удно - так и зацепило бы мачтой.
Гигантский череп огромного питекантропа. Вывалившийся из щели между
эпохами в это небо над Гонолулу. "Похоже, мы с тобой братья!" - мысленно
сказал я ему.
  Разделавшись с сэндвичами, Амэ встала, подошла к дочери и, вновь запустив
ладонь ей в волосы, потрепала их еще немного. Юки бесстрастно разглядывала
кофейную чашку на столе.
  - Роскошные волосы, - сказала Амэ. - Всю жизнь хотела себе такие. Густые,
блестящие, длинные... А у меня чуть что - сразу дыбом торчат. Хоть не
прикасайся к ним вообще! Правда, Принцесса? - И она снова ткнулась носом
дочери в висок.
  Дик Норт убрал со стола пустые пивные банки и тарелку. И поставил музыку -
что-то камерное из Моцарта.
  - Еще пива? - предложил он мне.
  - Хватит, пожалуй, - ответил я.
  - Ну, что... Сейчас я хотела бы поговорить с Юки, - произнесла Амэ ледяным
тоном. - Семейные разговоры. Мать с дочерью, с глазу на глаз. Поэтому -
Дик, ты не мог бы показать ему наши пляжи? Часа хватит, я думаю...
  - Конечно, почему нет! - ответил поэт, вставая с дивана. Поднялся и я.
Поэт легонько поцеловал Амэ в щеку, надел белую парусиновую шляпу и
зеленые очки от солнца. - Мы погуляем, вернемся через часок. А вы тут
разговаривайте в свое удовольствие. - И он тронул меня за локоть: - Ну
что, пойдемте? Здесь отличные пляжи.
  Юки чуть пожала плечами и посмотрела на меня с каменной физиономией. Амэ
вытянула из пачки "сэлема" третью сигарету. Оставив их наедине, мы с
одноруким поэтом вышли в душный солнечный полдень.

  * * *

  Я сел за баранку "лансера", и мы прокатились до побережья. Поэт рассказал,
что с протезом водит машину запросто, но без особой необходимости
старается протез не надевать.
  - Ощущаешь себя неестественно, - пояснил он. - Наденешь - и успокоиться не
можешь. Удобно, конечно. Но чувствуется дисгармония. Природе вопреки. Так
что по мере возможности я приучаю себя обходиться в жизни одной рукой.
Использовать свое тело, пусть даже и не полностью...
  - А как вы режете хлеб? - все-таки не удержался я.
  - Хлеб? - переспросил он и задумался, словно не понял, о чем его
спрашивают. И лишь потом наконец сообразил. - А! Что я делаю, когда его
режу? Ну да, закономерный вопрос. Нормальным людям, наверное, и правда
трудно понять... Но это очень просто. Так и режу - одной рукой. Конечно,
если держать нож, как обычно, ничего не получится. Весь фокус в том, как
захватывать. Хлеб придерживаешь пальцами, а по нему туда-сюда лезвие
двигаешь... Вот так!
  Он продемонстрировал мне на пальцах, как это делается - но я, хоть убей,
не смог представить, как такое возможно на самом деле. Однако именно этим
способом он резал хлеб куда качественнее, чем обычные люди двумя руками.
  - Очень неплохо получается! - улыбнулся он, увидев мое лицо. - Большинство
обычных дел можно делать одной рукой. В ладоши, конечно, не похлопаешь...
Но от пола отжаться можно и на турнике подтянуться. Вопрос тренировки. А
вы что думали? Как я, по-вашему, должен был резать хлеб?
  - Ну, я думал, ногой как-нибудь помогаете...
  Он громко, от всей души рассмеялся.
  - Вот это забавно! - воскликнул он. - Хоть поэму сочиняй. Про однорукого
поэта, который резал хлеб ногой... Занятные получатся стихи.
  И с этим я не смог ни поспорить, ни согласиться.

  * * *

  Проехав довольно далеко вдоль берега по шоссе, мы остановились, вышли из
машины, купили шесть банок холодного пива (поэт, широкая душа, заплатил за
все), после чего отыскали на пляже местечко поукромнее и стали пить пиво,
развалясь на песке. В такую жару сколько пива ни пей, захмелеть не
удается, хоть тресни. Пляж оказался не очень гавайский. Повсюду зеленели
какие-то низкие пышные деревца, а линия берега петляла и извивалась,
местами переходя в невысокие скалы. Но, по крайней мере, не похоже на
рекламную окрытку - и слава богу. Неподалеку стояли сразу несколько
миниатюрных грузовичков, - семьи местных жителей вывезли детей искупаться.
В открытом море десяток ветеранов местного с„рфинга состязались с волной.
Череповидное облако дрейфовало там же, где раньше, и стаи чаек плясали в
небе вокруг него, как хлопья пены в стиральной машине. Мы пили пиво,
лениво разглядывая этот пейзаж, и время от времени болтали о том о сем.
Дик Норт поведал мне, как безгранично он уважает Амэ. "Вот кто настоящий
художник!" - сказал он убежденно. Говоря об Амэ, он то и дело срывался с
японского на английский. На японском выразить свои чувства как следует не
удавалось.
  - После встречи с ней мое отношение к стихам полностью изменилось. Ее
фото, как бы сказать... просто раздевает поэзию догола. То, для чего в
стихах мы так долго подбираем слова, прядем из них какую-то запутанную
пряжу, в ее работах проступает в одно мгновенье! Моментальный embodiment.
Воплощение... Она извлекает это играючи - из воздуха, из солнечного света,
из каких-то трещин во времени - и выражает самые сокровенные чувства и
природу человека... Вы понимаете, о чем я?
  - В общем, да, - сказал я.
  - Смотрю на ее работы - иногда аж страшно становится. Будто вся моя жизнь
под угрозой. Настолько это распирает меня... Вы знаете такое слово -
dissilient"Лопающийся (о плоде) (англ.)"?
  - Не знаю, - сказал я.
  - Как бы это сказать по-японски... Ну, когда что-нибудь - раз! - и
лопается изнутри... Вот такое чувство. Будто весь мир взрывается
неожиданно. Время, солнечный свет - все у нее вдруг становится dissilient.
В одно мгновение. Ее руку сам Бог направляет. Это совсем не так, как у
меня или у вас... Извините меня, конечно. О вас я пока ничего не знаю...
  Я покачал головой.
  - Все в порядке... Я хорошо понимаю, о чем вы.
  - Гениальность - страшно редкая вещь. Настоящую гениальность где попало не
встретишь. Когда шанс пересечься с нею в жизни, просто видеть ее перед
собой, сам плывет в руки - нужно ценить это как подарок Судьбы. Хотя,
конечно... - Он умолк на несколько секунд, потом отвел в сторону
единственную ладонь - так, словно хотел пошире развести руками. - В
каком-то смысле, это очень болезненное испытание. Будто колют в меня
иглой, куда-то в самое эго...
  Слушая его вполуха, я разглядывал горизонт и облако над горизонтом. Перед
нами шумело море, волны с силой бились о волнорез. Я погружал пальцы в
горячий песок, набирал его в ладонь и выпускал тонкой струйкой. Раз за
разом, опять и опять. С„рферы в море дожидались очередной волны,
вскакивали на нее, долетали до волнореза - и отгребали обратно в море.
  - Но все же какая-то сила - гораздо сильнее, чем мое эго! - тянет меня к
ее гениальности... К тому же, я просто люблю ее, - тихо добавил он. И
прищелкнул пальцами. - Вот и засасывает, как в воронку какую-то! У меня
ведь, представьте, и жена есть. Японка. И дети. Жену я тоже люблю. То
есть, действительно люблю. Даже сейчас... Но когда с Амэ встретился,
затянуло - просто некуда деться. Как в огромный водоворот. Как ни
дергайся, как ни сопротивляйся - бесполезно. Но я сразу все понял. Такое
лишь однажды случается. Эта встреча - одна на всю жизнь. Уж такие вещи,
поверьте, я чувствую хорошо. И я задумался. Свяжу свою жизнь с таким
человеком - возможно, потом пожалею. А не свяжу - вс„ мое существование
утратит смысл... Вам никогда похожие мысли в голову не приходили?
  - Нет, - сказал я.
  - Вот ведь странная штука! - продолжал Дик Норт. - Я столько пережил,
чтобы построить тихую, стабильную жизнь. И построил, и держал эту жизнь в
руках. Все у меня было - жена, дети, свой домик. Работа - пусть не очень
прибыльная, но достойная. Стихи писал. Переводил. И думал: вот, добился от
жизни чего хотел... Я потерял на войне руку. И все равно продолжал
считать, что в жизни больше плюсов, чем минусов. Только чтобы собрать все
эти плюсы воедино, потребовалось очень много времени. И очень много усилий
- чтобы просто взять себя в руки. Взять своими руками от жизни вс„. И я
взял-таки, сколько смог. Вот только... - Он вдруг поднял единственную
ладонь и махнул ею куда-то в сторону горизонта. - Вот только потерять вс„
это можно в считанные секунды. Раз! - и руки пусты. И больше некуда
возвращаться. Ни в Японии, ни в Америке у меня теперь дома нет. Слишком
долго без своей страны - и слишком далеко от нее...
  Мне захотелось как-то утешить его, но ни одного подходящего слова в голове
не всплывало. Я просто зачерпывал ладонью песок - и высыпал его тонкой
струйкой. Дик Норт поднялся, отошел на несколько метров в укромные
кустики, помочился там и неторопливо вернулся назад.
  - Разоткровенничался я с вами! - сказал он, смеясь. - А впрочем - давно
уже хотелось кому-нибудь рассказать... Ну, и что же вы об этом думаете?
  Что бы я ни думал, говорить о том смысла не было. Мы оба - взрослые люди,
обоим за тридцать. С кем постель делить - каждый решает для себя сам. И
будь там хоть воронки, хоть водовороты, хоть ураганы со смерчами - ты сам
это выбрал, и живи теперь с этим как получается... Мне он нравился, этот
Дик Норт. Столько в жизни преодолел со своей единственной рукой. Стоило
уважать его хотя бы за это. Вот только что мне ему ответить?
  - Ну, во-первых, я - не человек искусства... - сказал я. - И интимные
отношения, вдохновленные искусством, понимаю плохо. Слишком уж это... за
пределами моего воображения.
  Он слегка погрустнел и посмотрел на море. Похоже, собирался что-то
сказать, но передумал.
  Я закрыл глаза. Сперва мне показалось, что я закрыл глаза совсем ненадолго
- но неожиданно провалился в глубокий сон. Видимо, из-за пива. Когда я
открыл глаза, по лицу плясала тень от ветки. От жары слегка кружилась
голова. Часы показывали полтретьего. Я помотал головой и поднялся. Дик
Норт играл на волнорезе с приблудившейся невесть откуда собакой. Только бы
он на меня не обиделся, подумал я. Надо же - говорил-говорил с человеком и
заснул посреди разговора! Уж ему-то эта беседа поважнее, чем мне...
  Но что же, черт побери, тут можно было ответить?
  Я еще немного покопался ладонью в песке, наблюдая, как он играет с
собакой. Поэт хватал собаку за голову и прижимал к себе, точно собираясь
задушить, а животное радостно вырывалось. Волны, яростно грохоча,
разбивались о волнорез и с силой откатывались обратно в море. Мелкие
брызги белели на солнце, слепя глаза. Какой-то я, наверное, толстокожий,
подумал я вдруг... Хотя и нельзя сказать, что не понимаю его чувств.
Просто - однорукие или двурукие, поэты или не-поэты, все мы живем в этом
жестоком и страшном мире. И каждый сражается со своей кучей невзгод и
напастей. Мы оба - взрослые люди. Каждый со своим багажом худо-бедно
дотянул до этого дня. Но вываливать на собеседника свои болячки при первой
же встрече - совсем не дело. Вопрос элементарной воспитанности...
Толстокожий? Я покачал головой. Хотя тут, конечно, качай не качай - не
решишь ни черта.

  * * *

  Мы вернулись на "лансере" обратно. Дик Норт позвонил в дверь, и Юки
отворила нам с таким видом, будто факт нашего возвращения ей совершенно
безынтересен. Амэ сидела по-турецки на диване с сигаретой в губах и,
уставившись взглядом в пространство, предавалась какой-то дзэн-медитации.
Дик Норт подошел к ней и снова поцеловал в щеку.
  - Поговорили? - спросил он.
  - М-м-м, - не вынимая изо рта сигареты, промычала она. Ответ был скорее
утвердительный.
  - А мы валялись на пляже, созерцали край света и принимали солнечную
ванну! - бодро отрапортовал Дик Норт.
  - Мы уже скоро поедем, - сказала Юки абсолютно бесцветным голосом.
  Я думал то же самое. Очень уж хотелось поскорее вернуться отсюда в шумный,
реальный, туристический Гонолулу.
  Амэ поднялась с дивана.
  - Приезжайте еще. Я хотела бы с вами видеться, - сказала она. Затем
подошла к дочери и легонько погладила ее по щеке.
  Я поблагодарил Дик Норта за пиво и все остальное.
  - Не за что, - ответил он, широко улыбаясь.
  Когда я подсаживал Юки в кабину "лансера", Амэ тронула меня за локоть.
  - Можно вас на пару слов?
  Мы прошли с нею рука об руку вперед, к небольшому саду. В центре садика
был установлен простенький турник. Опершись на него, она сунула в рот
очередную сигарету и, всем своим видом демонстрируя, как ей это трудно,
чиркнула спичкой о коробок и прикурила.
  - Вы - хороший человек. Я это вижу, - сказала она. - И потому хочу вас кое
о чем попросить. Привозите сюда Юки почаще. Я ее люблю. И хочу, чтобы мы
встречались. Понимаете? Встречались и разговаривали. И подружились в
итоге. Я думаю, из нас получились бы хорошие друзья. Помимо всех этих
отношений - дочка, мать... Поэтому, пока она здесь, я хочу общаться с ней
как можно больше.
  Высказав все это, Амэ умолкла и посмотрела на меня долго и пристально.
  Я совершенно не представлял, что на это сказать. Но совсем ничего не
ответить было нельзя.
  - То есть, это - проблема между вами и Юки, - уточнил я.
  - Безусловно, - кивнула она.
  - Вот поэтому как только она скажет, что хочет вас видеть - я сразу же ее
привезу, - сказал я. - Или если вы как мать велите ее привезти - выполню
ваше распоряжение, не задумываясь. Так или эдак. Но лично за себя я ничего
сказать не могу. Насколько я помню, дружба - штука добровольная, и ни в
каких посредниках не нуждается. Если, конечно, мне не изменяет память.
  Амэ задумалась.
  - Вы говорите, что хотели бы с ней подружиться, - продолжал я. -
Прекрасно, что тут скажешь. Вот только - позвольте уж! - вы ей прежде
всего мать, а потом все остальное. Так получилось - нравится это вам или
нет. Ей всего тринадцать. И больше всего на свете ей нужна самая обычная
мама. Та, кто в любую ночь, когда темно и страшно, обнимет, не требуя
ничего взамен. Вы, конечно, меня извините - я совершенно чужой вам человек
и, возможно, чего-то не понимаю. Но этой девочке сейчас нужны не взаимные
попытки с кем-нибудь сблизиться. Ей нужен мир, который бы принял ее всю
целиком и без всяких условий. Вот с чем вы должны разобраться в первую
очередь.
  - Вам этого не понять, - сказала Амэ.
  - Да, совершенно верно. Мне этого не понять, - согласился я. - Только
имейте в виду: это - ребенок, и этого ребенка сильно обидели. Его нужно
защитить и утешить. Это требует времени и усилий - но кто-нибудь должен
сделать это непременно. Это называется "ответственность". Вы меня
понимаете?
  Но она, конечно, не понимала.
  - Но я же не прошу вас привозить ее сюда каждый день! - сказала она. -
Когда она сама не будет возражать - тогда и привозите. А я, со своей
стороны, буду ей позванивать время от времени... Поймите, я очень не хочу
ее потерять. Если у нас с ней и дальше будет так, как было до сих пор, она
вырастет и совсем от меня отдалится. А я хочу, чтобы между нами
сохранялась психологическая связь. Духовные узы... Возможно, я не лучшая
мать. Но если б вы знали, сколько мне пришлось тащить на себе - помимо
материнства! Я ничего не могла изменить. И как раз это моя дочь понимает
очень хорошо. Вот почему я хочу построить с ней отношения выше, чем просто
"мать и дочь". "Кровные друзья" - вот как я бы это назвала...
  Я глубоко вздохнул. И покачал головой. Хотя тут качай, не качай - уже ни
черта не изменишь.

  * * *

  На обратном пути мы молча слушали музыку. Лишь я иногда насвистывал
очередную мелодию, но, если не считать моих посвистов, мы оба долго не
издавали ни звука. Юки, отвернувшись, глядела в окно, да и мне говорить
было особенно нечего. Минут пятнадцать я просто гнал машину по шоссе. До
тех пор, пока меня не настигло предчувствие. Мгновенное и резкое, как
пуля, беззвучно впившаяся в затылок. Словно кто-то написал у меня в мозгу
маленькими буквами: "Лучше останови машину".
  Повинуясь, я свернул на ближайшую стоянку возле какого-то пляжа, остановил
машину и спросил Юки, как она себя чувствует. На все мои вопросы - "Как
ты? В порядке? Пить не хочешь?" - она отвечала молчанием, но в этом
молчании явно скрывался какой-то намек. И потому я решил больше не
спрашивать, а догадаться, на что же она намекает. С возрастом вообще лучше
понимаешь скрытые механизмы намеков. И терпеливо ждешь, пока намеки не
превратятся в реальность. Примерно как дожидаешься, когда просохнет
выкрашенная стена.
  В тени кокосовых пальм мимо прошли две девчонки, рука об руку, в
одинаковых черных бикини. Ступая, как кошки, разгуливающие по забору.
Шагали они босиком, а их бикини напоминали какие-то хитрые конструкции из
крошечных носовых платков. Казалось, подуй посильнее ветер - и вс„
разлетится в разные стороны. Распространяя вокруг себя странную, почти
осязаемую ирреальность - словно в заторможенном сне - они медленно прошли
перед нами справа налево и исчезли.
  Брюс Спрингстин запел "Hungry Heart"""Голодное сердце" (англ.)". Отличная
песня. Этот мир еще не совсем сошел на дерьмо. Вот и ди-джей сказал -
"классная вещь"... Покусывая ногти, я глядел в пространство перед собой.
Там по-прежнему висело в небе судьбоносное облако в форме черепа.
"Гавайи", - подумал я. Все равно что край света. Мамаша хочет подружиться
с собственной дочкой. А дочка не хочет никакой дружбы, ей нужна просто
мать. Нестыковка. Некуда деться. У мамаши бойфренд. Бездомный однорукий
поэт. И у папаши тоже бойфренд. Голубой секретарь по кличке Пятница.
Совершенно некуда деться.
  Прошло минут десять - и Юки расплакалась у меня на плече. Сначала совсем
тихонько, а потом в голос. Она плакала, сложив на коленях руки, уткнувшись
носом в мое плечо. Ну еще бы, подумал я. Я бы тоже плакал на твоем месте.
Еще бы. Отлично тебя понимаю.
  Я обнял ее за плечи и дал наплакаться вволю. Постепенно рукав моей рубашки
вымок насквозь. Она плакала очень долго. Ее рыдания сотрясали мое плечо. Я
молчал и лишь обнимал ее покрепче.
  Два полисмена в черных очках пересекли стоянку, поблескивая кольтами на
боках. Немецкая овчарка с высунутым от жары языком повертелась перед
глазами, изучая окрестности, и куда-то исчезла. Пальмы все качали на ветру
широкими листьями. Рядом остановился небольшой пикап, из него вылезли
широкоплечие самоанцы со смуглыми красавицами и побрели на пляж. "Джей
Гайл'з Бэнд" затянули по радио старую добрую "Dance Paradise".
  Наконец она выплакала все слезы и, похоже, чуть-чуть успокоилась.
  - Эй. Не зови меня больше принцессой. Ладно? - проговорила Юки, не
отнрывая носа от моего плеча.
  - А разве я звал?
  - Звал.
  - Не помню такого.
  - Когда мы из Цудзидо вернулись. Тогда, вечером, - сказала она. - В общем,
больше не называй меня так, о'кей?
  - Не буду, - сказал я. - Клянусь. Именем Боя Джорджа и честью "Дюран
Дюрана". Больше никогда.
  - Меня так мама всегда называла. Принцессой.
  - Больше не буду, - повторил я.
  - Она всегда, всегда меня обижает. Только не понимает этого. Совсем. И все
равно меня любит. Правда же?
  - Сто процентов.
  - Что же мне делать?
  - Остается только вырасти.
  - Но я не хочу!
  - Придется, - сказал я. - Все когда-нибудь вырастают - даже те, кто не
хочет. И потом - со всеми своими обидами и проблемами - когда-нибудь
умирают. Так было с давних времен, и так будет всегда. Не ты одна
страдаешь от непонимания.
  Она подняла заплаканное лицо и посмотрела на меня в упор.
  - Эй. Ты совсем не умеешь пожалеть человека?
  - Я пытаюсь, - ответил я.
  - Но у тебя отвратительно получается...
  Она скинула мою руку с плеча, достала из сумки бумажную салфетку и
высморкалась.
  - Ну, что!.. - сказал я громким, реалистичным голосом. И тронул машину с
места. - Давай-ка поедем домой, искупаемся. А потом я приготовлю
что-нибудь вкусненькое - и мы с тобой поужинаем. Уютно и вкусно. Как
старые добрые друзья...

  * * *

  Мы проторчали в воде целый час. Плавала Юки отлично. Заплывала подальше в
море, ныряла вниз головой и болтала ногами в воздухе. Накупавшись, мы
приняли душ, сходили в супермаркет, купили мяса для стейков и овощей. Я
пожарил нежнейшее мясо с луком и соевым соуом, приготовил овощной салат.
Соорудил суп мисо, зарядил его зеленым луком и соевым творогом. Ужин вышел
очень душевным. Я открыл калифонийское вино, и Юки тоже выпила полбокала.
  - А ты классно готовишь! - с интересом заметила Юки.
  - Да нет, не классно