особо я не терзался. Чего уж там - ясно как день: я сам во всем виноват.
Ее уход - дело совершенно естественное, и я с самого начала знал, что все
этим кончится. Она понимала, я понимал. Только мы вс„ надеялись, что
вот-вот случится какое-то маленькое, еле заметное чудо. Неуловимая
случайность, которая перевернет наши жизни вверх дном... Но ничего
подобного, конечно же, не случилось. И она ушла. Само собой, от ее ухода
мне стало грустно. Однако мне уже приходилось испытывать эту грусть. И я
нисколько не сомневался, что переживу эту грусть без труда.
  Ведь я всегда ко всему привыкаю...
  От такой мысли мне вдруг сделалось тошно. Будто черная желчь, разлившись
внутри, подступила к самому горлу. Я встал перед зеркалом в ванной и
посмотрел на себя. Так вот ты какой - Я, Который На Самом Деле... Вот и
свиделись. Много же ты стер в себе... Гораздо, гораздо больше, чем
казалось... Лицо в зеркале - старее, противнее, чем обычно. Я беру мыло,
тщательно мою лицо и натираю кожу лосьоном. Не спеша мою руки и
старательно вытираюсь новеньким полотенцем. Затем иду на кухню и,
отхлебывая пиво из банки, навожу порядок в холодильнике. Выкидываю
сгнившие помидоры, выстраиваю в ряд банки с пивом, проверяю содержимое
кастрюль, составляю список, что купить в магазине...
  До самого рассвета я просидел в одиночестве, разглядывая луну и гадая:
сколько еще это будет твориться со мной? Наступит день - и я снова встречу
кого-то. Все будет очень естественно - как движенье планет, чьи орбиты
пересеклись. И мы снова будем надеяться на какое-то чудо, каждый сам по
себе, выжидать какое-то время, стирать свои души - и расстанемся, несмотря
ни на что...
  До каких пор?!

  2.

  Через неделю после того, как я получил ее открытку с луной, мне пришлось
отправиться по работе в Хакодатэ. Не скажу, чтобы работа на сей раз
попалась очень уж интересная, - ну, да и выбирать особо не приходилось.
Почти вся моя работа, в принципе, мало чем отличается от этой.
  Вообще, чем рассуждать, повезло с работой или нет, лучше залезть в эту
работу по самые уши - а там уже и разницу чувствовать перестанешь. Как с
волнами в акустике. На каком-то пороге частот уже не различаешь, какой
звук выше, какой ниже; а стоит зайти за этот порог - не то что высоту, сам
звук разобрать невозможно...
  То был проект одного женского журнала: познакомить читательниц с
деликатесами Хакодатэ. Мы с фотографом обследуем дюжину местных
ресторанчиков, я сочиняю текст, он делает снимки. Всего материала - на
пять страниц... Ну, что ж. Раз существуют женские журналы - значит, кто-то
должен и репортажи для них писать. Точно так же кому-то приходится
собирать мусор на улицах или разгребать на дорогах снег. Должен кто-то и
дворником быть. Нравится это ему или нет...
  В общем, три с половиной года я зарабатывал на жизнь такой вот
псевдокультурной деятельностью. Этакий дворник от литературы.
  Обстоятельства вынудили меня уйти из фирмы, которой мы заправляли вместе с
напарником - моим хорошим приятелем до тех самых пор, - и после этого я
целых полгода валял дурака. Заниматься чем-либо ни сил, ни желания не
было. Слишком много сюрпризов подкинула мне прошедшая осень. Жена ушла.
Лучший друг погиб - странной, мистической смертью. Подруга исчезла - как в
воду канула, не сказав ни слова. Я встретил странных людей, которые
втянули меня в странную историю... А потом все кончилось - и я провалился
в тишину, беспробудней которой не слышал с рождения. Жутким духом
отсутствия всякой жизни пропитало мою квартиру. Полгода провел я здесь,
скрываясь от мира. Если не считать редких вылазок за покупками - самый
минимум, лишь бы ноги не протянуть, - днем наружу не выходил. Только перед
рассветом выбирался из дома и шатался по безлюдным улицам. С появлением
первых прохожих возвращался домой и ложился спать.
  Ближе к вечеру просыпался, сооружал себе простенький ужин, ел, кормил
консервами кошку. А после ужина садился на пол в углу - и снова, снова
прокручивал в памяти прошлое, пытаясь найти в цепи событий какой-то единый
смысл. Переставляя местами отдельные сцены; отслеживая моменты, когда я
своим выбором мог что-либо изменить; заново оценивая, верно ли поступил
тогда-то и там-то... И так до заката. А потом - опять выбирался из дома и
бродил по омертвевшему городу.
  День за днем я жил так - наверное, целых полгода... Да, так и есть: с
января по июнь семьдесят девятого. Книг не читал. Не раскрыл ни одной
газеты. Не слушал музыку. Не включал ни радио, ни телевизор. Почти не брал
в рот спиртного. Просто не появлялось желания выпить. Что происходило на
свете, кто чем прославился, кто еще жив, кто помер - я понятия не имел.
Нельзя сказать, что я отвергал информацию в любом виде. Просто - ничего
нового знать не хотелось. То есть, я чувствовал: мир вокруг продолжает
вертеться. Кожей чувствовал - даже запершись в своей конуре. Только это не
вызывало у меня ни малейшего интереса. Легким беззвучным ветерком события
мира обдували меня почти незаметно - и уносились прочь.
  А я все сидел на полу и прокручивал в памяти прошлое. И, что удивительно,
- за полгода упорного, ночи напролет, самокопания мне нисколько это не
наскучило. Слишком огромным и многомерным казалось то, что случилось со
мной. Слишком реальным и осязаемым. Протяни руку - дотронешься. Будто
какой-то монумент громоздился передо мною в кромешной тьме. Здоровенный
обелиск в мою честь... М-да, много крови тогда утекло. Одни раны
затянулись со временем, другие открылись позже. И все же - полгода в своей
добровольной тюрьме я сидел не затем, чтобы зализать раны. Мне просто
требовалось время. Ровно полгода, чтобы собрать все случившееся в единую,
прорисованную во всех деталях картину - и понять ее смысл. И я вовсе не
замыкался в себе, не отрицал окружающую действительность - нет, этого не
было. Обычный вопрос времени. Физического времени, чтобы восстановить себя
и переродиться.
  Во что именно переродиться - я решил первое время не думать. Мне казалось,
что это - отдельный вопрос. И разобраться с ним можно как-нибудь потом. А
сначала необходимо встать на ноги и удержать равновесие.
  Я не разговаривал даже с кошкой.
  Телефон звонил - не брал трубку.
  В дверь стучали - не открывал.
  Иногда приходили письма.
  Бывший напарник писал, что беспокоится за меня - куда я пропал, чем занят.
Что письмо по этому адресу шлет наугад - вдруг я еще здесь проживаю. Если
я в чем-то нуждаюсь - пусть ему сообщу. Дела в конторе идут как обычно.
Вскользь упоминал общих знакомых... Я перечитывал эти письма по нескольку
раз, чтобы только уяснить смысл написанного (иногда приходилось
перечитывать раз по пять), - и хоронил в ящике стола.
  Писала бывшая жена. Посылала мне целый список сугубо деловых поручений. И
описывала их сугубо деловым языком. А под конец сообщала, что снова
выходит замуж - за человека, совершенно мне не знакомого. Словно
подчеркивала: "что со мной будет дальше - совершенно тебя не касается".
Стало быть, моего приятеля, что ухлестывал за ней, когда мы разводились,
она тоже послала куда подальше. Ну, еще бы. Уж его-то я знал как
облупленного. Так себе мужик, ничего примечательного. Играл джаз на
гитаре, с неба звезд не хватал. Даже интересным собеседником его назвать
трудно. Что она в нем нашла - ума не приложу. Впрочем, это уже их
отношения... "За тебя я не беспокоюсь, - писала она. - Такие, как ты,
всегда в порядке, что бы с ними ни произошло. Скорее, я беспокоюсь за тех,
кто с тобой еще когда-нибудь свяжется... Представь себе, в последнее время
меня беспокоят подобные вещи".
  Я прочитал письмо несколько раз - и тоже отправил в стол.
  Так понемногу текло время.
  О деньгах я особенно не тревожился: на отложенные сбережения можно было
тянуть примерно полгода, а кончатся - тогда и подумаю, что делать дальше.
  Закончилась зима, пришла весна. Весеннее солнце наполнило мою квартирку
теплым, успокаивающим светом. Дни напролет я разглядывал проникавшие через
окно лучи и замечал, как менялся их угол наклона. Весна разбудила в душе
самые разные воспоминания. О тех, кто ушел. И о тех, кто умер. Я вспомнил
двух девчонок-близняшек - как мы жили с ними втроем. В семьдесят третьем
году это было. Я жил тогда рядом с полем для гольфа. Вечерами, когда
солнце только начинало садиться, мы пробирались под железной сеткой ограды
и долго гуляли по полю, подбирая забытые кем-то мячи. И теперь, глядя на
вечернее солнце, я вспоминал тот давний пейзаж - закат над полем для
гольфа...
  Где они все теперь?
  Пришли через вход. Ушли через выход.
  Вспомнил крохотный бар, куда мы так любили ходить с моим другом, ныне
покойником. Вдвоем мы проторчали там без всякого смысла невероятное
количество времени. Сейчас, правда, мне кажется: то время и было самым
осмысленным. Странно, ей-богу... Вспомнил старомодную музыку, что там
звучала. Тогда мы с ним только заканчивали школу. А в баре том могли пить
пиво и курить сколько влезет. И, понятно, без этого заведения просто жизни
себе не представляли. Ну и, конечно, все время разговаривали о чем-то. О
чем - хоть убей, не помню. Помню, что разговаривали, и все.
  Теперь он умер.
  Попал в переплет, слишком много взвалил на себя - и поплатился жизнью.
  Пришел через вход - и ушел через выход.
  Весна разгоралась. Изменился запах у ветра. Новыми оттенками заиграла тьма
по ночам. Звуки отдавались непривычным эхом в ушах. С каждым днем все
отчетливей пахло летом.
  В конце мая сдохла кошка. Совершенно внезапно - без всяких предварительных
симптомов. Проснувшись однажды утром, я нашел ее на кухне - лежала в углу,
свернувшись калачиком, и уже не дышала. Наверно, и сама не заметила, как
умерла. Ее тело наощупь напомнило мне вареную курицу из холодильника, а
шерсть казалась грязней, чем при жизни. Кошку звали Селедка. Жизнь она
прожила, что и говорить, не очень счастливую. Никто ее не любил, да и сама
никого особенно не любила. В глаза людям смотрела всегда с какой-то
тревогой. Таким взглядом, будто хотела сказать: "ну вот, сейчас опять
что-нибудь потеряю..." Вряд ли на свете найдется еще одна кошка с такими
глазами. И вот - сдохла. Сдохни всего один раз - и больше никогда ничего
не потеряешь. В этом, надо признать, большое достоинство смерти.
  Я сунул дохлую кошку в бумажный пакет из супермаркета, бросил на заднее
сиденье, сел за руль, поехал в магазин и купил лопату. Вернувшись в
машину, нашарил по радио музыкальный канал - и под ритмы поп-музыки,
которую не слушал уже тысячу лет, отправился по шоссе на запад. Музыка
большей частью играла какая-то бестолковая: "Флитвуд Мэк", "АББА",
Мелисса, "Манчестер", "Би-Джиз", "Кей-Си энд зэ Саншайн Бэнд", Донна
Саммер, "Иглз", "Бостон", "Коммодорз", Джон Денвер, "Чикаго", Кенни
Логгинз... Эта музыка легко просачивалась в мозги - и растворялась
бесследно, как пена. Полная лажа, подумал я. Ходовой товар разового
употребления. Модная жвачка, ради которой выворачивают карманы миллионы
тинэйджеров...
  Подумав так, я снова впал в меланхолию.
  Просто сменилось поколение. Вот и все.
  Стиснув руль, я попробовал вспомнить какие-то примеры полной лажи в той
музыке, что звучала, когда подростком был я... Нэнси Синатра - вот уж было
дерьмо!.. "Манкиз" - ничуть не лучше. Да у того же Элвиса можно найти
целую кучу совершенно бездарных вещей... Еще было такое чудо света по
имени Трини Лопес. От большинства завывалок Пэта Бунa во рту возникал
привкус мыла. Фабиан, Бобби Райделл, Анетт... Ну и в самом конце списка,
конечно же, "Херманз Хермитс". Вот уж где полная катастрофа...
  Название за названием, в голове мельтешили лажовые английские банды. С
волосами до задницы, в кретинских костюмах. Сколько я еще вспомню?
"Ханикамз", "Дэйв Кларк Файв", "Джерри энд Писмэйкерз", "Фредди энд
Дримерз"... "Джефферсон Эйрплэйн" с голосами окоченевших трупов. Том Джонс
- от одного имени по телу судороги. И с ним его тошнотворный двойник
Энгельберт Хампердинк. И еще эта парочка - Херб Альперт и Тиффана Брасс:
каждый мотивчик - как проигрыш для рекламы зубной пасты. Лицемеры Саймон с
Гарфанклом. Неврастеники "Джексон Файв"...
  Все, все то же самое.
  Ничто не меняется. Всегда, всегда, всегда - порядок вещей на свете один и
тот же. Ну, разве что номер у года другой, да новые лица взамен ушедших.
Бестолковая музыка разового употребления существовала во все времена - и в
будущем вряд ли исчезнет. Все эти "изменения" постоянны, как фазы
старушки-Луны.
  Очень долго я гнал машину, рассеянно думая про все это. По радио вдруг
выдали "Роллинг Стоунз" - "Brown Sugar"""Бурый сахар" (англ.) - хит с
пластинки "Роллинг Стоунз" 1971 года "Липкие пальцы" ("Sticky Fingers")".
Я невольно улыбнулся. Это была добрая песня. "Как раз то, что надо", -
пронеслось в голове. "Brown Sugar" была суперхитом, кажется, в семьдесят
первом... Я попробовал вспомнить точнее год, но