у и смущенно улыбнулась. Очень слабо - будто и не улыбнулась, а
просто воздух в комнате слегка дрогнул. И, приподняв над журналом руку,
тонким пальцем указала на стул. Домохозяйка подала кофе.
  - Я передал вещи семье Дика Норта, - сказал я.
  - С женой встречались? - спросила Амэ.
  - Нет. Отдал чемодан мужчине, который открыл мне дверь.
  Амэ кивнула.
  - Ладно... Спасибо вам огромное.
  - Ну что вы. Мне это ничего не стоило.
  Она закрыла глаза и сцепила пальцы перед лицом. Затем открыла глаза и
огляделась. Кроме нас, в комнате никого не было. Я взял чашку с кофе и
отпил глоток.
  Против обыкновения, Амэ уже не носила хлопчатую рубашку с джинсами. На ней
были белоснежная блузка с изысканным кружевом и дымчато-зеленая юбка.
Волосы аккуратно уложены, губы подведены. Красивая женщина. Ее обычная
живость куда-то исчезла, но притягательное изящество, от которого
становилось не по себе, облаком окружало ее. Очень зыбкое облако -
казалось, вот-вот задрожит и исчезнет; однако стоило посмотреть на нее - и
оно появлялось снова. Красота Амэ разительно отличалась от красоты Юки. В
этом смысле мать и дочь были антиподами. Красоту матери взрастило время и
отшлифовал жизненный опыт. Своей красотой она утверждала себя. Ее красота
была ею. Она мастерски управлялась с этим даром Небес и отлично знала, как
его использовать. Юки же, напротив, чаще всего даже не представляла, как
своей красотою распорядиться. Вообще, наблюдать за красотой
девчонок-подростков - отдельная радость жизни.
  - Почему вс„ так? - вскрикнула вдруг Амэ. Так резко, будто в воздухе перед
нею что-то пролетело.
  Я молча ждал продолжения.
  - Почему мне так плохо?
  - Наверное, потому, что умер человек. И это понятно. Смерть человека -
очень большая трагедия, - ответил я.
  - Да, конечно... - вяло кивнула она.
  - Или вы не о том? - спросил я.
  Амэ взглянула мне прямо в глаза. И покачала головой.
  - Я прекрасно вижу, что вы не дурак. Вы знаете, о чем я, не правда ли.
  - Вы не думали, что будет настолько плохо? Я правильно понимаю?
  - Ну, в общем... Наверное, да.
  "Как мужчина он для вас был никто. Особыми талантами не обладал. Но был
вам искренне предан. И выполнял свои обязанности на все сто. Все, что
приобрел за долгие годы, бросил ради вас. А потом умер. И вы поняли, какой
он замечательный, только после его смерти", - хотел я сказать ей прямо в
лицо. Но не сказал. Есть вещи, о которых говорить вслух все же не следует.
  - Почему? - повторила она, продолжая следить за полетом непонятно чего. -
Почему все мужчины, которые со мной свяжутся, постепенно сходят на нет?
Почему любые отношения с ними кончаются всякой гадостью? Почему я всегда
остаюсь с пустыми руками? Что во мне не так, черт меня побери?
  На такие вопросы не бывает ответов. Я молча разглядывал замысловатые
кружева на рукавах ее блузки. Они напоминали узоры на хорошо выделанных
внутренностях какого-то животного. Окурок "сэлема" в пепельнице чадил, как
дымовая шашка. Дым поднимался струйкой до самого потолка и уже там
растворялся в тишине, как сахар в кофе.
  Юки, закончив переодеваться, вошла в комнату.
  - Эй, пойдем, - позвала она меня.
  Я поднялся со стула.
  - Ну, мы поехали, - сказал я Амэ. Но она не услышала.
  - Ал„, мама! Мы уезжаем!! - заорала Юки. Амэ посмотрела на нас, кивнула. И
закурила новую сигарету.
  - Я покатаюсь и приеду. Ужинай без меня, - добавила Юки.
  Оставив Амэ и дальше изваянием сидеть на диване, мы вышли из дома. В этом
доме еще оставался дух Дика Норта. Так же, как он оставался во мне, пока я
помнил его улыбку. Ту озадаченную улыбку после моего вопроса - помогает ли
он себе ногой, когда режет хлеб...
  Ей-богу, странный малый, подумал я в сотый раз. Будто и впрямь стал живее
после смерти.

  37.

  Примерно так же я встречался с Юки еще несколько раз. Раза три или четыре,
точно не помню. И как-то не чувствовал, что жизнь с матерью в горах Хаконэ
доставляет ей особое удовольствие. Радости ей это не приносило, хотя и
неприязни не вызывало. Не похоже и на то, что она торчала там из желания
заботиться о матери, потерявшей близкого человека. Случайным ветром ее
занесло в этот дом. И она жила в нем, бесстрастная и безучастная ко всему,
что творилось вокруг.
  Лишь встречаясь со мной - и только на время наших встреч - она чуть-чуть
оживала. Веселела, отвечала на шутки; в голосе снова слышались упрямство и
независимость. Но стоило ей вернуться в Хаконэ - вс„ сходило на нет. Голос
делался вялым, взгляд угасал. Она выключалась, словно орбитальная станция,
которая из экономии энергии перестает вращаться вокруг своей оси.
  - Слушай... А может, тебе снова стоит пожить одной в Токио? - спросил я
однажды. - Сменила бы обстановку. Недолго, денька три. Вс„ польза была бы.
В Хаконэ ты как в воду опущенная - и чем дальше, тем хуже. Помнишь, какая
ты на Гавайях была? Будто другой человек!
  - Ничего не поделаешь, - ответила Юки. - Я понимаю, о чем ты. Но сейчас
просто время такое. Сейчас, где бы я ни жила, - везде будет одно и то же.
  - Потому что умер Дик Норт, и мать в таком состоянии?
  - Ну да, и это тоже... Но, думаю, не только это. Ничего не решится, если я
просто от мамы уеду. Здесь я бессильна. Как тут лучше сказать... Просто
сейчас так складывается. Звезды в небе плохо сошлись, я не знаю... Где бы
я ни была, что бы ни делала - ничего не изменится. Потому что между телом
и головой никакого контакта.
  Мы валялись на диком пляже и смотрели в море. Небо все больше хмурилось.
Легкий бриз теребил траву, что росла островками вдоль берега.
  - Звезды в небе, - повторил я.
  - Звезды в небе, - кивнула она со слабой улыбкой. - Нет, ну правда! Пока
только хуже становится. Мы с мамой обе на одну волну настроены. Помнишь, я
говорила: когда она веселая, я тоже радуюсь, когда ей плохо - и у меня все
из рук валится. И я не знаю, кто на кого влияет. То ли мама меня за собой
тянет, то ли я ее. Но мы с ней будто подключены друг к дружке, это я
чувствую. А вместе мы или порознь - уже не имеет значения.
  - Подключены?
  - Ну да, психологически подключены все время, - кивнула Юки. - Иногда я
этого не выношу и пытаюсь как-то сопротивляться. А иногда устаю так, что
становится все равно. Просто руки опускаются. И, как это говорится... уже
не могу сама себя контролировать. Чувствую, что снаружи что-то огромное
начинает управлять моими силами. И я уже не понимаю, где еще я - а где уже
оно. И не выдерживаю. И хочу все вокруг расколошматить вдребезги. Потому
что не могу так больше. Хочу закричать: "Я еще маленькая!" - и забиться
куда-нибудь в угол...

  * * *

  Ближе к вечеру я отвозил ее в Хаконэ и возвращался в Токио. Амэ всякий раз
приглашала отужинать, но я неизменно отказывался. Понимал, что вежливее
согласиться, но чувствовал: с этой парочкой за одним столом я долго не
выдержу. Я представлял себе эту картину. Мать с сонными глазами, дочь с
непроницаемым лицом. Дух покойника. Тяжелый воздух. Кто на кого влияет -
сам черт не поймет. Гробовая тишина. Вечер без единого звука. При одной
мысли о таком ужине желудок вставал на дыбы. По сравнению с ним
сумасшедшее чаепитие из "Алисы в Стране Чудес" - просто праздник какой-то.
В тамошнем безумстве, по крайней мере, ничего не застывало на месте.
  Поэтому я возвращался в Токио под старенький рок-н-ролл, пил пиво, готовил
ужин и с большим удовольствием съедал его в одиночестве.

  * * *

  Наши встречи с Юки мы никогда не посвящали чему-то конкретно. Гоняли по
скоростному шоссе и слушали музыку. Валялись на берегу моря и разглядывали
облака. Ели мороженое в отеле "Фудзия". Катались на лодке по озеру ‚сино.
Весь день негромко беседовали о чем-нибудь - и так проводили время жизни.
"Прямо пенсионеры какие-то", - иногда думал я.
  Однажды Юки заявила, что хочет в кино. Я съехал с шоссе в Одавара, купил
газету и посмотрел, что идет в местных кинотеатрах. Но ничего интересного
не обнаружил. Только в зале повторного фильма крутили "Безответную любовь"
с Готандой. Я рассказал Юки, что учился с Готандой в одном классе, и что
даже сейчас иногда встречаюсь с ним. Юки, похоже, заинтересовалась.
  - А это кино ты смотрел?
  - Смотрел, - сказал я. Но, разумеется, не стал говорить, сколько раз. Не
хватало еще объяснять, за каким чертом я это делал.
  - Интересное? - спросила Юки.
  - Скукотища, - честно ответил я. - Дрянное кино. Мягко выражаясь, перевод
пленки на дерьмо.
  - А друг твой что говорит?
  - Дрянное кино, говорит. Перевод пленки на дерьмо, говорит, - засмеялся я.
  - Раз уж сами актеры так о фильме отзываются - дело дрянь.
  - А я хочу посмотреть.
  - Ну, давай сходим. Прямо сейчас.
  - А тебе не скучно будет, во второй-то раз?
  - Да ладно. Все равно больше делать нечего, - сказал я. - А вреда не
будет. Такое кино даже вреда принести не способно.
  Я позвонил в кинотеатр и узнал, когда начинается "Безответная любовь".
Полтора часа до сеанса мы скоротали в зоопарке на территории
средневекового замка. Могу спорить - нигде на Земле, кроме Одавары, не
додумались бы устраивать зоопарк на территории замка. Странный город, что
и говорить. В основном мы разглядывали обезьян. Это занятие не надоедает.
Слишком уж явно обезьянья стая напоминает человеческое общество. Есть свои
тихони. Свои наглецы. Свои спорщики. Толстый безобразный самец, восседая
на горке, озирал окрестности грозно и подозрительно. Совершенно жуткое
создание. Интересно, что нужно делать всю жизнь, чтобы в итоге стать таким
жирным, угрюмым и омерзительным, удивлялся я. Хотя, конечно, не у обезьян
же об этом спрашивать.
  В полдень буднего дня кинотеатр, понятное дело, пустовал. Кресла были
жесткими до безобразия; в зале пахло, как в старом комоде. Перед началом
сеанса я купил Юки плитку шоколада. Сам я тоже не прочь был чего-нибудь
съесть, но на мой вкус в киоске ничего не нашлось. Да и девица за
прилавком, мягко скажем, не очень стремилась что-либо продать. Поэтому я
сжевал кусочек юкиного шоколада и на том успокоился. Шоколада я не ел уже,
наверное, с год. О чем и сообщил Юки.
  - Ого, - удивилась она. - Ты что, не любишь шоколад?
  - Он мне безынтересен, - ответил я. - Люблю, не люблю - так вопрос не
стоит. Просто нет к нему интереса, и все.
  - Ненормальный! - резюмировала Юки. - Если у человека нет интереса к
шоколаду - значит, у него проблемы с психикой.
  - Абсолютно нормальный, - возразил я. - Так бывает сплошь и рядом. Ты
любишь далай-ламу?
  - А что это?
  - Самый главный монах в Тибете.
  - Не знаю такого.
  - Ну, хорошо, ты любишь Панамский канал?
  - На фига он мне сдался?
  - Или, скажем, ты любишь условную линию перемены дат? А как ты относишься
к числу "пи"? Обожаешь ли антимонопольное законодательство? Надеюсь, тебя
не тошнит от Юрского периода? Ты не очень против гимна Сенегала? Нравится
ли тебе восьмое ноября тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года? Да или
нет?..
  - Эй, ну хватит! - с досадой оборвала меня Юки. - Затрещал, как сорока.
Может, по порядку я бы и ответила... Все ясно. Ты шоколад ни любишь, ни
ненавидишь, ты к нему безразличен, так? Я поняла, не дура.
  - Ну, поняла - и слава богу...
  Начался фильм. Весь сюжет я знал наизусть, и потому сразу задумался о
своем, даже не взглянув на экран. Юки, похоже, очень скоро раскусила,
какую гадость смотрит. Достаточно было слышать, как она то и дело вздыхала
и презрительно шмыгала носом.
  - Ужасно кретинская чушь! - наконец не выдержала она. - Какому идиоту
понадобилось специально снимать такую дрянь?
  - Справедливая постановка вопроса, - согласился я. - "Какому идиоту
понадобилось специально снимать такую дрянь?"
На экране элегантный Готанда вел очередной урок. И хотя, конечно, это была
игра - получалось у него здорово. Даже такую штуку, как дыхательную
систему двустворчатых моллюсков, он умудрялся объяснять доходчиво, мягко и
с юмором. Лично мне было интересно за ним наблюдать. Героиня-ученица,
подпирая щеку ладонью, тоже таращилась на него как завороженная. Cколько
раз уже я смотрел картину, но на эту сцену обратил внимание впервые.
  - Так это - твой друг?
  - Ага, - подтвердил я.
  - Ведет себя как-то по-дурацки, - сказала Юки.
  - И не говори, - согласился я. - Но в жизни он гораздо нормальнее. В
реальной жизни, когда не играет, он не такой плохой. Умный мужик,
интересный собеседник... Просто само кино дрянное.
  - Ну и не фиг сниматься во всякой лаже.
  - Именно. Точнее не сформулируешь. Но у этого человека очень сложная
ситуация. Не буду рассказывать. Очень долгая история.
  На экране продолжал разворачиваться жалкий сюжетец - банальнее некуда.
Посредственные диалоги, посредственная музыка. Пленку с этим кино хотелось
запаять в герметичную капсулу с табличкой "Серость" и закопать поглубже в
землю.
  Началась сцена с Кики - одна из ключевых в картине. Готанда в постели с
Кики. Воскресное утро.
  Затаив дыхание, я впился глазами в экран. Утреннее солнце пробивается
сквозь жалюзи. Всегда, всегда одни и те же солнечные лучи. Той же яркости,
того же цвета, под тем же углом. Я знаю эту комнату до мельчайших деталей.
Я дышу ее воздухом. В кадре - Готанда. Его пальцы ласкают спину Кики.
Элегантно и изощренно, словно исследуют сокровенные уголки чьей-то памяти.
Она всем телом отзывается на его ласку. Едва уловимо вздрагивает от
каждого прикосновения. Так в слабом, кожей не ощутимом потоке воздуха
вздрагивает пламя свечи. Еле заметная дрожь, от которой перехватывает
дыхание. Крупным планом - пальцы Готанды на спине Кики. Камера
разворачивается. Лицо Кики. Героиня-старшеклассница поднимается по
лестнице, стучит, открывает дверь. Почему не закрыта дверь? - в который
раз удивляюсь я. Ну да ладно, что с них взять. Кино есть кино, к тому же -
до жути посредственное. В общем, девчонка распахивает дверь, заходит.
Видит, как трахаются Готанда и Кики. Зажмуривается, теряет дар речи,
роняет коробку с плюшками, убегает. Готанда садится в постели. Смотрит в
пространство перед собой. Голос Кики:
  - Что происходит?
  Я закрыл глаза и в очередной раз прокрутил в голове всю сцену. Воскресное
утро, солнечный свет, пальцы Готанды, спина Кики. Некий мир, существующий
сам по себе. Живет по законам иного пространства-времени.
  И только тут я заметил, что Юки сидит, наклонившись вперед и упираясь лбом
в спинку кресла. И стискивает ладонями плечи, будто ей нестерпимо холодно.
Не двигаясь, не издавая ни звука. И как будто совсем не дыша. На мгновенье
мне почудилось, будто она замерзла до смерти.
  - Эй! Ты в порядке? - спросил я.
  - Не очень, - ответила Юки сдавленным голосом.
  - Давай-ка выйдем. Идти можешь?
  Юки чуть заметно кивнула. Я взял ее за одеревеневшую руку, и мы двинулись
к выходу. Напоследок я обернулся и бросил взгляд на экран. Готанда стоял
за кафедрой и вел очередной урок биологии.
  На улице бесшумно накрапывал дождик. Ветер, похоже, дул с моря - в воздухе
разносился слабый запах прилива. Я взял Юки покрепче за локоть, и мы
добрели с ней до места, где оставили машину. Юки шла, закусив губу, и за
всю дорогу не сказала ни слова. Я тоже молчал. И хотя от кинотеатра до
машины было каких-нибудь двести метров, этот путь показался мне до ужаса
длинным. Так и чудилось, будто мы можем идти так хоть целую вечность - и
все равно никуда не придем.

  38.

  Я посадил Юки на переднее сиденье и открыл окно. По-прежнему моросило,
мелкие капли было не различить на глаз. Только асфальт на дороге все
больше чернел, да в воздухе пахло дождем. Прохожие шагали кто под зонтом,
кто без. Такой вот дождик. Ветра тоже особо не было. Просто беззвучные
капельки отвесно падали с неба. Я высунул из окна ладонь, подождал немного
- но так и не понял, намокла она или нет.
  Юки выставила локоть в окно, легла на него подбородком и, чуть наклонив
голову, высунулась наружу. Она сидела так очень долго, не двигаясь. Только
спина и плечи подрагивали в такт дыханию. Еле-еле заметно. Чуть вдохнула -
чуть выдохнула. Казалось, вдохни она чуть поглубже - эти локоть, шея и
голова разобьются на тысячу мелких осколков. Откуда эта пугливая
беззащитность? - думал я, глядя на нее. Или мне только так кажется -
просто потому, что я уже взрослый? Просто потому, что я, несмотря на
собственное несовершенство, уже наловчился как-то выживать в этом мире, а
эта девочка - пока еще нет?
  - Чем тебе помочь? - спросил я.
  - Ничем, - тихо ответила Юки и, не меняя позы, сглотнула слюну. Это
получилось у нее неестественно громко. - Отвези куда-нибудь, где тихо и
никого нет. Только не очень далеко.
  - К морю?
  - Куда хочешь. Только не гони, хорошо? А то меня укачает и стошнит.
  Я взял ее голову в ладони, бережно, словно хрупкое яйцо, переместил на
подголовник сиденья и наполовину закрыл окно. Потом завел двигатель и
медленно, насколько позволяли правила движения, повел машину в сторону
побережья Кунифудзу. Когда мы добрались до моря, она вышла из машины и
объявила, что ее сейчас вырвет. Ее стошнило прямо на песок под ногами.
Ничего особенного в ее желудке не оказалось. По крайней мере, ничего, что
вызывало бы рвоту. Жидкая кашица шоколадного цвета да желудочный сок с
пузырящейся пеной - вот и все. Самый мучительный случай: все тело трясет и
колотит, а на выходе - ничего. Судорога выжимает организм, как лимон.
Желудок скукоживается до размеров кулака... Я легонько погладил ее по
спине. Мелкий дождь по-прежнему то ли падал, то ли висел странным туманом
в воздухе, но Юки, похоже, не обращала на него внимания. Я пощупал ее
мышцы на спине, напротив желудка. Вс„ как каменное. Она стояла на
четвереньках, зажмурившись, упираясь руками и ногами в песок - в своем
летнем шерстяном свитере, линялых джинсах и красных кедах. Я собрал ее
волосы в копну, чтобы не испачкались, и придерживал так, другой рукой
продолжая плавно массировать ей спину.
  - Так ужасно... - выдавила Юки. По щекам ее текли слезы.
  - Знаю, - сказал я. - И очень хорошо понимаю.
  - Псих ненормальный, - скривилась Юки.
  - Когда-то меня рвало примерно так же. Очень мучительно. Поэтому я тебя
понимаю. Но тебе скоро полегчает. Потерпи еще немного - и все кончится.
  Она кивнула. И опять содрогнулась всем телом.
  Через десять минут судороги прекратились. Я вытер ей губы носовым платком
и присыпал песком лужицу под ногами. Поддерживая за локоть, отвел к дамбе,
где она смогла сесть, опершись на бетонную стену.
  Мы долго сидели с ней рука об руку, намокая все больше под бесконечным
дождем. Прислонившись к бетону, вслушиваясь в шелест шин на трассе
Западного побережья С„нан, и наблюдая, как дождь заливает море. Капли
становились все заметнее, с неба лило сильнее. Вдоль дамбы виднелись
редкие фигурки рыболовов, но эти люди не обращали нас никакого внимания.
Даже не обернулись на нас. В мышиного цвета дождевиках с капюшонами, они
несли свою вахту на бетонной дамбе, сжимая спиннинги, точно знамена, и
вглядываясь в морскую даль. Кроме них, на побережье не было ни души. Юки,
обессиленная, зарылась лицом мне в плечо и сидела так, не произнося ни
слова. Окажись рядом кто-нибудь посторонний - ей-богу, принял бы нас за
парочку любовников.
  Закрыв глаза, Юки тихонько сопела у меня на плече. Казалось, она мирно
уснула. Намокшая челка разметалась по лбу, ноздри чуть подрагивали. Загар
месячной давности еще оставался у нее на коже - но под серым пасмурным
небом выглядел каким-то не очень здоровым. Я достал носовой платок, вытер
ей лицо от дождя и слез. Линия горизонта давно потерялась за пеленой
дождя. В небе, натужно ревя, проносились противолодочные самолеты Сил
Самообороны, похожие на стрекоз.
  Наконец она шевельнулась и, не отнимая головы от моего плеча, пристально
посмотрела мне в глаза. Затем вытащила из кармана джинсов пачку "Вирджиниа
Слимз", сунула сигарету в губы и зачиркала спичкой о коробок. Спичка не
зажигалась - слишком ослабли пальцы. Но я не стал ее останавливать. И не
сказал ей: "Сейчас тебе лучше не курить". Кое-как прикурив, она щелчком
выкинула спичку. Затем пару раз затянулась - и так же, щелчком, выкинул