сложное задание новичку. -
Этот документ должен быть написан собственноручно.
  - Собственноручно?
  - Иными словами, вам придется еще раз все это написать. Своей рукой. Своим
почерком. В противном случае документ не будет иметь никакой юридической
силы.
  Я уставился на стопку бумаги. У меня даже не было сил разозлиться. А очень
хотелось. Вскочить и заорать, что все это - дикая, нелепая чушь. Шарахнуть
кулаком по столу. Со словами "не имеете права, я гражданин, и меня
защищает закон". А потом хлопнуть дверью и, черт меня побери,
вернуться-таки домой. Я отлично понимал, что они не имеют никакого права
остановить меня. Но я слишком устал. Не осталось сил, чтобы стоять на
своем и чего-то добиваться. Мне уже казалось, будто лучший способ добиться
своего - тупо выполнять что угодно. Так гораздо комфортнее... Слабею,
подумал я. Слабею и распускаю нюни. Раньше я таким не был. Раньше я бы
рассвирепел так, что мало бы не показалось. А сейчас даже разозлиться ни
на что не способен. Ни на мусорную жратву, ни на табачный дым, ни на
электробритву. Старый тюфяк. Сопливая размазня...
  - Не буду! - сказал я. - Я устал. И иду домой. Имею полное право. Никто не
может меня остановить.
  Гимназист издал горлом неопределенный звук - то ли застонал, то ли
поперхнулся. Рыбак задрал голову и, разглядывая потолок, выбил концом
авторучки по железной столешнице странный ломаный ритм. Тототон - тон,
тотон-тотон - тон.
  - В таком случае наш разговор затягивается, - проговорил он сухо. -
Прекрасно. Мы выписываем ордер. Задерживаем тебя насильно и проводим
официальный допрос. И тогда уже не будем такими добренькими. Черт с тобой,
нам и самим так будет проще. Верно я говорю? - повернулся он к Гимназисту.
  - Да, в самом деле. Так мы и правда скорее управимся. Что ж, давай так, -
кивнул Гимназист.
  - Как хотите, - сказал я. - Только пока вы ордер не выпишете - я свободен.
Буду дома сидеть, приходите с ордером и забирайте. А сейчас - что угодно
делайте, но я пошел домой. Иначе я тут с вами просто с ума сойду.
  - В принципе, мы можем задержать вас и предварительно, до момента
получения ордера, - сказал Гимназист. - Такой закон существует, не
сомневайтесь.
  "Принесите Свод законов Японии и покажите, где это написано!" - хотел было
потребовать я - но тут моя жизненная энергия угасла окончательно. Я
прекрасно понимал, что эти люди блефуют - но бороться с ними уже не было
никаких сил.
  - Ладно, - не выдержал я. - Я напишу все, как вы сказали. А вы за это
дайте мне позвонить.
  Рыбак подвинул ко мне телефон. Я снова набрал номер Юки.
  - Я все еще в полиции, - сказал я ей. - И, похоже, до ночи тут просижу.
Так что сегодня тоже приехать не смогу. Извини.
  - Ты все еще там? - изумилась она.
  - Ужасно дурацкая чушь, - сказал я сам, пока того же не сказала она.
  - Как ребенок, честное слово! - сказала Юки. Какой все-таки богатый
словарный запас у японского языка, подумал я.
  - Что сейчас делаешь? - спросил я.
  - Да ничего, - ответила она. - Ерунду всякую. Лежу на кровати, музыку
слушаю. Журналы листаю. Печенюшки жую. Ну, типа того.
  - Хм-м, - протянул я. - Ладно. Выберусь отсюда - сразу позвоню, хорошо?
  - Хорошо, если выберешься, - бесстрастно сказала Юки.
  Оба следователя из кожи вон лезли, стараясь вникнуть в наш диалог. Но,
похоже, как и в прошлый раз, ни черта не выудили.
  - Ну, что ж... Ладно. Пообедаем, что ли, - сказал Рыбак.
  На обед была соба"Соба (яп.) - лапша из гречневой муки". Скользкая,
размякшая, еле палочками подцепишь, а попробуешь ко рту поднести -
разваливается на полдороге. Эта еда напоминала жидкое питание из
больничного рациона. И даже пахла какой-то неизлечимой болезнью. Но оба
следователя уписывали ее с большим аппетитом, и мне пришлось изобразить то
же самое. Когда все поели, Гимназист снова сходил куда-то и принес
горячего зеленого чая.
  День протекал тихо, как глубокая река в пору паводка. Тишину нарушало лишь
тиканье часов на стене, да время от времени где-то в соседней комнате
звонил телефон. Я сидел за столом и рисовал на листах конторской бумаги
иероглиф за иероглифом. Пока я писал, следователи то и дело по очереди
отлучались. А также иногда выходили вдвоем в коридор и о чем-то
шушукались. А я все сидел за столом и молча гонял по бумаге казенную
авторучку. Переписывая - слева направо, строку за строкой - здоровенный
бессмысленный текст. "В шесть пятнадцать я решил поужинать, достал из
холодильника конняку...". Тупое и методичное стирание собственного "я".
Совсем слабый стал, - сказал я себе. - Вконец расклеился. Выполняешь все,
что прикажут, и даже не пикнешь...
  И если бы только это, тут же подумал я. Да, я действительно слабею с
годами. Но главное все же в другом. Моя главная беда - в том, что я больше
не уверен в себе. Такое чувство, будто не на что опереться. Разве я верно
сейчас поступаю? Чем прикрывать зад Готанде - не лучше ли рассказать все,
как было, и хоть чем-то помочь полиции? Сейчас я вру. Врать - ради чего бы
то ни было - удовольствие весьма сомнительное. Даже если этим враньем
помогаешь другу. Для самого себя всегда найдутся убедительные аргументы.
Например, что бедняжку Мэй все равно уже не воскресить. Таких оправданий
можно насочинять сколько душе угодно. Только не во что упереться, хоть
тресни. Поэтому я молчал и продолжал переписывать протокол. И до вечера
успел переписать страниц двадцать. Если очень долго писать мелкие буквы
шариковой ручкой, во всем теле начинает ломить суставы. Наливаются свинцом
голова и шея. Тяжелеют локти. Сводит болью средний палец на руке.
Отключаются мозги, и в тексте появляется все больше и больше ошибок. Если
в тексте появляется ошибка, нужно аккуратно зачеркнуть и оставить на ее
месте оттиск большого пальца. Тихое помешательство.
  На ужин опять принесли бэнто. Есть почти не хотелось. Я выпил зеленого
чая, и меня потянуло блевать. Выходя из сортира, я взглянул на свое лицо в
зеркале - и ужаснулся тому, что увидел.
  - Ну, что - пока никаких результатов? - спросил я у Рыбака. - Отпечатки
пальцев, показания экспертизы, результаты вскрытия? Все еще нет ничего?
  - Пока нет, - ответил он. - Придется подождать еще немного.
  К десяти вечера я кое-как переписал еще пять страниц - и мои физические
возможности достигли предела. Я понял, что больше не в состоянии написать
ни буквы. И сказал об этом. Рыбак отвел меня в камеру. Я лег на нары и
провалился в сон. С нечищенными зубами, в одежде трехдневной свежести -
мне было уже все равно.
  Утром снова побрился электробритвой, выпил кофе, сжевал круассан. И
подумал: еще пять страниц. Часа через два я добил эти пять страниц. Затем
поставил на каждом листе подпись и отпечаток большого пальца. Гимназист
забрал это на проверку.
  - Ну, теперь вы меня отпустите? - спросил я.
  - Сейчас я задам вам еще несколько вопросов - и можете идти, - сказал
Гимназист. - Не волнуйтесь, это очень простые вопросы. Мы вспомнили, тут
как раз кое-чего не хватает.
  У меня перехватило дыхание.
  - И это, конечно же, снова придется документировать?
  - Разумеется, - кивнул Гимназист. - Как ни жаль, контора есть контора.
Бумага - это все. Нет бумаги с печатью - считай, ничего и не было.
  Я потер пальцами веки. В глаза будто что-то попало. Твердое и колючее,
залетело неизвестно откуда, просочилось в голову и там распухло. Так, что
уже не вытащить. Поздно, дружище. Спохватись ты чуть раньше - может, и
вытащил бы. Но теперь - увы. Принимай соболезнования.
  - Да вы не беспокойтесь. Это не займет много времени. Все закончится очень
быстро.
  Вяло и нудно я принялся отвечать на очередные бессмысленные вопросы - но
тут в кабинет вернулся Рыбак, вызвал Гимназиста в коридор, и они принялись
долго шушукаться о чем-то за дверью. Я откинулся на спинку стула, задрал
голову и стал разглядывать черную плесень в углах. Эта плесень напоминала
лобковые волосы у трупа на фотографии. Из мрачных углов она сбегала
пятнами вниз по стенам и заполняла все трещины, как на старинных фресках.
Я почувствовал, что эта плесень вобрала в себя запахи тела несметного
числа людей, которых когда-либо сюда заносило. Десятки лет их дыхание и
капельки пота оседали на стенах - и образовали эту угрюмую плесень. Я
вдруг подумал, что уже страшно долго не видел солнечного света. Не слушал
музыки. Ну и местечко... Комната, в которой, не гнушаясь никакими
средствами, подавляют самолюбие, чувства, гордость и убеждения людей. Не
оставляя заметных глазу увечий, людям здесь выворачивают души, заманивают
их в бюрократические лабиринты позапутанней любого муравейника и
эксплуатируют до последнего предела все их страхи и слабости. Людей
изолируют от солнечного света и пичкают мусорной пищей. И заставляют
потеть. Вот так и рождается плесень...
  Я положил руки на стол, закрыл глаза и подумал о заснеженном городе
Саппоро. О громадном отеле "Дельфин" и девчонке за стойкой регистрации.
Как там она сейчас? Все так же стоит за своей стойкой и излучает
производственную улыбку? Мне вдруг захотелось позвонить ей прямо отсюда и
о чем-нибудь поболтать. Наговорить очередных глупых шуток. Но я не знаю ее
имени. Я даже не знаю ее имени! Какие тут, к черту, звонки... Просто
прелесть девчонка, подумал я. Особенно на работе. Дух отеля. Любит свою
работу. Не то что я. Чем бы в жизни ни занимался - свою работу я не любил
никогда. Я выполняю ее очень тщательно и добросовестно. А полюбить ни разу
не удавалось. Она же любит свою работу именно как работу. А после работы
сразу выглядит такой хрупкой и незащищенной. Такой неуверенной и ранимой.
Я мог бы тогда переспать с ней, если б захотел. Но не переспал.
  Я так хотел поболтать с ней еще раз.
  Пока никто не убил ее.
  Пока она куда-нибудь не исчезла.

  23.

  Наконец оба следователи вернулись в комнату, но садиться не стали. Я
продолжал с рассеянным видом разглядывать плесень.
  - Все. Можешь идти, - сказал мне Рыбак бесцветным голосом.
  - Могу идти? - переспросил я ошеломленно.
  - Вопросы закончились. Финиш, - подтвердил Гимназист.
  - Ситуация несколько изменилась, - добавил Рыбак. - Мы больше не можем
тебя задерживать. Можешь идти домой. Спасибо за помощь.
  Я натянул провонявшую табаком куртку и поднялся со стула. Непонятно с
чего, но я чувствовал, что лучше скорей убраться отсюда ко всем чертям,
пока эти двое не передумали. Гимназист проводил меня до выхода.
  - То, что ты невиновен, мы поняли еще вчера вечером, - сказал он. -
Результаты экспертизы и вскрытия никакой связи с тобой не выявили. Сперма
и группа крови - не твои. Отпечатков твоих пальцев нигде не найдено. Но ты
все равно что-то скрываешь, правда? Потому мы тебя и держали. Думали,
помурыжим еще немного - может, проболтаешься. Когда от нас что-то
скрывают, мы понимаем сразу. Чутье. Профессиональное чутье. Ты ведь
знаешь, хотя бы примерно, кто эта женщина, так? Но почему-то это
скрываешь. Нехорошо, очень нехорошо. Не стоит нас недооценивать. Мы в
своем деле - профи. И речь идет об убийстве человека.
  - Извините, но я не понимаю, о чем вы, - сказал я.
  - Возможно, тебе еще придется сюда прийти. - Он достал из кармана коробок,
вытащил спичку и принялся ковырять ею заусенцы вокруг ногтей. - И если это
случится, так просто ты уже не отделаешься. Даже если у тебя из-за спины
будет то и дело выскакивать адвокат, мы и бровью не поведем. И уж
подготовим тебе встречу, что называется, на высшем уровне.
  - Адвокат? - переспросил я.
  Но он уже растворился в дверях заведения. Я поймал такси и вернулся домой.
Дома набрал полную ванну горячей воды и медленно-медленно погрузил туда
тело. Почистил зубы, побрился и тщательно вымыл голову. Казалось, я весь
пропитался никотиновой вонью. Ну и местечко, снова подумал я. Настоящее
змеиное логово.
  Выбравшись из ванны, я сварил себе цветной капусты и принялся поедать ее,
запивая пивом, под пластинку Артура Прайсока с оркестром Каунта Бэйси.
Безупречно стильный, красивый альбом. Я купил его шестнадцать лет назад. В
шестьдесят седьмом. Шестнадцать лет уже слушаю. И не надоедает.
  Потом я немного поспал. Совсем коротким сном - будто ненадолго вышел
куда-то, повернул назад и пришел обратно. Погуляв с полчаса, не больше.
Когда открыл глаза, времени было всего час дня. Я бросил в сумку плавки и
полотенце, сел за руль старушки "субару", поехал в крытый бассейн на
Сэтагая и целый час плавал там до полного изнеможения. И только тогда,
наконец, почувствовал себя человеком. Даже захотел чего-нибудь съесть. Я
позвонил Юки. Она была дома. Я сообщил ей, что полиция меня отпустила.
"Замечательно", - отозвалась она в своей стильно-бесстрастной манере. Я
спросил ее, обедала ли она сегодня. Еще нет, ответила она. Только с утра
съела пару пирожных с кремом. Очередной мусор, понял я. Давай-ка я за
тобой заеду, и мы пообедаем где-нибудь по-человечески, предложил я. Угу,
сказала она.
  Я снова сел в "субару", обогнул сады храма Мэйдзи, проехал по аллее Музея
искусств и с поворота на Аояма вырулил к храму Ноги. Весна с каждым днем
заявляла о себе все смелее. За те двое суток, что я провел в полицейском
участке Акасака, ветер задул поприветливей, из почек на деревьях
показалась листва, а солнечный свет смягчился и словно скруглил очертания
у предметов вокруг. Даже шум и гвалт огромного города звучали ласково, как
флюгельгорн Арта Фармера. Мир был прекрасен, желудок - космически пуст.
Проклятая песчинка, свербившая глаз, исчезла сама по себе.
  Я нажал на кнопку звонка, и Юки сразу спустилась. В этот раз на ней была
майка с Дэвидом Боуи, поверх майки - коричневый жакетик из мягкой кожи. С
плеча свисала холщовая сумка. На сумке болтались значки "Стрэй Кэтс",
"Стили Дэн" и "Калче Клаб". Ну и сочетаньице, подумал я. Впрочем, мне-то
какая разница...
  - Ну, как полиция? Весело было? - спросила Юки.
  - Ужасно, - ответил я. - Примерно как песенки Боя Джорджа.
  - Хм-м, - протянула она без выражения.
  - Я куплю тебе Элвиса Пресли. Вместо вот этого, ладно? - предложил я,
ткнув пальцем в "Калче Клаб" у нее на сумке.
  - Псих ненормальный! - прошипела она.
  Воистину неохватен японский язык...
  Первым делом я отвез ее в приличный ресторан, накормил сэндвичами из
настоящего пшеничного хлеба с ветчиной, овощным салатом и напоил свежайшим
молоком. Сам съел то же самое и выпил кофе. Сэндвичи были отменные. Тонкий
соус, нежное мясо, добавка из горчицы с хреном. В самом вкусе - энергия
жизни. Вот что я называю едой.
  - Итак, - спросил я Юки. - Куда мы сегодня поедем?
  - В Цудзидо, - сказала она.
  - Годится, - согласился я. - Можно и в Цудзидо. А почему Цудзидо?
  - Потому что там папа живет, - ответила Юки. - Он сказал, что хочет с
тобой повидаться.
  - Со мной?
  - Не бойся, не такой уж он и мерзавец.
  Я отхлебнул второй по счету кофе и покачал головой.
  - Я и не говорил, что он мерзавец. Но с чего это твой отец вдруг хочет со
мной повидаться? Ты ему про меня говорила?
  - Ага. Я ему позвонила. Рассказала, как ты меня с Хоккайдо привез, а
теперь тебя забрала полиция и обратно не отдает. Тогда папа позвонил
своему знакомому адвокату и попросил разобраться. У него вообще много
таких знакомых. Потому что он очень реалистичный.
  - Понятно, - сказал я. - Вот, значит, в чем дело...
  - Ну, тебе же пригодилось?
  - Пригодилось, это правда.
  - Папа сказал, что полиция не имела права тебя задерживать. И что ты
запросто мог оттуда уйти, когда тебе вздумается.
  - Да я и сам это знал, - сказал я.
  - Тогда чего же ты там сидел? Встал бы и сказал: "Я иду домой".
  - Сложно сказать... - ответил я, немного подумав. - Возможно, я себя так
наказывал.
  - Псих ненормальный, - сказала она, подпирая щеки ладонями. Мощнейший
словарный запас.

  * * *

  Мы сели в "субару" и взяли курс на Цудзидо. День клонился к закату, и на
шоссе было пусто. Всю дорогу она доставала из сумки кассеты и ставила одну
за другой. Чего только не прозвучало в моем драндулете, пока мы ехали! От
"Exodus" Боба Марли до "Mister Roboto" группы "Стикс". От действительно
интересной музыки до полной белиберды. Впрочем, подобные вещи - все равно
что пейзажи за окном. Тянутся справа налево и пропадают один за другим.
Юки почти все время молчала и, развалясь на сиденье, слушала музыку.
Увидав на приборной панели мои темные очки, она их тут же нацепила, а в
пути даже выкурила штучку "Вирджиниа Слимз". Я тоже молчал,
сосредоточившись на дороге. Старательно переключая передачу за передачей.
Не спуская глаз с полотна шоссе. Отмечая каждый указатель и каждый
дорожный знак на пути.
  Иногда я ловил себя на том, что завидую Юки. Сейчас ей всего тринадцать. С
какой, наверное, свежестью воспринимают ее глаза все вокруг - пейзажи,
музыку, людей. И видят совсем не то, что видится мне. А ведь когда-то я и
сам был таким же. Когда мне было тринадцать лет, мир казался гораздо
проще. Затраченные усилия непременно вознаграждались, слова обладали
незыблемым смыслом, а однажды найденная красота никогда не исчезала. И
все-таки я в свои тринадцать не был таким счастливым. Я любил одиночество,
больше верил в себя, когда был один - но, стоит ли говорить, одного меня
практически не оставляли. Запертый в жесткие рамки двух систем - в школе и
дома, я жутко нервничал и комплексовал. Такой уж нервный был возраст. И
когда я впервые влюбился в девчонку, конечно же, ничего хорошего у нас с
нею не вышло. Потому что я понятия не имел, что такое любовь и как с этим
следует обращаться. Да что там - я двух слов связать не мог в разговоре с
девчонкой. Застенчивый, неловкий подросток. Учителям и родителям, что
вбивали в меня какие-то ценности, я пробовал возражать - но никогда не
умел высказать толком свои возражения. Что бы я ни делал - ничего не
получалось как надо. Полная противоположность Готанде, у которого все
всегда получалось как надо. Но свежий взгляд на мир я сохранял. И это было
колоссально. Запахи и впрямь будоражили кровь, слезы были по-настоящему
горячи, девчонки - красивы, как в сказке, а рок-н-ролл - действительно
навсегда. В темноте кинозалов рождалось интимное чувство тайны, а летние
ночи выворачивали душу глубиной и бескрайностью. Я проводил свое нервное
детство среди музыки, фильмов и книг. Заучивал наизусть слова песен Сэма
Кука и Рики Нельсона. Я построил мир для себя одного и замечательно жил в
нем. В свои тринадцать. И только опыты по естествознанию проводил в одной
паре с Готандой. Это он, а не я, чиркал спичкой и, притягивая к себе
страстные взгляды девчонок, элегантно подносил к горелке огонь. Пых!..
  Какого же дьявола он теперь завидует мне?
  Хоть убей, не пойму.
  - Эй, - окликнул я Юки. - Может, все-таки расскажешь про человека в
овечьей шкуре? Где ты встречалась с ним? И откуда тебе известно, что с ним
встречался я?
  Она повернулась ко мне, сняла темные очки, положила на приборную панель. И
слегка пожала плечами.
  - Но сначала ты мне ответишь, идет?
  - Идет, - согласился я.
  С полминуты Юки похмыкала в унисон тягучему, как утреннее похмелье, Филу
Коллинзу, потом снова стянула с панели очки и принялась теребить их за
дужки.
  - Помнишь, тогда на Хоккайдо ты мне сказал... Что из всех девчонок,
которых ты выманил на свидание, я самая красивая?
  - Помню. Говорил, - кивнул я.
  - И что, это правда? Или ты просто так сказал, чтоб я перестала дуться?
Только честно.
  - Это правда. Я не врал, - сказал я.
  - А сколько девчонок ты выманил на свидание до сих пор?
  - Ну, я не считал...
  - Двести?
  - Да ну тебя! - засмеялся я. - Не такой уж я у женского пола популярный.
Ну, то есть, популярный, но не настолько. Я, как бы тебе сказать... весьма
локального применения. Узкий такой. Широких масс не охватываю... Но
человек пятнадцать точно выманил.
  - Так мало?
  - Такая вот несчастная жизнь, - вздохнул я. - Мрачная, стылая, тесная...
  - Локального применения? - уточнила Юки.
  Я кивнул.
  Она ненадолго задумалась - наверно, о том, как можно жить такой жизнью.
Но, похоже, так ничего и не поняла. Что поделаешь. Молодо-зелено...
  - Значит, пя