рятались в его
закоулках, - и растворилась в бесплодном зыбучем песке, не издав ни звука".
  Я представил подобный текст - и мне тут же захотелось повычеркивать к
дьяволу половину этой бредятины. Что такое "весна как она есть"? Что за
"бесплодный песок"? Скоро, впрочем, я спохватился и прервал это идиотское
редактирование. Улицы Сибуя, как обычно, кишели безмозглыми тинейджерами в
клоунских одеяниях. Ни "разбуженных чувств", ни "зыбучего песка" не
наблюдалось, хоть тресни.
  В участке меня сразу провели на второй этаж - в "кабинет дознания".
Тесная, метра полтора на два комнатка с крохотным окошком в стене. В
окошко не пробивалось почти никакого света. Видимо, из-за соседнего
здания, построенного впритык. В кабинете стояли стол, два железных
конторских стула, да пара складных табуретов в углу. Над столом висели
часы, примитивней которых, наверное, придумать уже невозможно. И больше -
ничего. То есть, вообще ничего. Ни настенных календарей, ни картин. Ни
полки для бумаг. Ни вазы с цветами. Ни плакатов, ни лозунгов. Ни чайных
приборов. Только стол, стулья, часы. На столе я увидел пепельницу,
карандашницу и стопку казенных папок с документами.
  Войдя в кабинет, мои провожатые сняли плащи, аккуратно сложили их на
табурет в углу и усадили меня на железный стул. По другую сторону стола,
прямо напротив меня, уселся Рыбак. Гимназист встал чуть поодаль с
блокнотом в руке, то и дело перегибая его и с хрустом пролистывая
страницы. Никто из них не говорил ни слова. Молчал и я.
  - Ну, и чем же вы занимались вчера вечером? - произнес наконец Рыбак.
Насколько я помнил, это было первым, что он вообще произнес.
  Вчера вечером, подумал я. А что, собственно, случилось вчера вечером? В
моей голове вчерашний вечер ничем особенно не отличался от позавчерашнего.
А позавчерашний вечер - от позапозавчерашнего. Как ни жаль, но именно так
и было. С минуту я молчал, тщетно пытаясь что-нибудь вспомнить. Вечно эти
воспоминания отнимают какое-то время...
  - Послушайте! - сказал Рыбак и откашлялся. - Я мог бы вам очень много
рассказать о наших законах. И это заняло бы много времени. Чтобы не
тратить столько времени зря, я спрашиваю очень простые вещи. А именно -
что вы делали со вчерашнего вечера до сегодняшнего утра. Очень просто, не
правда ли? Ответив мне так же просто, вы совершенно ничего не теряете.
  - Вот и дайте подумать, - сказал я.
  - А чтобы вспомнить, обязательно нужно думать? Я ведь спрашиваю о
вчерашнем вечере. Не об августе прошлого года, заметьте. Тут даже думать
не о чем, - наседал Рыбак.
  Вот потому и не вспомнить, чуть не ответил я, но сдержался. Похоже, таких
случайных провалов в памяти им не понять. Того и гляди, еще в идиоты меня
запишут...
  - Я подожду, - сказал Рыбак. - Я подожду, а вы вспоминайте, не торопитесь.
- Сказав так, он достал из кармана пиджака пачку "Сэвэн старз" и прикурил
от дешевой пластмассовой зажигалки. - Курить будете?
  - Нет, спасибо, - покачал я головой. Как пишет "Брутас"""Kasa Brutus" -
еженедельный таблоид, пропагандирующий самые модные рестораны, одежду и
прочую "культовую" атрибутику жизни в Токио", для современного горожанина
курить - уже не стильно. Но эти двое плевали на стиль и дымили с явным
удовольствием. Рыбак курил "Сэвэн старз", Гимназист - короткий "Хоуп". Оба
явно приближались к категории chain smokers"Цепные курильщики" (англ.) -
курящие одну сигарету за другой, практически беспрерывно". "Брутаса" и в
руках никогда не держали. Совершенно немодные ребята.
  - Мы подождем пять минут, - произнес Гимназист, как и прежде, плоским, без
всякого выражения голосом. - А вы за это время постарайтесь припомнить.
Где были и чем занимались вчера вечером...
  - Ну, я же говорю, это интель! - повернулся вдруг Рыбак к Гимназисту. - Я
проверял - у него и раньше приводы были. И пальчики сняты, и отдельный
файл заведен. Участие в студенческих беспорядках. Дезорганизация работы
административных учреждений. Дело передано в суд... Да он на таких беседах
уже собаку съел! Железная выдержка. Полицию, само собой, ненавидит.
Уголовный кодекс наизусть вызубрил. Как и свои конституционные права. Вот
увидишь, еще немного - и завопит "позовите адвоката".
  - Но он же сам согласился прийти. Да и спрашиваем мы совсем простые вещи!
- отозвался Гимназист, якобы удивившись. - И арестом ему никто не
угрожал... Что-то я не пойму. Зачем ему звать адвоката? Мне кажется, ты
усложняешь. Не ищи мышей там, где их нет.
  - А мне кажется, этот парень просто ненавидит полицейских. И все, что с
полицией связано, на дух не переносит. Физиологически. От патрульных машин
до постовых на дороге. И потому он скорее сдохнет, чем согласится хоть
чем-нибудь помочь.
  - Брось ты, все будет в порядке! Скорее ответит - скорее домой пойдет.
Человек он трезвомыслящий, почему бы не ответить? Да и потом, станет
адвокат тащиться сюда только из-за того, что у его клиента
поинтересовались, чем он вчера занимался! Адвокаты ведь тоже люди занятые.
Если он интель, то уж это наверняка понимает!
  - Ну, что ж, - сказал Рыбак. - Если и правда понимает - тогда сбережет
время и себе, и нам. Мы здесь тоже люди занятые. Да и у него, я думаю,
найдутся дела поважней. А будет резину тянуть - только сам устанет.
Оч-чень сильно устанет...
  Два комика разыгрывали всю эту мизансцену, пока отведенные пять минут не
прошли.
  - Ну, что? - сказал наконец Рыбак. - Как вы там? Что-нибудь вспомнили?
  Я ничего не вспомнил - да и не особо хотелось. Чуть позже само вспомнится
как-нибудь. Но сейчас - бесполезно. Проклятая дыра в памяти не зарастала,
хоть провались.
  - Сначала вы мне объясните, в чем дело, - сказал я. - Я не могу говорить,
не зная, в чем дело. И не хочу на себя наговаривать, не зная, в чем дело.
Элементарные приличия требуют, чтобы сначала человеку объяснили, в чем
дело, а потом уже спрашивали. Ваше поведение в высшей степени неприлично.
  - Он не хочет на себя наговаривать... - повторил за мной Гимназист так,
будто разбирал текст какого-нибудь романа. - Наше поведение в высшей
степени неприлично...
  - Что я говорил? Чистый интель! - сказал Рыбак. - Все воспринимает через
задницу. Полицию ненавидит. А о том, что на свете творится, узнает из
рубрики "Мир" в газете "Асахи".
  - Газет я не покупаю. И рубрики "Мир" не читаю, - возразил я. - И пока мне
не объяснят, за каким дьяволом меня сюда притащили, я ничего не скажу.
Собираетесь дальше хамить - хамите сколько влезет. Мне торопиться некуда.
У меня свободного времени - завались.
  Сыщики молча переглянулись.
  - Значит, если мы объясним, в чем дело, вы будете отвечать? - спросил
Рыбак.
  - Не исключено, - ответил я.
  - А у него занятное чувство юмора, - произнес Гимназист, сложив руки на
груди и глядя куда-то вверх. - "Не исключено!"..
  Рыбак погладил пальцем шрам на переносице. Судя по всему, то был шрам от
ножа - глубокий, со рваными краями.
  - Слушай меня внимательно, - произнес Рыбак. - Времени у нас в обрез. Лясы
точить некогда, скорей бы с этой бодягой покончить. Или ты думаешь, мы от
этого удовольствие получаем? Да нам бы к шести свернуть все дела - и
ужинать дома с семьей, как нормальные люди! Ненавидеть тебя нам не за что.
Зуб на тебя мы не точим. Расскажи, что делал вчера вечером - и больше мы
от тебя ничего не потребуем. Если человеку нечего стыдиться, рассказать
такое - проще простого, не так ли? Или ты все-таки что-то скрываешь, и
потому молчишь?
  Я молча разглядывал пепельницу на середине стола.
  Гимназист снова с хрустом пролистал страницы блокнота и спрятал его в
карман. С полминуты никто не произносил ни слова. Рыбак достал очередную
сигарету, воткнул в рот и прикурил.
  - Стальная воля. Железобетонная выдержка, - съязвил он наконец.
  - Ну, что? Вызываем Комиссию по правам человека? - спросил Гимназист.
  - Да при чем тут права человека? - тут же отозвался Рыбак. - Это
элементарный гражданский долг! Так и Законе сказано: "Оказывать посильную
помощь следствию". Слыхал? В твоем любимом законодательстве написано,
черным по белому! За что ж ты так полицию ненавидишь? Ты, когда в городе
заблудишься, у кого дорогу спрашиваешь? У полиции. Если твой дом
обчистили, куда ты звонишь, как ошпаренный? В полицию! А о том, что вс„
это - дашь-на-дашь, даже подумать не хочешь? Что тебе мешает ответить? Мы
же спрашиваем простые вещи простым языком, так или нет? Где ты был и что
делал вчера вечером? Может, не будем резину тянуть - да закончим со всем
этим поскорее? И мы будем спокойно работать дальше. А ты пойдешь домой.
Всем хорошо, все счастливы. Или тебе так не кажется?
  - Сначала я должен узнать, в чем дело, - повторил я.
  Гимназист извлек из кармана пачку бумажных салфеток, вытянул одну и
трубно, с оттяжкой высморкался. Рыбак отодвинул ящик стола, достал оттуда
пластмассовую линейку и принялся похлопывать ею по раскрытой ладони.
  - Вы что, ничего не соображаете? - воскликнул Гимназист, выбрасывая
салфетку в урну возле стола. - Каждым подобным ответом вы только вредите
себе самому!
  - Эй, парень. Сейчас не семидесятый год. Кому охота тратить время на твои
игры в борьбу с произволом? - протянул Рыбак с такой интонацией, будто ему
осточертел белый свет. - Эпоха беспорядков прошла, приятель! Новое
общество засосало всех - и тебя, и меня - в свое болото по самые уши. Нет
больше ни произвола, ни демократии. Никто уже и не мыслит такими
категориями! Это общество слишком огромно. Какую бурю ни пытайся поднять -
не выгадаешь ни черта. Система отлажена до совершенства. Любому, кто ею
недоволен, остается разве что окопаться и ждать какого-нибудь
супер-землетрясения. И сколько бы ты ни выпендривался здесь перед нами -
никакого толку не будет. Ни тебе, ни нам. Только нервы измотаем друг
другу. Если ты интель - сам это понимать должен; так или нет?
  - Да, возможно, мы немного устали, и потому обратились к вам не в самой
вежливой форме. Если так - приносим извинения, - проговорил Гимназист,
вновь теребя извлеченный из кармана блокнот. - Но вы нас тоже поймите.
Работаем мы на износ. Со вчерашней ночи почти не спали. Детей своих не
видали дней пять, не меньше. Едим как попало и где придется. И пускай это
вам не нравится - но мы тоже, по-своему, вкалываем на благо этого
общества. А тут появляетесь вы, упираетесь рогами в землю и на вопросы
отвечать не хотите. Поневоле занервничаешь, представьте сами! Говоря "вы
вредите себе самому", я всего лишь имел в виду, что чем больше мы устаем -
тем хуже обращаемся с вами, это естественно. Простые вопросы решать
становится сложнее. Вс„ только запутывается еще больше. Конечно,
существует и столь почитаемый вами Закон. И гражданские права согласно
Конституции. Но чтобы их досконально соблюдать, нужно время. Пока тратишь
время, рискуешь столкнуться с целой кучей очередных неудобств. Закон -
штука ужасно заковыристая, и возиться с ним бывает порой просто некогда.
Особенно - в нашей работе, где все приходится решать с пылу с жару прямо
на месте происшествия. Вы понимаете, о чем я?
  - Не хватало еще, чтоб ты нас не понял. Никто не собирается тебя
запугивать, - подхватил Рыбак. - Вот и он тебя всего лишь предупреждает.
Мы просто хотим избавить тебя от очередных неудобств...
  Я молча разглядывал пепельницу. На ней не было ни надписей, ни узора.
Просто старая и грязная стеклянная пепельница. Вероятно, когда-то она была
даже прозрачной. Но не теперь. Теперь она была мутно-белесой, с ободком
дегтя на дне. Сколько, интересно, она простояла на этом столе? Наверно,
лет десять, не меньше...
  Рыбак еще с полминуты поиграл линейкой в ладони.
  - Ну, хорошо! - сказал он наконец. - Мы расскажем, в чем дело. Хотя это и
нарушение стандартной процедуры дознания - считай, что твои претензии
принимаются. Будь по-твоему... По крайней мере, пока.
  С этими словами он отложил линейку в сторону, взял одну из папок, наскоро
пролистал ее, вынул бумажный конверт, извлек оттуда три больших фотографии
и положил передо мною на стол. Я взял снимки в руки. Черно-белые, очень
реалистичные. Сделанные отнюдь не из любви к искусству - это я понял в
первую же секунду. На фотографиях была женщина. На первом снимке она
лежала в кровати обнаженная, лицом вниз. Длинные руки и ноги, крепкие
ягодицы. Разметавшиеся веером волосы скрывают лицо и шею. Бедра слегка
раздвинуты так, что видно промежность. Руки раскинуты в стороны. Женщина
казалась спящей. На постели вокруг - ничего примечательного.
  Второй снимок оказался куда натуралистичнее. Она лежала на спине. Голая
грудь, треугольник волос на лобке. Руки-ноги вытянуты, как по команде
"смирно". Было ясно как день: эта женщина мертва. Глаза широко раскрыты,
губы свело в очерствелом изломе. Это была Мэй.
  Я взглянул на третье фото. Снимок лица в упор. Мэй. Никаких сомнений.
Только она больше не была Королевой. Тело ее застыло, окоченело и потеряло
всякую привлекательность. Вокруг шеи я различил слабые пятна, будто там
старательно терли пальцами.
  В горле у меня пересохло так, что я не мог проглотить слюну. В ладони
будто вонзили сотни иголок. Боже мой... Мэй. Королева секса. До самого
утра так классно разгребала со мной физиологические сугробы, слушала "Дайр
Стрэйтс", пила кофе. А потом умерла. Теперь ее нет... Я хотел покачать
головой. Но сдержался. И как ни в чем ни бывало вернул фотографии Рыбаку.
Все время, пока я разглядывал снимки, оба сыщика изучали мою физиономию.
"Ну, и?.." - спросил я у Рыбака одними глазами.
  - Знаешь эту женщину? - спросил Рыбак.
  Я покачал головой.
  - Не знаю, - ответил я. Можно было не сомневаться: скажи я, что знаю Мэй -
в эту кашу немедленно засосет и дружище Готанду. Ведь это он свел меня с
нею. Но затягивать сюда еще и Готанду я не мог. Не исключено, конечно, что
его затянули во все это еще до меня. Это мне не известно. Если это так -
если Готанда сообщил им мо„ имя и проболтался о том, что я трахался с Мэй,
- то дела мои дрянь. Прежде всего станет ясно, что я соврал следствию. И
тут уже простыми шуточками не отделаться. Об этом я мог лишь гадать. Но в
любом случае, с моей стороны выдавать им Готанду никак не годилось.
Слишком уж разные у нас ситуации. Скандал поднимется на весь белый свет.
Таблоиды просто сожрут его с потрохами.
  - Еще раз посмотри хорошенько, - медленно и веско сказал Рыбак. - То, что
ты ответишь сейчас - очень важно, поэтому смотри как следует, а потом
отвечай. Ну? Знаешь эту женщину? Только не вздумай лгать. Мы в своем деле
профессионалы. Лгут нам или правду говорят - понимаем сразу. А кто солгал
полиции, кончает плохо, очень плохо... Это тебе понятно?
  Я снова взял со стола фотографии и разглядывал их какое-то время. Страшно
хотелось отвести глаза. Но как раз этого делать было нельзя.
  - Да не знаю я, - сказал я наконец. - К тому же, она мертва...
  - Мертва! - театрально повторил за мной Гимназист. - Совсем мертва. Со
страшной силой мертва. Мертва абсолютно! И это ясно с первого взгляда.
Мы-то на нее уже насмотрелись - там, на месте преступления. Какая женщина,
а? Так и умерла, голой. Первое, что в глаза бросается: роскошная была
женщина! Вот только стоит женщине умереть, и красавица она или уродина -
уже не так важно, правда? Как и то, что она голая. Теперь это просто труп!
Оставь его так лежать - сгниет. Кожа потрескается, расползется, вылезут
куски тухлого мяса. Вонять будет мерзко. Черви заведутся внутри. Вы такое
когда-нибудь видели?
  - Нет, - сказал я.
  - А мы видели, и не раз! На такой стадии уже не различить, красивая была
женщина или нет. Просто кусок гниющего мяса. Все равно что протухший
стэйк, очень похоже. После этого запаха долго не можешь ничего есть. Даже
из нас, профессионалов, этой вони не выносит никто. К такому не
привыкают... Потом пройдет еще какое-то время - и останутся только кости.
Уже без запаха. Высохшие до предела. Белоснежные. Девственной чистоты...
Наилучшее состояние, правда? Впрочем, эта женщина до такого еще не дошла.
До костей не истлела и не протухла. Сейчас она - просто труп. Окоченевший.
Как дерево. Даже ее красоту различить еще можно. Пока она была жива - ни
я, ни вы не отказались бы от такого сокровища в постели, как полагаете? Но
теперь даже нагота ее ни малейшего желания не вызывает. Потому что она
мертва. А мы и трупы - субстанции совершенно разные. Труп - это все равно
что каменная статуя. Иначе говоря, существует некий водораздел, за которым
- только ноль. Абсолютный ноль! Лежи смирно и жди кремации. А ведь такая
женщина была! Какая жалость, а? Живая она бы еще долго оставалась
красоткой. Увы. Кому-то понадобилось ее убить. Какому-то подонку. А ведь у
этой девчонки тоже было право на жизнь. В ее-то двадцать с небольшим.
Задушили чулками. Такая смерть наступает не сразу. Проходит несколько
минут. Страшных минут. Ты хорошо понимаешь, что сейчас умрешь. И думаешь,
почему тебе приходится умирать так нелепо. Ты страшно хочешь пожить еще.
Но корчишься в спазмах от нехватки кислорода. Мозг затуманивается. Ты
мочишься под себя. В последний раз пытаешься вырваться и спастись. Но сил
не хватает. И ты умираешь медленно... Не самая приятная смерть, как
считаете? Подонка, который устроил ей такую смерть, мы и хотим поймать.
Обязаны поймать. Потому что это - преступление. Зверское преступление.
Расправа сильного над слабым. Прощать такое нельзя. Если такое прощать,
пошатнутся основы этого общества. Убийцу необходимо поймать и покарать.
Это - наш долг. Если мы этого не сделаем, он убьет еще и еще.
  - Вчера в полдень эта женщина заказала двухместный номер в дорогом отеле
на Акасака, и в пять часов вошла туда одна, - сказал Рыбак. - Сообщила,
что муж прибудет чуть позже. Фамилия и телефон, которые указала,
вымышлены. Номер оплатила вперед наличными. В шесть она позвонила вниз и
заказала ужин на одного. И все это время была одна. В семь из номера
выставили тележку с посудой. А на двери появилась табличка "Не
беспокоить". Расчетный час в отеле - двенадцать дня. Ровно в двенадцать
следующего дня дежурный по размещению позвонил в номер, но трубку никто не
взял. На двери по-прежнему висела табличка "Не беспокоить". На стук никто
не отозвался. Работники отеля принесли запасные ключи и отперли номер. И
обнаружили там мертвую голую женщину. В той самой позе, что на первой
фотографии. Никто из служащих не помнил, чтобы в номер входил мужчина. На
верхнем этаже отеля - ресторан, лифтами пользуется кто попало, и поток
пассажиров очень плотный. Почему, кстати, в этом отеле и любят устраивать
тайные ночные свидания. Черта с два кого-нибудь выследишь...
  - В ее сумочке не нашли ничего, что хоть как-то помогло бы расследованию,
- сменил его Гимназист. - Ни водительских прав, ни записной книжки, ни
кредиток, ни банковских карточек. Инициалов ее имени нигде не значилось.
Там были только косметичка, тридцать тысяч иен в кошельке,
противозачаточные таблетки. И больше ничего... Впрочем, нет! В самом
укромном кармашке ее кошелька - там, где не сразу и догадаешься - нашли
визитную карточку. Вашу визитную карточку.
  - Ты действительно не знаешь эту женщину? - тут же навалился Рыбак.
  Я покачал головой. Я был бы только рад сделать все, чтобы полиция поймала
подонка, убившего Мэй. Но в первую очередь я должен был думать о живых.
  - Что ж... Тогда, может, скажете, где вы были и чем занимались вчера
вечером? - спросил Гимназист. - Теперь-то вы знаете, почему вас сюда
привели и зачем допрашивают...
  - В шесть часов я сидел дома и ужинал, потом читал книгу, немного выпил, к
двенадцати заснул, - сказал я. Память понемногу восстанавливалась. Видимо,
из-за шока от фотографий убитой Мэй.
  - С кем виделся за это время? - спросил Рыбак.
  - Ни с кем. Весь вечер был один, - ответил я.
  - А по телефону ни с кем не говорил?
  - Нет, - сказал я. - Один раз позвонили, часов в девять, но телефон был на
автоответчике, я не стал снимать трубку. После проверил - звонили по
работе.
  - А зачем ты автоответчик включил, когда дома был?
  - А чтобы в отпуске ни с кем о работе не разговаривать, - ответил я.
  Они за