тнадцать, - сказала она.
  - Ну, приблизительно, - поправился я. И еще раз прокрутил в голове
тридцать четыре года своей несчастной жизни. - Примерно так. Ну, самое
большее - двадцать.
  - Двадцать... - повторила Юки разочарованно. - И что, из этих двадцати я
самая красивая?
  - Да, - ответил я.
  - А может, тебе просто красивые не попадались? - спросила она. И закурила
вторую сигарету. У перекрестка впереди замаячила фигура полицейского,
поэтому сигарету я отобрал и выкинул в окно.
  - Попадались даже очень красивые, - ответил я. - Но ты красивее всех.
Серьезно, я не вру. Не знаю, поймешь ты или нет, но твоя красота как бы
существует сама по себе, независимо от тебя. Совсем не так, как у других.
Но я тебя умоляю: давай-ка в машине не курить. Во-первых, снаружи все
видно, во-вторых, салон провоняется. И потом, я тебе уже говорил: если
девочки с малых лет курят, у них с возрастом начинают плясать
менструальные циклы.
  - Иди к черту! - надулась Юки.
  - Расскажи про человека в овечьей шкуре, - попросил я.
  - Про Человека-Овцу?
  - Откуда ты знаешь, что его так зовут?
  - Ты же сам сказал в прошлый раз. По телефону. "Человек-Овца".
  - Что, серьезно?
  - Ага, - кивнула Юки.
  На дороге начались пробки, и перед каждым светофором приходилось ждать,
пока зеленый не сменится как минимум дважды.
  - Расскажи мне про него. Где ты с ним встретилась?
  Юки пожала плечами.
  - Да не встречалась я. Просто... вдруг подумала о нем. Когда на тебя
посмотрела, - сказала она и накрутила на палец тонкую прядь волос. - Он
мне сам и почудился. Человек в овечьей шкуре. Как видение какое-то. И
каждый раз, когда встречала тебя там, в отеле, - он у меня в голове
появлялся. Поэтому я у тебя и спросила. А вовсе не потому, что я
что-нибудь знаю...
  Притормозив у очередного светофора, я попытался осмыслить услышанное. Я
должен это осмыслить, во что бы то ни стало. Повернуть нужный винт и
завести пружину в голове. Раз, два...
  - Ты говоришь, "вдруг подумала о нем", - сказал я Юки. - То есть, у тебя
перед глазами возникла фигура Человека-Овцы, так?
  - Я не могу точно объяснить, - ответила она. - Как бы сказать получше...
Не то чтобы прямо фигура этого самого Человека-Овцы перед глазами
появилась, нет. Просто, понимаешь... Чувства того, кто все это видел,
передаются мне, как воздух. Но глазам их не видно. Глазам не видно, но я
их воспринимаю - и могу переделать в картинку. Только это не совсем
картинка. Ну, как бы картинка. Если б я даже могла ее кому-нибудь
показать, никто бы не понял, что это. То есть, это картинка, которую
только я сама понимаю, и все... Тьфу. Не могу объяснить нормально! Дура
какая-то. Вот ты понимаешь, о чем я говорю?
  - Очень смутно, - признался я.
  Юки насупилась и закусила дужку очков.
  - То есть, что получается... - попробовал я наугад. - Ты можешь уловить
то, что я ощущаю внутри, или то, что пристало ко мне снаружи - какую-то
эмоцию или сверхидею - и преобразовать это в некое видение, вроде
символического сна, так что ли?
  - Сверхидею?
  - Мысль, которую думаешь очень сильно.
  - Ну, может быть... То, что думаешь очень сильно - да, но не только это.
Есть еще то, что сделало эту мысль. Что-то ужасно мощное... Сила, которая
делает мысли. Если она есть, то я ее чувствую. Пропускаю сквозь себя, как
электрический ток. И тогда - своим зрением - вижу. Только не как обычный
сон. Скорее, как пустой сон... Вот, именно так! Пустой сон. Там нет
никого. Ни фигур, ни предметов. Ну вот как если у телевизора контраст до
предела вывернуть - чтобы стало или совсем темно, или совсем светло, да?
То же самое. Ничего не видать. Но кто-то там есть все равно! Надо просто
вглядеться очень внимательно. И вот я вглядываюсь - и чувствую. Что там
сидит человек в овечьей шкуре. Что он не злой человек. И даже вообще не
человек. Глазам не видно, но понятно. Просто он выглядит, как невидимка.
Его как бы нет - но он есть... - Юки с досады прищелкнула языком. - Ужасно
объясняю!
  - Почему же. Ты отлично объясняешь.
  - Что, правда хорошо?
  - Очень, - кивнул я. - По-моему, я понимаю все, что ты хочешь сказать.
Просто мне нужно время, чтобы это переварить...
  Уже перед самым Цудзидо я вырулил к морю и, обогнув сосновую рощицу,
остановил "субару" меж двух белых линий на автостоянке. Машин вокруг почти
не было.
  - Пройдемся? - предложил я Юки.
  Стоял чудный апрельский день. Ветер дул, но почти незаметно, море было
спокойным. Лишь у самого берега то подымалась, то исчезала волна - словно
кто-то стоял у кромки воды и неторопливо встряхивал простыню. Мягкая,
размеренная волна. Серферы, оставив всякие попытки прокатиться,
повытаскивали свои доски на берег и курили, сидя на песке в мокрых
гидрокостюмах. Дым от горящей мусорной свалки поднимался к небу столбом, а
по левую руку в далекой дымке розовел цветущей сакурой остров Эно.
Огромная черная псина с крайне сосредоточенной мордой то бежала трусцой,
то неспешно вышагивала по волнорезу слева направо. Пять или шесть
рыболовных шхун дрейфовали у горизонта, а над ними, словно водовороты
белой пены, беззвучно кружили стаи чаек. Даже море пахло весной.
  Мы пошли по пешеходной дорожке вдоль берега. Встречая по пути то любителей
бега трусцой, то школьниц на велосипедах, немного прошагали в сторону
Фудзисавы, отыскали подходящее местечко на пляже, сели на песок и стали
разглядывать море.
  - И часто ты это чувствуешь? - спросил я Юки.
  - Да не то чтобы постоянно, - ответила она. - Бывает. Иногда чувствую.
Таких людей, через которых я это чувствую, не очень много. Совсем
чуть-чуть. Но я и сама стараюсь защищаться. Когда это чувство приходит,
стараюсь как можно меньше думать о нем. Только оно начинается, я сразу -
бац! - и захлопываюсь. Потому что заранее знаю: сейчас начнется. А когда
захлопнусь, то и чувствую уже не так глубоко. Все равно, что глаза
зажмурить, - очень похоже. Зажмуриваю свои чувства. Тогда просто ничего не
видно, и все. Вот, когда в кино что-нибудь страшное происходит -
закрываешь глаза, да? Здесь так же. И пока оно не пройдет, так и сидишь,
закрывшись. Как можно крепче...
  - А зачем закрываться?
  - А не люблю, - ответила она резко. - Раньше, когда маленькая была, не
закрывалась. В школе, бывало, как почувствую что-нибудь - сразу вслух
говорю. Но от этого всем только хуже делалось. То есть, чувствую,
например, что сейчас кто-нибудь покалечится. И говорю в компании: "вот
этот парень скоро покалечится". И очень скоро тот человек ломает ногу.
Много раз так было. И постепенно меня стали принимать за какую-то ведьму.
Даже дразнили так - "ведьма". Вот какую репутацию заработала... А меня все
это обижало страшно. И однажды я обещала себе: больше ничего не
рассказываю. Никому. Как только почувствую, что сейчас что-нибудь увижу,
сразу и захлопываю все чувства намертво.
  - Только со мной почему-то не захлопнула, так?
  Она пожала плечами.
  - Это как-то неожиданно получилось, врасплох. Не успела защититься. Как-то
вдруг - хлоп! - и эта как бы картинка в меня вселилась. Когда мы с тобой в
первый раз увидались. В баре отеля. Я еще музыку слушала, рок какой-то...
То ли "Дюран Дюран", то ли Дэвида Боуи... Когда музыку внимательно
слушаешь, так всегда получается, правда же? Защититься не успеваешь.
Расслабляешься потому что. За что я музыку и люблю...
  - То есть, что получается, у тебя - дар ясновидения? - спросил я. - Раз ты
можешь предсказывать, кто когда ногу сломает, и все такое.
  - Ну, как сказать... Пожалуй, тут все-таки что-то другое. Я же не
предсказываю, что будет, а просто чувствую, что происходит сейчас. Но там
есть и какой-то воздух особенный, как бы настроение того, что случится
потом. Понимаешь? Ну, например, кто-то делает упражнения на перекладине и
скоро повредит себе что-нибудь. Но в нем уже прямо сейчас есть
небрежность, какая-то самоуверенность лишняя, так ведь? Или, скажем, явно
дурачится человек. Вот в такие секунды меня это чувство как волной
накрывает. То есть, буквально волной - сам воздух ужасно плотный
становится. И я уже понимаю: ну вот, сейчас случится что-то плохое. И
сразу вслед за этим выскакивает "пустой сон". А потом... То же самое
происходит на самом деле. Это не ясновидение. Это что-то ужасно размытое.
Но оно бывает, я вижу такие штуки. Только больше никому ничего не
рассказываю. А то опять станут ведьмой дразнить... Но я-то просто вижу, и
больше ничего! Вижу, что вот, сейчас этот парень обожжется. И он
обжигается. Но обвинить меня ни в чем не может. Ужас, правда? Я сама себя
за это ненавижу. И поэтому закрываюсь. Если я закрываюсь, мне не нужно
себя ненавидеть.
  Она набрала пригоршню песка и долго смотрела, как он высыпается из ладони.
  - А Человек-Овца действительно существует?
  - Да, существует, - сказал я. - В отеле есть место, где он живет. Там,
внутри этого отеля, есть еще один, совсем другой отель. Где это - обычным
глазом не видно. Но старый отель никуда не убрали. Его оставили для меня.
Потому что там было место для меня. Человек-Овца там живет и подключает ко
мне всякие вещи, людей и события. Это место для меня, и он на меня там
работает. Без него я ни к чему как следует не подключусь. Он заведует всем
этим. Как оператор на телефонной станции.
  - Подключает?
  - Ну да. Понадобится мне что-нибудь. Я хочу к этому подключиться. И он
подключает.
  - Не понимаю.
  Точно так же, как Юки, я набрал в ладонь песку и понаблюдал, как он
сыпется между пальцев.
  - Я и сам пока толком не понимаю. Но так мне рассказал Человек-Овца.
  - И давно он с тобой, Человек-Овца?
  Я кивнул.
  - Да, очень давно. С самого детства. Я всю жизнь это чувствовал. Что
кто-то там есть. Вот только форму Человека-Овцы он принял недавно. Сначала
у него не было формы, и лишь постепенно - чем дальше, тем больше - он
приобретал форму для того мира, в котором теперь живет. Чем старше я
становился. Зачем? Не знаю. Наверно, так было нужно. Наверно, я вырос,
много всего потерял - и потому возникла такая необходимость. Чтобы еще
лучше помогать мне выжить. Но наверняка я не знаю. Возможно, здесь
какая-то другая причина. Как раз об этом я все время думаю. Но сообразить
никак не могу. Дурак, наверное...
  - Ты кому-то еще об этом рассказывал?
  - Нет, никому. Чего рассказывать, все равно никто не поверит. Никто не
поймет. Да и я не смогу объяснить как следует. Вот, тебе первой
рассказываю. Такое чувство, будто тебе рассказать могу.
  - Я тоже еще никому об этом так хорошо не рассказывала. Тебе первому. А
так все время молчала. Папа и мама знают немножко, но не из моих
рассказов. Мне все время, с самого раннего детства казалось, что лучше
вообще никому об этом не говорить. Прямо инстинкт какой-то...
  - Здорово, что мы поговорили, - сказал я.
  - Значит, ты тоже ведьмак... - сказала Юки, перебирая пальцами песок.

  * * *

  Всю обратную дорогу Юки рассказывала о школе. О том, как это ужасно -
средние классы общеобразовательной школы.
  - Я с самых летних каникул в школу не хожу, - сообщила она мне. - И не
потому, что учиться лень. А потому, что само это место не выношу. Просто
физически. Приду в школу, и так плохо делается, что сразу тошнить
начинает. Каждый день меня там тошнило. Только стошнит - меня сразу
дразнят. Все дразнят. Даже учителя...
  - Будь я твоим одноклассником, - я такую красивую девчонку никогда не
дразнил бы, - сказал я.
  С полминуты Юки шагала, молча глядя на море.
  - Ну, бывает ведь наоборот: потому и дразнят, что красивая, так же? Да еще
и дочка знаменитости. А таких или жутко ценят - или жутко дразнят, одно из
двух. Так вот, я - второе. Ни с кем у меня дружить не получается. Хожу в
постоянном напряжении. Мне же надо чувства постоянно закрытыми держать,
верно? А никто не понимает, чего это я. Почему я все время дрожу. А я
дрожу иногда, и выгляжу, наверно, как мокрая утка. И они сразу измываются.
Так гадко! Ты даже не представляешь, как гадко. Не знаю, куда от стыда
потом прятаться. Просто не верится, что человек вообще на такое способен.
Они ведь, представь себе...
  Я стиснул ее руку в своей.
  - Все в порядке, - сказал я. - Не забивай себе голову ерундой. Школа - не
то место, куда нужно ходить через силу. И если не хочешь, то лучше не
ходить. Про школу я сам прекрасно все знаю. Ужасное место. Всякие придурки
носы задирают. Бездарные учителя из себя гениев корчат. Строго говоря,
процентов восемьдесят из этих учителей - либо идиоты безмозглые, либо
садисты. А некоторые - и то, и другое сразу. Доходят до ручки от стресса,
а потом самыми сволочными способами на учениках отыгрываюся. Вечно
какие-то правила, мелкие и совершенно бессмысленные. Вся учеба - по
принципу "не высовывайся", и хорошие отметки достаются только кретинам без
капли воображения... И раньше так было. И теперь точно так же. Это дерьмо
не изменится никогда.
  - Ты что, правда так думаешь?
  - Конечно. Насчет дерьма в средней школе я могу тебе рассказывать хоть
целый час.
  - Но все-таки... Это же все-таки обязательное образование. Средняя школа.
  - А вот об этом пускай болит голова у других, но не у тебя. Никто не
обязан ходить туда, где над ним издеваются. Никому не обязан! У тебя
всегда есть право сказать "не хочу". Встать и заявить во весь голос: "не
желаю - и все!".
  - Да, но что со мной будет потом? Если все время так говорить?
  - Когда мне было тринадцать, я тоже этого боялся, - сказал я. - Что всю
жизнь у меня так и будет. Но так не будет. Все как-нибудь наладится. А не
захочет налаживаться - тогда и подумаешь, что делать, еще раз. Пройдет еще
немного времени - подрастешь, влюбишься. Тебе купят лифчик. И весь мир
вокруг будет выглядеть по-другому.
  - Ты идиот! - рассвирепела Юки. - Уж лифчик-то у любой тринадцатилетней
девчонки сегодня есть обязательно! Ты на полвека от жизни отстал.
  - Ого, - удивился я.
  - Ага, - отрезала она. И подтвердила свой вывод: - Полный идиот!
  - Очень может быть... - почесал я в затылке.
  Она обогнала меня и, ни слова не говоря, зашагала к машине.

  24.

  Усадьба ее отца располагалась у самого моря. Когда мы прибыли, уже почти
смеркалось. Старый, просторный дом утопал в саду с невообразимым
количеством деревьев. Одна сторона здания еще сохраняла стиль забытых
времен, когда пляж С„нан считался зоной роскошных прибрежных вилл. В
мягких весенних сумерках не дрожало ни ветки, ни листика. На ветках сакуры
набухали почки. Отцветет сакура - раскроет бутоны магнолия. Этот сад был
явно устроен так, чтобы по сочетаниям цветов и запахов следить, как день
за днем понемногу сменяют друг друга времена года. Просто не верилось, что
сегодня где-то остались еще такие места.
  Особняк Макимуры был обнесен высоким забором, а ворота касались крыши -
так строили дома в старину. На воротах белела неестественно новенькая
табличка с двумя отчетливыми иероглифами: "Макимура". Мы позвонили.
Полминуты спустя высокий молодой человек лет двадцати пяти, коротко
стриженный и приветливый на вид, отворил ворота и провел нас в дом.
Радушно улыбаясь то мне, то Юки. С Юки, похоже, он встречался уже не раз.
Мягкой, приветливой улыбкой он напоминал Готанду. Хотя у Готанды, что
говорить, получалось бы куда лучше. Молодой человек повел нас по тропинке
куда-то за дом и по дороге успел сообщить мне, что "помогает
Макимуре-сэнсэю во всем".
  - Вожу автомобиль, доставляю рукописи, собираю материал для работы, играю
с сэнсэем в гольф и маджонг, езжу по делам за границу - в общем, выполняю
все, что потребуется! - разъяснил он мне жизнерадостно, хотя я ни о чем не
спрашивал. - Как говорили раньше, "ученик Мастера"...
  - А... - только и сказал я.
  "Псих ненормальный", - было написано на физиономии Юки, но она ничего не
сказала. Хотя я уже понял: если нужно, этот ребенок за словом в карман не
полезет.
  Макимура-сэнсэй забавлялся гольфом в саду за домом. От сосны до сосны
перед ним тянулась зеленая сеть с белой мишенью посередине, куда он изо
всех сил отсылал мячи. Раз за разом его клюшка взмывала вверх и падала с
резким присвистом - фью-у-у! - будто рассекая небо напополам. Один из
самых ненавистных для меня звуков на белом свете. Всякий раз, когда он
раздается, мне слышатся в нем ужасные тоска и печаль. С чего бы? Наверно,
все дело в предубеждении. Просто я без всякой причины терпеть не могу
гольф как спорт, вот и все.
  Заметив гостей, Макимура-сэнсэй повернулся и опустил клюшку. Потом взял
полотенце, тщательно вытер пот с лица и сказал, обращаясь к Юки:
  - Приехала? Хорошо...
  Юки сделала вид, что ничего не услышала. Глядя куда-то в сторону, она
достала из кармана жевательную резинку, развернула, сунула в рот и
принялась оглушительно чавкать. Фантик от жвачки она скатала в шарик и
зашвырнула в ближайшую кадку с фикусом.
  - Может, хоть поздороваешься? - сказал Макимура-сэнсэй.
  - Здрас-сьте... - процедила Юки, скорчив гримасу. И, сунув кулачки в
карманы жакетика, убрела неизвестно куда.
  - Эй! Тащи пива! - рявкнул Макимура-сэнсэй ученику.
  - Слушаюсь! - дрессированным голосом отозвался тот и ринулся из сада в
дом. Макимура-сэнсэй громко откашлялся, смачно сплюнул на землю и снова
вытер лицо полотенцем. С полминуты он стоял, игнорируя факт моего
существования, и таращился на сеть с мишенью. Я же, пока суд да дело,
созерцал замшелые камни.
  Чем дальше, тем искусственней, натянутей и нелепей казалась мне ситуация.
И дело было не в том, где что не так или чья тут ошибка. Просто все это
сильно смахивало на какую-то пародию. Будто все старательно разыгрывали
заданные им роли. Учитель и ученик... Ей-богу, Готанда в роли помощника
смотрелся бы куда элегантнее. Пусть даже и не с такими длинными ногами.
  - Я слышал, ты помог Юки? - вдруг обратился ко мне сэнсэй.
  - Да так, ерунда, - пожал я плечами. - Вместе сели в самолет, вместе
вернулись домой, вот и все. Ничего особенного. А вот вам большое спасибо,
что с полицией выручили. Очень вам обязан...
  - А-а, это... Да, пустяки. Считай, что мы квиты. Не забивай себе голову.
Дочь попросила, я сделал - все равно что сам захотел. Так что не
напрягайся. А полицию я и сам давно терпеть не могу. В свое время тоже от
нее нахлебался. Я ведь был там, у Парламента в шестидесятом, когда погибла
Митико Канба"Студентка Токийского университета Митико Канба погибла от рук
полиции 15 июля 1960 года во время демонстрации протеста против заключения
нового Соглашения о безопасности между Японией и США"... Давно это было.
Давным-давно...
  На этих словах он нагнулся, подобрал с земли клюшку и, легонько постукивая
ею по ноге, принялся ощупывать меня взглядом: сначала лицо, потом ноги,
потом снова лицо. Словно хотел понять, как мое лицо взаимодействует с
ногами.
  - Когда-то давно люди хорошо понимали, что на свете справедливо, что нет,
- произнес Хираку Макимура.
  Я вяло кивнул.
  - В гольф играешь? - спросил он.
  - Нет, - ответил я.
  - Не любишь гольф?
  - Люблю, не люблю - не знаю, не пробовал никогда.
  Он рассмеялся.
  - Так не бывает, чтобы люди не знали, любят они гольф или нет. Большинство
тех, кто в гольф не играл, его не любят. По умолчанию. Так что можешь
говорить честно. Я хочу знать твое мнение.
  - Если честно - то не люблю, - сказал я честно.
  - А почему?
  - Ну... Так и кажется, будто все это сделано, чтобы дурачить окружающих, -
ответил я. - Все эти помпезные клюшки, тележки, флажки. Расфуфыренные
костюмчики, обувь. Все эти приседания с прищуриваниями над травкой, уши
торчком... Вот за это и не люблю.
  - Уши торчком? - переспросил он удивленно.
  - Ну, это я образно выразился. Без конкретного смысла. Я только хочу
сказать, что весь антураж гольфа действует мне на нервы. А "уши торчком" -
просто шутка, - пояснил я.
  Хираку Макимура снова воззрился на меня пустыми глазами.
  - Ты немного странный, да? - спросил он меня.
  - Да нет, не странный, - ответил я. - Самый обычный человек. Только шучу
неудачно.
  Наконец ученик притащил на подносе две бутылки пива и пару стаканов.
Примостил поднос на ступеньку веранды, откупорил бутылки, разлил