дил.  Он  мне  много  чего  хорошего  в  голову
вложил. Брошюр одних сколько я от него перечитал. А также ответы  дает  на
все вопросы...
   - А что у вас с ногами?
   - Ноги у меня, можно сказать, не свои, - постукал он палкой  по  носкам
башмаков. - Одна, как говорится, искусственная - протез, а  вторая  болит.
Может, тоже придется отымать. А  жалко.  Все-таки  своя  нога,  она  много
значит. Частная, можно сказать, собственность...
   Он шутил, и видно было, что в человеке этом, несмотря  на  его  больные
ноги и, наверно, значительный возраст, заключена большая энергия, живая  и
веселая. Она светилась и в его глазах, неожиданных на  этом  лице,  словно
вырубленном из бурого камня, каким богата, должно быть, вон  та  гора,  по
которой ползут подслеповатые избушки.
   Перекресов кивнул на гору:
   - Камень никак не используете?
   - Как же это так не используем? Очень  даже  используем.  Но  ведь  вот
начальство  не  поддерживает  нас.  -  Тишков  показал  палкой  на  Сергея
Варфоломеевича, поставившего ногу на колесо пролетки и  счищавшего  щепкой
присохшую грязь с сапога.
   Он делал это, пожалуй, только затем, чтобы как-то скрыть свое, все  еще
продолжавшееся смущение. Неумная его затея - взять агронома вместо  кучера
- теперь и ему самому представлялась нелепой. Что это он, спьяна, что  ли,
придумал?  И  как  он  мог  надеяться,  что  это  не  будет   разоблачено?
Перекресов, наверное, еще в дороге догадался. Конечно, Григорий  Назарович
мог всегда понадобиться для справок. Сергей Варфоломеевич не раз брал  его
с собой как живой справочник даже на областные конференции.
   Всего ведь не  удержишь  в  памяти,  как  ни  старайся.  Но  Перекресов
специально предупредил, что  никого  с  собой  брать  не  надо.  А  Сергей
Варфоломеевич схитрил.
   И теперь уже все покатится под гору. Перекресов теперь  ничего  ему  не
простит, ничего. И этот Тишков  еще  наболтает.  Хоть  вспомнить,  что  же
Тишков просил у него зимой, из-за чего  скандалил  и  еще  на  конференции
из-за чего-то оскорбил его с трибуны!
   Сергей Варфоломеевич напрягает память, но вспомнить  ничего  не  может,
ведь у всех председателей колхозов свои претензии.
   Кажется, шел какой-то разговор о детских яслях.  Нет,  о  яслях  просил
Жолобов из колхоза имени Ворошилова.
   А этот Тишков  ругался,  если  память  не  изменяет,  из-за  кирпичного
завода. Ну да, кажется, из-за кирпичного завода.
   Стоять вот так, на глазах у всех, возле пролетки  и  счищать  присохшую
грязь с сапог, пожалуй, не очень удобно. И главное - глупо. Все равно ведь
не отвертишься от разговора. Надо что-то сказать. И  Сергей  Варфоломеевич
говорит Тишкову:
   - Вы ведь тут с осени?
   - Нет, - улыбается Тишков. - Я тут не с осени. Я  уже  тут  третий  год
живу. Мне, - смотрит он на Перекресова, -  врачи  на  нашей  шахте  свежий
воздух прописали. Я-то их так понял,  что  свежий  воздух  перед  смертью.
Болезнь у меня в самых легких. Называется "силикоз". Шахтерская болезнь от
вдыхания угольной пыли. И, кроме того, я,  можно  понять,  уже  в  хороших
годах нахожусь. Ну, не в очень хороших, мне под  шестьдесят,  но  по  моим
болезням оно, разумеется, надо собираться. После фронта, когда  я  приехал
на шахту об одной ноге, мне уж обратно спускаться под землю не  велели.  Я
на поверхности стал работать.  Но,  поскольку  врачи  говорят  про  свежий
воздух, я смотрю - значит, и на поверхности  мне  не  удержаться.  Что-то,
значит, надо соображать. Тут, откровенно скажу, я и  вспомнил  про  брата.
Написал ему, он ответил. Я и поехал сюда...
   - И вот видишь,  -  вдруг  вступила  в  разговор  суховатая  женщина  с
визгливым голосом и со скорбным лицом монашки, - вот видишь, брат-то  тебя
принял, как родного принял, единоутробного. А ты как, красиво поступил?..
   - Ты, пожалуйста, не скули, - кротко попросил ее Тишков.
   - Как же это я могу, то есть, не скулить? - взвизгнула женщина. -  Ведь
брата родного, все видели, не пожалел...
   - Да погоди ты, пчела! - опять попросил Тишков и  как  бы  заслонил  ее
своей спиной от Перекресова. - Вот такая у меня, выходит, биография жизни.
Из шахтеров я обратно превращаюсь в колхозника. Хотя раньше я  колхозником
не был. Я тридцать шесть лет проработал на шахтах.  А  до  шахтерства  был
просто крестьянином, жил в родительском дому. Ну и  вот,  я  приехал  сюда
почти что три года назад. Жена моя сразу же ударилась в  слезы.  Воздух-то
здесь имеется точно такой, какой нужен, - чистый, свежий.  Речка  красивая
рядом. Гора. Лес. А вот с пищей, глядим, неважно.
   "Это  верно",  -  про  себя  согласился  Сергей  Варфоломеевич,   вдруг
почувствовав, что хочет есть. Ведь с утра, кроме стакана молока, он ничего
не ел. А день уже клонился к вечеру. Однако надежды на обед не было.  Едва
ли тут, у этого Тишкова, пообедаешь.



9

   Только что улыбавшийся Тишков опять посуровел, сделался даже  страшным.
Бурая кожа  на  его  лице  побагровела.  Он  стал  рассказывать  о  Федоре
Бескудникове, который председательствовал тут до него.
   "Правильно, - про себя подтвердил  Сергей  Варфоломеевич.  -  Это  брат
Клавдии Бескудниковой. Я его знаю - алкоголик. А  где  теперь,  хорошо  бы
узнать, сама Клавдия?"
   - И ведь что обиднее всего? - говорил Тишков. - Обиднее всего, что  все
в колхозе видели, что этот Федор Иванович никуда не годится. А вот они,  -
он кивнул на  председателя  райисполкома,  -  его  все-таки  поддерживали.
Бескудников прямо откровенно заявлял, что у него своя рука в райисполкоме.
Вот эта рука. - Тишков уже с ненавистью смотрел на Сергея Варфоломеевича.
   Сергей Варфоломеевич хотел возразить: Бескудникова он  и  не  собирался
поддерживать. Но вдруг подумал с почти болезненным безразличием.  "А,  все
равно, валите все на меня!" И ему даже есть больше не хотелось.
   В толпе, окружившей приезжих, Тишков отыскал какую-то старуху и  сказал
ей:
   - Иди, Варвара Саввишна, к себе. Мы сейчас к тебе  придем  твоих  чушек
смотреть. - Потом увидел молоденького паренька и ему приказал: -  Ты  тоже
жди нас, Семен. Будь у себя, на месте.
   "Он, видите ли, этот Тишков, уже все заранее решил. Даже не  спрашивает
приезжих, куда бы они хотели пойти. Он сам за них распорядился, будто  они
тоже прибыли под его начало. Нехороший мужик, - поглядел  на  него  Сергей
Варфоломеевич. - С ним только  свяжись.  Правильно  про  него  рассказывал
Терентьев, что они тут с братом какие-то  махинации  творили  и  он  брата
родного обманул. Даже женщина вон какая-то подтверждает. Надо поговорить с
этой женщиной. А Капоров допустил грубейшую ошибку -  рекомендовал  его  в
председатели. И теперь я буду это расхлебывать. Нет, кажется,  не  Капоров
его рекомендовал. Кажется, Никитин.  Ну,  все  равно,  все  равно.  А  мне
расхлебывать".
   - ...И вот, - продолжал рассказывать Тишков, - я сперва определился тут
по конной части. Потом меня перевели в бригаду по огородничеству. А дальше
уж пришлось заняться  полеводством.  И  спасибо  Григорию  Назарычу.  Ведь
полное расстройство во всем. А этот Федор  Бескудников  гуляет.  Жена  его
спекулирует на станции, а он гуляет. Баб много, бабы молодые. И  он  везде
желанный гость. Всем справки выдает, кто ударяется в спекуляцию.  Ну,  что
тут делать? А? - как бы спрашивает он  секретаря  обкома.  -  Ну,  что  вы
станете делать? Жена моя, понятно, предлагает, как женщина:  уедем,  Тиша.
Не мы, говорит, уделали этот развал, не нам, мол, его и разбирать. А  кому
же? Нет, я подумал, это будет для меня слишком обидно - уезжать, поскольку
я уже сюда прибыл и поскольку некоторые колхозники уже уцепились за меня и
поверили, что я буду наводить порядок. И, кроме того, я  шахтер.  Конечно,
здесь обстановка другая. Но я так всегда считаю - и на войне считал, - что
если человек есть мастер какого-нибудь дела, то он, где бы  ни  было,  все
равно себя окажет, и не  потеряется,  и  все  поймет  вне  зависимости  от
обстановки. А я все-таки на шахте был и  бригадиром,  и  недолго,  правда,
работал начальником участка. Кто же, кроме меня,  тут  может  разобраться,
поскольку к тому же я нуждаюсь в свежем  воздухе  для  поддержания  своего
здоровья. А свежий воздух здесь есть. Вы глядите, какая красота!
   Никакой особой красоты его собеседники, однако, не заметили.
   Они шли по  длинной  улице  вдоль  покосившихся  клетушек-амбарушек,  и
Тишков продолжал рассказывать о неукротимом характере Федора Бескудникова,
чуть было вконец не развалившего этот колхоз.
   И ведь до чего был упорный этот Бескудников! Ни за что не хотел уйти со
своего  поста.  Уж  по-всякому  его  уговаривали  колхозники:  уйди,  мол,
добровольно, Федор. Он одно что твердил: "За меня - райком и райисполком".
   Тогда Тишков решил подойти к нему по-иному.  Тишков  купил  на  станции
пол-литра и еще четвертинку, зазвал к  себе  Бескудникова,  хорошо  с  ним
выпил и обрисовал ему  за  выпивкой  всю  картину  бедственного  положения
колхоза.
   "И ведь все это так просто не кончится, - говорил ему  Тишков.  -  Ведь
рано или поздно нагрянет какая-нибудь комиссия, все вскроется. И хорошо ли
тогда тебе будет, Федор, в твоих  сравнительно  молодых  годах  сидеть  за
решеткой?"
   Бескудникова, похоже, проняли эти  слова.  Он  даже  всплакнул  пьяными
слезами, признал, что в колхозе творится черт знает что. Глядеть  даже  на
все это  не  хочется.  И,  чего  греха  таить,  может,  правда,  его,  как
председателя, потом первого потянут в суд. А жена его Аришка  останется  с
детьми одна.
   Бескудников  решил  завтра  же  отказаться   от   председательства   и,
успокоившись на этом, пьяный,  уснул  на  сундуке  у  Тишкова.  Но  утром,
протрезвев и допив оставшуюся в четвертинке водку, он вдруг начал кричать,
что Тишков пройдоха, что он прибыл сюда неведомо откуда, что он спаивает и
мутит  порядочных  колхозников  и  обманом  старается  пролезть  на   пост
председателя колхоза, что таких, как Тишков, надо кончать на месте,  а  не
давать им ходу при социализме, а тем более при полном коммунизме.
   В тех же словах он написал заявление в райком, кое-чего  еще,  наверно,
прибавил. И вскоре из района в Желтые Ручьи  приехал  на  машине  "газике"
(дело было зимой) сам Ерофей Петрович Капоров, секретарь райкома.
   Он сразу спросил Тишкова: "Было ли все точно так, как описывает в своем
заявлении Бескудников: ставил ли ты ему выпивку,  сговаривал  ли  уйти  из
председателей, грозил ли тюрьмой?"
   "Все было точно так", - признал чистосердечно Тишков.
   "А кого же ты, - еще спросил секретарь райкома, - кого же ты,  если  не
секрет, намечал вместо него в председатели?"
   И Тишков опять чистосердечно  признался,  что  намечал  в  председатели
именно самого себя, Тишкова, поскольку некого больше было намечать,  кроме
разве Надежды  Бескудниковой,  комсомолки  и  очень  старательной  девицы,
имеющей среднее образование.
   "Некрасивый  поступок  для  коммуниста,  -  сказал  Капоров.  -   Очень
некрасивый".
   Тишков стал было ему возражать.  Но  Капоров,  очень  нервный  мужчина,
никого не мог долго слушать. Он только погрозился, что в случае повторения
подобных фактов Тишков будет строго наказан по партийной линии  за  подрыв
руководства колхоза. И сейчас  же  уехал  на  своем  "газике",  так  и  не
выяснив, в каком состоянии находится колхоз Желтые Ручьи.
   Тишков на этом, однако, не остановился. Он ездил к Капорову  в  райком,
но никак не мог к нему попасть и  пошел  в  райисполком  -  вот  к  Сергею
Варфоломеевичу.
   "Правильно, - вспомнил про себя Сергей  Варфоломеевич,  -  было  давно,
наверно, с год назад  что-то  такое.  Был  у  меня  еще  тогда  Тишков.  Я
готовился как раз, кажется, к пленуму. Он чего-то такое кричал. Значит,  я
его давно знаю. А Федька Бескудников, это точно, пьянчужка".
   И все-таки Сергей Варфоломеевич возмущался сейчас не Бескудниковым и не
Тишковым, хотя он много лишнего рассказывает, а Перекресовым.
   "Неправильно  ведет  себя  Перекресов,  совершенно  неправильно.   Даже
странно для секретаря обкома. Ему бы надо было потребовать у  председателя
колхоза документы, допустим, тот же план, просмотреть его, потом проверить
в  крайнем  случае  на  фактах.  Можно  даже  было  собрать   колхозников,
поговорить с ними, дать указания, напомнить задачи. Люди  любят  послушать
руководителя. А Перекресов вроде как пошел на поводу у этого Тишкова.  Для
чего-то согласился смотреть свиней. Что, он их никогда не видел, что ли? И
хоть бы раз он перебил Тишкова. Слушает  все  сплетни.  А  ведь  известно,
нужно выбирать главное даже в разговоре. Надо хотя бы задавать вопросы.  А
Перекресов молчит".
   Сергею Варфоломеевичу опять хотелось есть. У него даже  чуть  кружилась
голова, может, от голода или от вчерашнего  -  ведь  выспаться  так  и  не
удалось. И он уже совсем невнимательно слушал  Тишкова.  Хотя  Тишков  еще
раза два кольнул Сергея Варфоломеевича.
   Тишков снова за что-то  хвалил  Григория  Назаровича,  превозносил  его
агрономические способности  и,  похоже,  противопоставлял  агронома  всему
районному руководству. Ну, это-то уж явный перекос и глупость.
   Наконец Тишков рассказал, как  снимали  Бескудникова  и  выбирали  его,
Тишкова. Ему, видно, не с кем раньше было поговорить обо всем этом. Некому
было это все рассказать. И вот он обрадовался, что нашлись слушатели.
   - Ну, а теперь прошу поглядеть наше хозяйство, - сказал Тишков и  обвел
вокруг своей суковатой палкой, когда они вступили на узенький мостик через
ту же Кудинку, которая здесь, на землях колхоза, делает излучину.



10

   У Сергея Варфоломеевича вспотели ноги. И  это  было  самое  неприятное.
Все-таки нельзя столько ходить по такой жаре в сапогах. Надо было бы туфли
с дырочками надеть. Что, в самом деле, обуться разве не во что? Но кто  же
знал, что придется так долго ходить!
   "Этот черт безногий Тишков, - сердился Сергей  Варфоломеевич,  -  будто
нарочно решил уморить и секретаря обкома, и председателя  райисполкома.  А
ему самому ничего не делается. Или на протезе ему легче  ходить?  Он  ведь
сам сказал, что у него не свои ноги. Не своих-то ног не жалко!"
   Тишков повел гостей сперва на колхозные огороды. Потом провел  зачем-то
по некоторым приусадебным участкам. Показал, где уже  строятся  из  бурого
камня  коровник  и  конюшня.  "Все-таки,  глядите,  я  добился  своего!  -
радовался он. - Свой строительный матерьял!" И уже затем вывел  гостей  на
поля, где в первую очередь, по новому заведению, будет разведена кукуруза,
а также увеличены посевы пшеницы, ржи и овса.
   Особо гордился Тишков так называемым Темным Углом, где нынче колхозники
выкорчевали  весь  ненужный  кустарник,  освободив  для  посевов   большое
пространство.
   - Тут у нас вроде  как  свой  Казахстан,  -  смеялся  он,  хотя  ничего
смешного, по мнению Сергея  Варфоломеевича,  не  было.  -  Глядите,  какая
целина! А ведь никто не верил, что освоим. Освоили.
   И Тишков повел гостей вокруг Темного Угла, уже вспаханного  и  готового
принять семена.
   - Земля-то какая, масло! - наклонялся он над черными комьями и  брал  в
руки. - Хоть сию минуту на хлеб намазывай.
   А у Сергея Варфоломеевича просто отваливались ноги.
   - Коровок я сейчас вам  не  покажу.  Не  имею  возможности,  -  сожалел
Тишков. - Они у нас далеко, на выгоне. К вечеру только прибудут.
   "Ну и слава богу!" - вздохнул про себя Сергей Варфоломеевич.
   - А вот чушки тут. Сейчас мы вам покажем чушек.
   О чушках Тишков упоминал несколько раз, водя гостей  по  полям.  Чушки,
можно было подумать, главный предмет его гордости.
   "Уж показал бы ты их скорее, и ну тебя к дьяволу, -  раздраженно  думал
Сергей Варфоломеевич, тяжело дыша и искоса поглядывая  на  Перекресова.  -
Неужели он не устал, Перекресов? Неужели это, все ему интересно? Хотя, кто
его знает, может, это  все  ему  в  новинку.  Книг-то,  брошюр  разных  по
сельскому хозяйству он начитался, а в натуре, наверно, мало что видел. Вот
и восполняет пробел в образовании. А я для чего тут болтаюсь?"
   Хозяйство  Тишкова  не  произвело  сильного   впечатления   на   Сергея
Варфоломеевича.  "Конечно,  -  думал  он,  желая  быть   справедливым,   -
достижения тут кое-какие есть. Тишков, должно быть, мужик с головой,  хотя
и наговаривает лишнее. Но кто видел хозяйство в том же  "Авангарде",  того
этими показами не удивишь. В районном масштабе это семечки. Что бы  о  нас
ни думали в обкоме, мы тоже, слава богу, не дураки. Если  б  Желтые  Ручьи
представляли районный интерес, мы бы  сами  давно  ими  занялись.  Никитин
что-то сюда не торопится. Он тоже вокруг передовых колхозов хлопочет.  Там
решаются главные успехи. А чушек разных мы видали... Не в них дело. И  где
они у него, эти  чертовы  чушки?  Уж  показывал  бы  скорее,  да  хоть  бы
присесть. Ноги прямо не идут. Мочи никакой нет".
   Они подходили опять  к  узенькому  мосту,  с  которого  начался  осмотр
хозяйства.
   Сергей  Варфоломеевич  напрягал  последние  силы.  Если  б  его  сейчас
посадили обедать, подали бы ему, допустим, даже  кетовую  икру  с  маслом,
яички всмятку, украинский борщ с сосисками или любимые с детства пельмени,
он бы все равно не смог есть - устал до последней степени. Уснуть бы лучше
всего. Или хотя бы посидеть. Перейти мост, поглядеть, если  уж  так  хочет
Тишков, на этих его паршивых чушек и потом  посидеть  в  прохладе,  выпить
холодной водички, а еще лучше бы кваску из  погреба.  Вот  кваску  бы  он,
правда, выпил. Не  надо  никакого  обеда,  а  только  бы  кружечку  кваску
кисленького.
   Подошли к мосту.
   Сергей Варфоломеевич чуть приободрился. Но Тишков вдруг сказал:
   - Погодите. Вон видите кустарник в низине? Вы  думаете,  он  останется?
Нет. Тут же лучшие земли!
   "Ну и пусть лучшие", - хотел сказать Сергей Варфоломеевич, стремившийся
к мосту. Но не  сказал,  потому  что  Перекресов  заинтересовался  словами
Тишкова.
   А Тишков, придерживая рукой  скрипящий  протез  и  тяжело  опираясь  на
палку, стал спускаться у моста в низину, где  гнилостно  пахло  болотом  и
чернел густой кустарник. Пришлось пойти за Тишковым.
   - Это уж на будущий год будем делать,  -  показывал  Тишков  на  прутья
кустарника. - Начнем-то в этом году, а уж посеем на будущий. У народа есть
насчет этого большое желание...
   И Тишков стал подробно рассказывать, какой у них боевой народ в  Желтых
Ручьях. Просто удивительный народ!
   Тишков сам никогда не думал, что тут такие замечательные люди  имеются.
Но ведь сперва-то и трудно было  угадать.  Когда  дела  шли  плохо,  людей
как-то не видно было. Многие, казалось, навсегда ударились  в  спекуляцию:
дежурили на станции, ждали,  когда  какой  поезд  пройдет,  чтобы  продать
проезжим ягоды, или грибы, или яички,  или  рыбу.  Все  больше  занимались
своими приусадебными участками. Да и тоже не сильно занимались.  И  многие
делали вид, что колхоз их не  так  уж  очень  интересует.  Пусть,  мол,  в
колхозе орудует Федор Бескудников, поскольку  его  поддерживает  будто  бы
райисполком.
   - Да не поддерживал его райисполком, - болезненно скривил  лицо  Сергей
Варфоломеевич. - Для чего напраслину-то говорить?
   - Ну как же это не поддерживал? - посмотрел на  него  Тишков.  -  Очень
даже поддерживал. Имеются факты...
   Никаких, однако, фактов Тишков не привел. Да и Сергей Варфоломеевич  не
требовал. Он хотел только поскорее вылезти из  этой  низины,  где  зыбкая,
сырая почва, прикрытая прелым прошлогодним листом, чавкала под ногами.
   А Тишков ковырял эту почву своей суковатой палкой, показывая, какой она
может быть плодородной, если, конечно,  приложить  руки.  И  опять  хвалил
здешний народ.
   Правда, он сознался, что раньше, еще года два назад, ему здешний  народ
не нравился. Тишков раньше не только не  хвалил  здешних  людей,  но  даже
ругал. Если сравнить, например, с Донбассом, то там люди совсем другие. На
одном собрании, где отчитывался Федор Бескудников  и  многие,  даже  члены
правления,