Моррис  уловил  свое  отражение  в  зеркале  между  двумя   бутылками
спиртного: лицо пылает от жары и выпитого виски, волосы после купания  в
море  свисают  крысиными  хвостиками.  Вот   так   всегда!   Везет   как
утопленнику. Ей непременно надо было  выбрасывать  костюм  именно  в  ту
урну, куда заглянул вокзальный попрошайка. (Нет,  вы  только  подумайте,
решил презентовать помоечные тряпки родной дочурке! Господи, если  бы  у
Морриса были дети, он в лепешку бы разбился, но давал бы  им  все  самое
лучшее. Иначе зачем вообще производить их на свет? Зачем  отец  произвел
его на свет?)
   Он встал и вышел из бара, переполненный слепящей яростью.

Глава одиннадцатая

   - Ты просто ревнуешь. Он вовсе не ухаживает за мной. Он...
   - Я не буду с ними ужинать.
   - Ты столько дней  уговаривал  меня  поужинать  в  ресторане,  и  вот
теперь, когда я согласилась, отказываешься. Ну пойдем же, Морри!
   - Только не с ними! Если и пойдем, то одни.
   Его  жизнь  зримо  превращалась  в  фарс.  Настоящее  похищение  -  с
завязанными  глазами,  с  жертвой,  запертой  в  комнате,  с  неизменным
револьвером в руке у похитителя - лучше хотя бы тем,  что  не  возникает
сомнений, кто и кем командует. Моррис подумал,  что  если  бы  похищение
затеял его отец, то именно так все и было бы, - а Морриса  он  наверняка
бы обозвал педрилой.
   Массимина втирала лосьон в его обгоревшую (по ее милости) спину - они
поселились в дешевом гостиничном номере, полном мух, - и  он  знал,  что
она весело улыбается из-под дурацкой роскошной завивки, а длинный  локон
спадает на выщипанную бровь.  Улыбается,  потому  что  искренне  думает,
будто он ревнует. Вот уж воистину, нет предела женскому тщеславию. После
того, как обрезала волосы и вырядилась в новые  тряпки,  возомнила  себя
Венерой и всю вторую половину дня таскала его  по  магазинам  в  поисках
духов  и  косметики.  ("Мама  никогда  не  разрешала  мне  покупать   ту
косметику, какая мне нравилась. Приходилось  побираться  у  сестер.")  А
ведь каких-то два дня назад была рада перспективе провести весь июнь,  а
то и  июль,  а  возможно,  и  август,  парясь,  как  свинья,  в  красном
спортивном костюме.
   - А куда ты дела спортивный костюм? - спросил он.
   - Выбросила.
   - Господи, зачем?
   Гнев помог изобразить удивление. Моррис резко повернул голову,  чтобы
поймать ее улыбку. Немедленно задушить идиотку, пронеслась мысль. Сейчас
же. Это все решит. Утопить тело в  надежном  месте,  и  после  этого  он
сможет  путешествовать  в  свое  удовольствие,  забрать  выкуп   и   без
каких-либо треволнений вернуться в свою веронскую квартиру.
   Ну почему? Ведь вечно ноет, что надо экономить деньги, а потом  берет
и вышвыривает отличную вещь.
   Задушить. Странно, но от этой  ужасной  мысли  все  его  тело  обдало
приятным жаром. (А ведь она  уже  начала  ему  нравиться.  У  него  даже
появилось слабое подозрение на влюбленность - когда во время прогулки по
набережной  она,  извиваясь  и  хихикая,  прижималась  к  нему  бедром.)
Задушить... Нет ничего проще. И кто, в конце концов, об  этом  пожалеет?
(Разве его жизнь  не  стала  проще  после  смерти  матери,  несмотря  на
показную скорбь, несмотря на то, что если он кого и  любил,  так  только
мать? Ведь он мгновенно избавился тогда и от чувства вины, и  от  мысли,
что матери его спокойствие пришлось бы не  по  душе.  Почувствовал  себя
свободным. Да, наверное, в конечном счете, всякий влюбленный  и  любящий
стал бы счастливее, если  б  те,  кого  он  любит,  умерли.)  Убить  ее.
Никчемное создание. Даже школьные экзамены и то  провалила.  (Вот  разве
он, Моррис, хотя бы раз срезблся на экзамене? И что  с  того,  смотрите,
куда это его привело.) К  тому  же  она  заслужила  наказание.  Написала
гнусное письмо  мамаше  (...возможно,  он  иногда  и  лжет...),  да  еще
выкинула свой спортивный  костюм!  Моррис  внезапно  ощутил,  как  горлу
подступает тошнота, - то была тошнота  ярости,  мешавшаяся  с  тошнотой,
вызванной солнечными ожогами и  духотой,  что  висела  в  этом  мрачном,
кишащем мухами гостиничном номере, наидешевейшем из дешевейших.  Он  мог
бы запросто это сделать, он ведь гораздо сильнее. Просто...
   - Ты сказал, что я в нем выгляжу некрасивой. А я хочу  носить  только
те вещи, которые тебе нравятся, Морри. Я...
   К  тому  же  как  ему  потом  от  нее  избавиться,  а?   Предположим,
родственнички раскошелятся, и что дальше?..
   - Я выкинула его ради тебя, Морри.
   Стоя на коленях, Массимина  старательно  втирала  лосьон  в  саднящую
кожу. Она нежно, едва касаясь, проводила ладонью по обожженным плечам.
   - У тебя потрясающая спина, - прошептала она, склоняясь к его уху.
   Морриса одновременно пробила дрожь и обдало жаром, пальцы, сцепленные
на затылке, сжались еще сильнее. Голос ее внезапно стал хриплым:
   - Я так бы хотела заняться с тобой любовью,  Морри,  если  бы  только
мы...
   Он не двигался. Жар усилился.
   - Я не буду ужинать с этой парочкой. Он все время на тебя пялится.
   - Слушаюсь, повелитель. - Она рассмеялась, тонкие  пальцы,  скользнув
по  намасленной  спине,  нырнули  под  резинку  бермуд.   Тело   Морриса
напряглось, словно стальной канат.
   - Морри...
   Вот сейчас, сейчас... как только... Жар в теле стал невыносимым. Если
она...
   Стук в дверь прозвучал громом небесным. Моррис резко  перевернулся  и
вскочил, словно его застигли  на  месте  преступления.  Массимина  пулей
слетела с кровати, нечаянно задев Морриса ладонью по лицу.
   - Avanti! <Войдите! (итал.)>
   Господи, кого это принесла нелегкая?! Неужели полиция? Моррис  поднес
руку к лицу. Кровь... Наверное, кольцо Массимины царапнуло губу...
   - Avanti, prego.
   На пороге стояли Сандра и ее приятель Джакомо...

***

   Выбросив "Арену", Моррис вернулся на пляж с тремя порциями мороженого
и обнаружил, что события приняли неожиданный  оборот.  (А  он-то  считал
себя таким прозорливым, таким дальновидным.)
   Приятель Сандры... И не просто приятель, а приятель-итальянец!
   Моррис полагал, что, говоря "мы", кобыла имела в виду себя  и  своего
англичанина, или подругу-англичанку, или, на худой  конец,  целую  кодлу
англичан, - ни один из этих вариантов не представлял никакой  опасности.
Вряд  ли  англоязычная  публика  могла  знать,  что  Массимина  Тревизан
числится похищенной. Но итальянец -  это  же  совсем  другое  дело!  Тем
более, такой - ишь, больше косится на Массимину, чем на свою  белобрысую
пассию.  (Вообще-то  Моррис  вовсе  не   считал   Массимину   такой   уж
привлекательной,  смотреть-то  особо  не  на  что,   разве   что   грудь
впечатляет, впрочем, как раз по этой части у бедняжки Сандры дела полный
швах.)
   Джакомо был много старше Сандры и много ниже. При  ходьбе  он  сильно
прихрамывал, но  причину  хромоты  определить  было  трудно,  поскольку,
несмотря на адскую жару, он носил длинные брюки. Неизменные у итальянцев
щегольские усики уже тронула седина. Щелкая пальцами или потирая ладони,
Джакомо так и сыпал рискованными остротами да  намеками,  граничащими  с
пошлостью.
   Как  вскоре  выяснилось,  Джакомо  был  фотографом,  точнее,  как  он
выразился,  фотохудожником.  Теперь   ясно,   подумал   Моррис,   почему
долговязая мисс из аристократичного лондонского Хадли связалась с  таким
коротышкой;  впрочем,  сейчас  его  больше  занимала  мысль,  станет  ли
полиция,  обнаружив  спортивный  костюм,  прочесывать  все  гостиницы  и
пансионы Виченцы. Ох, если б только дошло письмо... И если б письмо было
чуть серьезнее... И почему он не проявил  больше  решимости,  почему  не
отрезал пути к  отступлению,  почему  оставил  лазейку  -  мол,  обычный
розыгрыш, и все. Ведь если  полиция  пренебрежительно  отнесется  к  его
письму, то она запросто может принять версию побега, а значит  -  начнет
проверку гостиниц.
   - ...Из Неаполя, - говорил Джакомо, расправляясь с мороженым, которое
Моррис предназначал себе. - Но сейчас, спустя десять лет, возвращаюсь  к
своим корням. Теперь я живу в Вероне.
   В Вероне?! Моррису показалось, что земля уплывает из-под  ног,  но  в
следующий миг он ринулся в разговор, точно слон в посудную лавку. Прежде
чем Массимина проглотила мороженое и начала выяснять, нет ли у них общих
знакомых, он лихорадочно выкрикнул:
   - И давно вы путешествуете?
   Уловив в интонации Морриса откровенную фальшь, Джакомо  на  мгновение
задумался, не зная, вызван ли вопрос простым  неумением  вести  светскую
беседу  или  откровенной   грубостью.   Но   Сандра,   едва   говорившая
по-итальянски, осталась глуха к наигранному тону Морриса.
   - Уже неделю, - ответила она.  -  Сюда,  в  Римини,  мы  приехали  из
Венеции, где провели четыре дня, а по дороге заглянули в Равенну...
   Моррис перевел дух. Слава богу, этот тип уехал из Вероны до того, как
заварилась вся эта каша. Половчее отделаться от гнусной парочки,  и  все
снова пойдет как по маслу. Сандра щебетала, что она в полном восторге от
мозаик Равенны. Просто потрясающе! - вдруг закончила она на  английском,
обращаясь к Моррису. Взгляды Джакомо становились все более  нескромными,
он буквально пожирал глазами грудь Массимины и сдвинутые девичьи  бедра,
стыдливо прятавшие лоно. Porco! <Свинья (итал.)>
   На лице фотографа играла  типично  итальянская  похотливая  улыбочка,
улыбочка маленького, задавленного инстинктом и условностями человечишки,
вынужденного жить, не давая воли своим желаниям  и  мечтам.  Полная  моя
противоположность,  подумал  Моррис.  Он  сам,  в  конце  концов,  может
спокойно обходиться  без  женщин.  Никогда  он  не  был  рабом  животных
инстинктов.
   - Прошу прощения, - пробормотал Моррис, поднося руку  ко  лбу,  -  но
боюсь, мне нехорошо. Должно быть, перегрелся на солнце. - И повернулся к
Массимине:
   - Мими, я понимаю, что это скучно, но мне надо бы полежать в прохладе
и темноте. Пойдем?
   - Встретимся перед ужином! - бодро воскликнул Джакомо.
   - Хорошо, - согласился Моррис, - в семь часов у пирса.
   Только бы избавиться от них, только  бы  избавиться.  И,  подталкивая
Массимину, он направился через весь город к пансиону.

***

   - Черт возьми, откуда у них взялся адрес? - злобно  выдохнул  Моррис,
как только они оказались на заднем сиденье машины.
   Но деваться было некуда: эта парочка ввалилась в их номер, и  Моррису
ничего не оставалось, как принять  приглашение  поужинать  в  загородном
ресторане. Он чувствовал, что  прежде,  чем  обрести  дыхание,  придется
пройти через все круги ада. Целый вечер без единого глотка воздуха - вот
что его ждет.
   - Это  я  сказала  Сандре,  где  мы  остановились.  Пока  ты  покупал
мороженое.
   - А с какой стати ты всем подряд говоришь, где мы остановились?
   - Но почему бы и нет? - беззаботно рассмеялась Массимина.
   Действительно, почему бы и нет.
   Массимине потребовалось больше  получаса,  чтобы  обновить  купленную
днем косметику. Вопреки себе, то  есть  своим  эстетическим  воззрениям,
Моррис посоветовал ей выбрать цвета  поярче  -  едкие  красные  и  синие
оттенки, - он надеялся, что с такой штукатуркой на физиономии  Массимина
окончательно утратит сходство с собой, превратится в  вульгарную  девку.
Но она  накрасилась  так  умело  и  ловко,  что  лишь  подчеркнула  свою
миловидность, ее лицо приобрело отретушированную четкость  той  парадной
фотографии, что опубликовали в газетах. Ведь наверняка именно это фото и
станут печатать всякий раз,  когда  газетным  шакалам  вздумается  снова
вытащить на свет историю с исчезновением девчонки.
   Моррис был вне себя от раздражения (да, он ее  изменил,  но  лишь  во
вред себе!). И все же он мог поклясться, что пастельные тона куда  лучше
оттенили бы бархатистость кожи,  эту  удивительную  молочную  белизну  с
разбросанными, словно хлебные крошки, веснушками;  сейчас  же  Массимина
походила на раскрашенного ангела из церкви, привлекая излишнее внимание.
Внимание Джакомо. Человека из Вероны.
   - Полагаю, тебе не приходило в голову, что твоя мать  может  запросто
узнать, где мы находимся? - прошипел он ей в самое ухо. А еще она вылила
на себя слишком много духов. Терпкий аромат заполнил всю  машину.  -  Не
приходило, так ведь?
   - Нет! - расхохоталась Массимина,  обнимая  его.  -  Ну  к  чему  так
нервничать, Морри. И потом, какая разница, даже если она узнает?  Мы  ей
скажем, что слишком поздно, что я беременна и мы скоро поженимся. Эй, мы
убежали из дома! - крикнула она, обращаясь к паре, сидевшей  впереди.  -
Моей маме не понравился Морри-ис, вот мы и убежали.
   Моррис стиснул ее бедро в попытке усмирить вскипевшую кровь.
   - Заткнись! - прохрипел он.
   Автомобиль быстро кружил по узким сельским дорогам, убегающим  вглубь
Апеннин; от горных вершин легли длинные тени. Джакомо вез их в ресторан,
притулившийся на террасе над крутым  склоном  чуть  ниже  Сан-Марино,  -
чудесное местечко, по его уверениям.
   - А мы тоже убегаем, правда, Джакомо?  -  мелодично  пропела  Сандра,
ероша свои светлые волосы.
   - Proprio cosн <Именно так (итал.)>, - отозвался Джакомо.  -  Все  мы
влюбленные голубки. - И,  оторвав  взгляд  от  прихотливо  извивавшегося
серпантина, обернулся и подмигнул.
   Иными словами,  этот  похотливый  козел  бросил  бедняжку  жену,  вот
скотина, думал Моррис. Как папочка поступил с матерью.  Сколько  времени
прошло после ее смерти,  когда  эта  костлявая  тварь  Эйлин  захихикала
внизу, завозилась на диване, пытаясь выдернуть отцовскую руку  из  своих
трусов? И Картуччо небось такой же. Жена,  видите  ли,  умерла.  Да  как
Моррис мог проверить, врет он или  нет?  Наверняка  пришил  ненаглядную,
мерзавец. Запросто.
   Моррис заглядывал в пропасть,  мелькавшую  то  справа,  то  слева,  -
машина все глубже забиралась  в  горы.  Если  бы  только  удалось  самую
чуточку вывернуть руль и выскочить, прежде... но  у  машины  только  две
дверцы, а он сидит сзади. (Что с ним творится? Неужто он сходит с ума? В
конце концов, он всего-то и сделал, что  убежал  с  Массиминой,  написал
глупое письмо, да наврал полиции. Они сами виноваты, что у него так  все
просто получилось. Сами его подтолкнули. Иначе  всю  эту  историю  он  и
затевать бы не стал.)
   Впереди  уже  виднелось  Сан-Марино.  Зубчатые  стены  со   старинной
гравюры,  розовеющие  в  лучах  закатного  солнца   замки   -   слащавая
иллюстрация  к  "Властелину  колец"  или  декорация  к  костюмированному
фильму.    Расслабься,    расслабься,    расслабься...    действуй    по
обстоятельствам. Под колесами захрустел  гравий,  и  они  вывалились  из
машины. Не правдоподобно красивые силуэты замков  Сан-Марино  наполовину
закрывала туша автофургона с голландскими номерами.
   - Некоторых туристов невольно начинаешь ненавидеть, - сказала  Сандра
на своем отточенном мелодичном английском, показывая на фургон.
   Должно быть, с таким  выговором  дамочка  работает  на  "Би-Би-Си"...
помощником  продюсера.  А  ее  папаша  -  политический  обозреватель  на
"Радио-4". Сбрендить можно от такой утонченной публики.
   - Я вас понимаю.
   Моррис отчаянно пытался уследить за болтовней  Массимины  и  Джакомо,
готовый вмешаться при малейшем намеке на  обмен  адресами.  Но  Джакомо,
казалось, всячески избегал тем, которые могли выявить общих знакомых,  -
должно быть, виной тому было щекотливое  положение,  в  котором  он  сам
пребывал.  Пока,  насколько  понял  Моррис,  даже  не  спросил   фамилию
Массимины. Да и зачем она ему?  Вот  разве  он,  Моррис,  знает  фамилию
Стэна? Или Симонетты?
   - Они столько времени ехали из своей Голландии, - продолжала  Сандра,
- и только для того, чтобы весь  день  проваляться  на  пляже,  а  потом
отправиться пожрать пиццы, предварительно загородив чудесный  вид  своим
проклятым фургоном.
   Джакомо на мгновение дружески коснулся обнаженного  плеча  Массимины.
Нет, поистине неслыханно, что  некоторые  типы  себе  позволяют!  Моррис
никогда бы так не  поступил  с  чужой  девушкой.  Например,  с  Сандрой.
Похоже, среди них четверых лишь у него сохранились моральные устои, лишь
он помнит, кто с кем сюда  пришел.  Джакомо  что-то  нашептывал  на  ухо
Массимине, но вряд ли с такой похотливой улыбочкой спрашивают фамилию.
   - А если они даже и зайдут в какой-нибудь музей, то побродят по  нему
минут десять и после этого считают, что изучили всю Италию. Они даже  не
пытаются постичь образ  жизни  этих  людей,  который  и  есть  подлинное
искусство, и как этот образ жизни соотносится со славным прошлым страны.
К примеру, мозаики Равенны...
   Моррис налил себе очередной бокал вина. Он слишком много пьет.  Нужно
следить за собой. Главное - помнить, что он  лучше  этих  людей,  лучше,
умнее и тоньше. Во всех смыслах. Так что нервничать незачем.
   - За вас? - Он поднял бокал.
   По крайней мере, ситуация будоражит кровь.
   - Да, пожалуй, - кивнула  Сандра  и  залпом  осушила  свой  бокал.  -
Никакой  фантазии.  Пиво,  пляж,  телевизор  и  плотские  утехи.  Думаю,
основное отличие людей искусства от прочих - это  их  чуткость.  Я  хочу
сказать, что человек искусства скорее  способен  на  внимание  к  другим
людям, потому что...
   Чушь собачья! Да ты только взгляни  на  своего  колченогого  ухажера,
дорогая, бездна ведь чуткости! Ни хрена эта дура с безупречным выговором
не понимает в искусстве, в таком-то дурацком платье с вырезом  по  самое
не могу, а эти серьги невообразимой формы,  вроде  детских  головоломок,
что богатеи покупают в "Харродс" своим соплякам на  Рождество.  Подарите
девочке мелодичный голосок при рождении, клюшку  для  гольфа,  когда  ей
исполнится десять,  и  лошадь  к  половому  созреванию  -  и  можете  не
сомневаться, что через несколько лет она возомнит,  будто  имеет  полное
право разглагольствовать об искусстве до второго пришествия.
   - Заметьте, - продолжала Сандра, - половина  людей  на  "Би-Би-Си"  -
точь-в-точь как  эти  голландцы.  Как  не  устает  повторять  мой  папа,
культура у этого люда - не более чем дымовая завеса. Несмотря на все  их
жеманничанье.
   Она двумя пальцами поправила бретельку платья, подалась к Моррису  и,
приглашая разделить эту точку зрения, улыбнулась, обнажив острые, как  у
принцессы Анны,  зубы.  Видимо,  "дымовая  завеса"  и  "жеманничанье"  -
любимые словечки в ее семейке.
   - Я хочу сказать, что предпочла бы общаться с простыми людьми, чем  с
половиной этих олухов и женоподобных ничтожеств, которые  день  напролет
вещают на радио и телевидении о культуре, ни черта не смысля в ней.  Нет
в них соли земной, они напрочь оторваны от жизни, в отличие  от  простых
мужиков, которые сохранили свои корни. А простые парни без тени сомнения
останавливают свой фургон на фоне сказочного Сан-Марино, загораживая вид
так называемым ценителям прекрасного, и искренне орут:  "А  ни  хрена  ж
себе, мать твою!"
   Ну вот, теперь мы поем хвалу фургонщикам, которых  поносили  четверть
часа назад. Давай, дорогая, мели языком, у тебя это хорошо получается. А
ведь он ей даже не возражал. Да и зачем - она и без  посторонней  помощи
поменяла свое мнение на  полярное.  Да  мой  папочка,  эта  соль  земли,
оттрахал бы тебя до крови, до смерти, мало бы не показалось. А потом дал
бы пинка под зад (как он поступил с  Эйлин  Костлявой,  да  и  со  всеми
остальными прошмандовками).
   С другой стороны, многие женщины вполне довольны такой жизнью.
   Сандра со смехом откинулась на спинку стула. Расправившись чуть ли не
в одиночку с  графином  вина,  она  пребывала  в  убеждении,  что  нынче
блистательна и неотразима как никогда.
   - Впрочем, Джакомо - настоящий художник.  Вам  следует  взглянуть  на
альбом,  который  он  издал.  Называется  "Сумерки  Средневековья".  Это
действительно замечательная вещь. Правда, Джакомо?
   И Сандра  воспользовалась  возможностью  встрять  в  разговор  своего
воздыхателя с Массиминой.
   - Обязательно куплю, - пообещал Моррис. (И помочусь на него.)
   Он  вдруг  понял,  что  ему  невыносимо  хочется  в  ту