чевидная  насмешка
судьбы заключалась в том, что как  бы  редки  и  странны  ни  бывали  их
встречи, Стэну, похоже, Моррис как раз нравился.  Тупой  янки  со  своей
вечной улыбочкой был само участие. Идешь ты, чего это с тобой стряслось?
Где, когда? Да уж, влетел! Ну не кисни, старичок, помнишь, в каком я был
виде, когда мы встретились в Риме, еле  ноги  таскал.  Полтела  в  гипсе
после аварии...
   Подчеркнуто обращаясь к одному Форбсу, Моррис произнес ледяным тоном:
   - Не знал, что вы знакомы. - А про себя подумал, какой все-таки идиот
этот Стэн. Если бы искромсанное лицо так зарастало, как поломанные ноги.
Ты будешь умирать от рака, а Стэн расскажет в утешение,  как  у  него  в
пятом классе разболелся зуб.
   - Я тут вел переговоры насчет должности в  летней  школе,  -  пояснил
Форбс. При чем здесь гуляние  под  ручку  по  площади,  было  совершенно
непонятно.
   На  миг  повисло  неловкое  молчание.  Форбс  из-под  пыльных  ресниц
разглядывал Морриса куда пристальнее, чем случалось прежде. Впрочем, он,
вероятно, всего лишь хотел показать, что не стесняется взглянуть в  лицо
уроду. Моррис подумал с тоской: в том,  что  касается  реакции  ближних,
нужно было предусмотреть больше  вариантов.  Гораздо  больше.  Исключая,
само собой, недоумков вроде Стэна.
   - Старина Пит - хочет, чтобы я  прочел  курс  лекций  по  ВЖ  в  этой
лавочке, которую он устраивает.
   Моррису ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь звал  Форбса
Питом. Равно он не смог с ходу отгадать, что означает ВЖ. В устах  Стэна
- разве что "в жопу"?
   - Венецианская живопись. У  Стэна  диплом  по  истории  искусства,  -
пояснил Форбс, загадочно потупившись. Определенно, в разговоре ощущалась
какая-то неловкость, надо полагать, из-за Морриса. А может, и нет.
   -  Я  подумал,  -  продолжал  непрошеные  объяснения  Форбс,  -   для
разнообразия неплохо бы представить и американский подход к искусству. В
наше время не стоит создавать в школе слишком английскую атмосферу.
   Тут Стэн обнял старшего товарища и нежно привлек  к  себе.  Что  живо
напомнило Моррису омерзительный диспут  о  предполагаемых  преимуществах
бисексуального образа жизни. Однажды он услышал такое, когда одиночество
толкало в компанию неприкаянных побродяжек, каким некогда был и он  сам.
Больше всего поражало, до чего  тщательно  пожилой  джентльмен  скрывает
вполне понятное отвращение к амикошонской выходке этого  недоумка.  Стэн
явно не стоил его забот. При  первом  же  случае  надо  будет  объяснить
Форбсу, что нет никакой нужды связываться ради экономии  с  задрипанными
провинциалами. Моррис охотно даст денег на  настоящих  специалистов,  по
крайней мере, в первые год или два.
   Он встал.
   - Пора обратно в больницу. Меня отпустили на  несколько  часов,  чтоб
разобраться, - чуть было не ляпнул "с полицией", - с  завещанием  старой
синьоры.
   Форбс  и  Стэн  пообещали  его  навестить.  Возможно,  завтра.   Надо
полагать, оба чувствовали себя слегка виноватыми оттого, что с ними  все
в порядке. Уже собравшись идти, Моррис повернулся к Форбсу:
   - А кстати, когда это произошло... ну, с собакой, вы  не  припомните,
кто взял мое пальто?
   Лицо старика не дрогнуло. Выцветшие глаза оставались ясными.
   - Ваше пальто?
   - В кармане был бумажник.
   Стэн, явно не понимавший, о чем речь, вдруг брякнул ни с  того  ни  с
сего:
   - Ну, ясное дело.
   Наркотиков, что ли, нажрался?
   Форбс покачал головой.
   - Помню, после того, как карабинеры пристрелили собаку, один  помогал
Кваме отнести вас в машину. Может быть, кто-то из этих двоих снял с  вас
пальто. А потом... - он задумчиво выпятил губы, до странности сочные  на
пергаментном лице. - Nec scire  fas  est  omnia  <Невозможно  знать  всё
(лат.)>.
   - Ох, старичок, до чего ж он крут со своей  латынью!  -  расхохотался
Стэн, снова облапив Форбса.
   Моррис поспешил прочь в необъяснимом смущении.

Глава тридцатая

   Часы пробили полдень. Моррис брел через  бурлящую  красками  площадь.
Порфировые веера расстилались под  ногами,  нарядные  дети  катались  на
трехколесных велосипедах среди туристов, очарованных местными красотами.
Наверное, надо идти прямо к Фендштейгу с  повинной,  думал  он.  Теперь,
когда он безобразен и с виду, и в душе, что для него  свобода?  Свобода,
когда все шарахаются прочь или в лучшем случае снисходят до него. Вот  и
Форбс предпочел дружбу Стэна. Ведь верно, Мими? Верно? Так признаться  в
содеянном или нет?
   Ангел-хранитель  безмолвствовал.  Не  было  смысла   даже   доставать
телефон. Моррис остановился у памятника королю  Виктору  Эммануилу.  Как
меняется настроение! Внезапный порыв  заставил  его  помахать  таксисту.
Прежде чем идти сдаваться, он съездит домой  и  все  обсудит  с  Паолой.
Потребует ответа, почему она притворялась, будто не беременна.  Заставит
рассказать, что ей известно. Возможно, даже сообщит кое-что, чего она не
знает. Но главное, выяснит, собирается ли она бросить его, какое будущее
его  ждет,  если  удастся  вырваться  из  лап  правосудия.  Похоже,  вся
депрессия как раз оттого, что  жизнь  с  Паолой  превратилась  в  тяжкое
бремя. Насколько же легче без нее - в больнице или даже в тюрьме.
   Но вряд ли он сможет признаться Паоле в самом важном  и  попросить  у
нее развода, чтобы жениться на Антонелле.
   Такси, свернув в последний раз,  остановилось  у  чугунных  ворот.  В
полном  смятении,  растревоженный  донельзя,  мучительно  балансируя  на
опасной грани безумия, между поражением и  победой,  Моррис  шел  раз  и
навсегда  выяснить  отношения  с  Паолой.  Сказать,  что  готов  сдаться
властям, или просить ее о помощи - он и сам еще не знал.
   Он окликнул жену из холла, но никто не отозвался, и Моррис  прошел  в
гостиную. На дубовом  столике  лежала  городская  газета,  раскрытая  на
странице с заголовком: "ВСЕ БОЛЬШЕ ЗАГАДОК В ДЕЛЕ ПОЗЕНАТО". Моррис даже
не взглянул, о чем там речь. Прошли времена, когда  его  волновало,  что
пишут газеты. Он стал старше и мудрей.
   Растерянно оглядывая комнату, он дивился ее  добротной  элегантности:
изразцовый пол в шахматную клетку, антикварная мебель,  солнечные  блики
на полировке. Именно такую солидную обстановку выбрал бы он сам, стал бы
ее неотъемлемой частью и носил ее в себе.  Если  б  только  не  пришлось
сделать того, что он сделал ради достижения цели...
   Моррис, не раздумывая, направился к каминной полке и открыл  корзинку
для рукоделия старой синьоры. Заштопанные трусики были там,  где  он  их
оставил, проносив несколько дней в  кармане.  И  снова,  как  много  раз
прежде, он попытался представить юное тело Мими. Как темны были волосы у
нее на лоне, как густы и блестящи!
   Пять минут спустя, вытянувшись на старой  двуспальной  кровати,  куда
много лет ложилась Массимина, глядя мутным  взором  на  Увенчание  Девы,
Моррис почти уже довел себя до оргазма  с  помощью  картины  и  трусиков
Мими, как вдруг в холле зазвонил телефон. Рука застыла в  испуге.  Взять
трубку никак не получалось, но звонок явно был  посланием  от  Мими,  не
желавшей, чтобы он так себя вел. Одно дело секс с Паолой, но еще ни разу
он не разрешал себе думать о ней при  этом.  Будь  что  будет  -  Моррис
закрыл глаза и расслабился, с мучительной  сладостью  постигая  таинство
отрешения.
   Неожиданно раздался голос: "Извините, нас сейчас нет дома..."
   Моррис сорвался с кровати, поспешно подхватив  брюки  и  запихивая  в
карман скомканные трусики, но тут узнал интонации жены, чье  притворство
подчеркивал дешевенький магнитофон. Он замер и перевел дух. Автоответчик
- это что-то новое. Почему она не сказала?  Моррис  прислушался.  Гудок,
затем слабый щелчок. "Паола?" Пауза.  "Ты  тут,  signora  bella?"  Снова
пауза. "Извини, крошка, я сегодня подзадержусь чутку". ПО БАСУ И  ПОНЯЛ!
После этого автоответчик продолжал пищать и гудеть уже без слов.
   Моррис тупо уставился в пространство. Потом прикусил костяшку пальца.
Ради всего святого! Застегнув ремень, он буквально скатился по  ступеням
и выскочил наружу. Повозившись с ключом, откинул тяжелую  дверь  гаража,
где, само собой, не было ни "мерседеса", ни Паолиной "ланчи". Стоял лишь
древний "фиат" синьоры Тревизан. Странный снобизм у  этих  потомственных
богачей, что предпочитают допотопные экипажи. Но, по крайней мере, ключи
торчали в зажигании. "Фиат-то, конечно, совсем даже не люкс, как  сказал
бы старина Форбс. Тем не менее - да будет свет..." - мрачно  скаламбурил
он, забираясь в машину.
   Та упорно не желала заводиться.  Аккумулятор  давно  разделил  участь
хозяйки, только закопать  его  никто  не  потрудился.  Моррису  пришлось
толкать ржавую тачку по белым камням к  воротам,  потом  скатываться  по
крутому склону. "Фиат" ожил, к счастью, буквально за  секунду  до  того,
как врезаться в трактор, тащивший прицеп с навозом. Ну,  страна!  Моррис
безжалостно гнал клячу, не заботясь о  зрителях,  и  обнаружил,  проехав
через весь город, что на оживленных улицах его физиономия в сочетании  с
разваливающимся кабриолетом производит необычайный эффект.
   Четверть часа спустя, когда  он  был  уже  на  другом  конце  Вероны,
раздался звонок.
   - Моррис, вы  меня  слышите?  -  Голос  Форбса,  насколько  позволяла
угадать дребезжащая таратайка, дрожал от волнения. Но Моррису было не до
того. Он даже не стал изображать, что вернулся  в  больницу,  а  спросил
прямо в лоб, что стряслось. И, не дав Форбсу продолжить, желчно добавил:
   - Стэн Альбертини не сможет быть достойным преподавателем ни в нашей,
ни в какой другой школе. Зря вы тратите на него свое время. Кстати,  раз
уж я вложил в это дело столько денег, буду признателен, если  впредь  вы
станете советоваться со мной, прежде чем брать кого-то на работу.
   - Послушайте, Моррис, я нашел машину. Только что.
   Сосредоточившись на повороте, Моррис не сразу сообразил.
   - Я всегда говорил, что вам нужна машина, - согласился он. - Но  если
хотите, чтобы я за нее заплатил, придется одалживать ее  ребятам,  когда
они вечером поедут в город поразвлечься.
   Форбсу следовало напомнить, кто здесь хозяин.
   - Нет-нет, Моррис, я нашел ту машину.
   - Какую?
   - Слушайте, я тут показывал Стэну школу и ее окрестности. И заглянул,
сам не знаю зачем, в конюшни за домом, где сломанный трактор.
   Моррис даже не пытался понять, о чем он, так  не  терпелось  увидеть,
действительно ли "ланча" жены стоит у их бывшего дома.
   - Я хочу сказать, за этим трактором, по-моему, спрятана машина Бобо.
   Бобо! Моррис немедленно съехал на обочину,  но  предусмотрительно  не
заглушил дряхлый движок.
   - Какая марка, цвет?
   Форбс ответил.
   - Вы об этом говорили Стэну?
   - Нет, машина просто стояла за  трактором.  Не  стоило  обращать  его
внимания.
   - Но ведь полиция наверняка произвела обыск.
   - В первые дни. А потом нет. Кто-то, наверное, перегнал ее к дому уже
после всего.
   Мысли мелькали так быстро, что Моррис не мог сообразить, о чем же он,
собственно, думает.
   - Боюсь, это  означает,  что  его  все-таки  убили  Фарук  и  Азедин.
Наверное, они и спрятали машину там, когда вернулись, или сговорились  с
остальными.  -  Форбс  словно  бы  ждал  подтверждения  своих   слов   и
одновременно боялся этого.
   Однако Моррис с ходу отверг кажущееся  очевидным  объяснение,  причем
без  всяких  логических  рассуждений.  Возможно,  потому,  что  научился
угадывать в простых объяснениях ловушки.
   - Наоборот, - возразил он, - мне как раз  кажется,  кто-то  хочет  их
подставить.
   Телефонная  линия,  которую,  по   мнению   Морриса,   вполне   могли
прослушивать, никак не реагировала. И вот что  странно,  подумал  он:  с
каким бы пристрастием полицейские ни вели допросы, на самом деле они  не
очень-то стараются. Например, не обыскивают  регулярно  старые  конюшни.
Наверное, у этих бедолаг, в отличие от книжных и  киношных  сыщиков,  по
горло менее - запутанных дел, с которыми разбираться сподручнее, или  же
они больше озабочены своей интимной жизнью и семейными неурядицами,  чем
исчезновением Бобо Позенато. Что, если  опять-таки  разобраться,  вполне
резонно.
   - Кто же мог такое придумать? - Форбс перешел почти на шепот.
   - А вы точно не помните, кто снимал  с  меня  пальто  в  то  утро?  -
многозначительно спросил Моррис. - Мне сейчас кажется, это был Кваме.
   Пока Форбс боролся  с  собой,  готовясь  к  неотвратимому  признанию,
Моррис подвел итог:
   - Так или иначе, пока никому ничего не  говорите.  Хорошо?  Я  приеду
сам, как только смогу.
   - Splendide mendax <Блестящая ложь (лат.)>, - пробормотал Форбс.
   - Чао, - распрощался Моррис. Даже если весь остаток дней ему придется
провести за решеткой, спасая чужие души, никто не сможет сказать, что он
не получил удовольствия, удерживаясь на спине норовистой лошадки сколько
было сил.

Глава тридцать первая

   На   пригорках   вокруг    Монторио    цвели    вишни,    скучноватый
однообразно-зеленый пейзаж сделался похож на торт со взбитыми  сливками.
Моррис вылез из машины в  полусотне  метров  от  дома,  постаравшись  не
хлопать дверцей. Во всей округе слышно было лишь басовитое гудение  пчел
да кваканье лягушек в деревенских прудах.
   Вот еще один прекрасный уголок, подумал Моррис -  и  поразился  своей
способности воспринимать окружающий мир в столь горестный момент. Ибо ее
"ланча" была здесь. На самом деле стояла. Наяву.
   Внезапно средь сельской идиллии взвыл  мотор  какого-то  механизма  -
стройка под окнами продолжалась. Никто не услышит, как Моррис войдет.
   Приблизившись к воротам, он заметил, что один из шести  установленных
рядком  почтовых  ящиков  больше  не  сверкает  нержавеющей  сталью,  но
выкрашен в черный цвет. Из него выглядывал белый листок. Моррис  вытащил
послание и прочитал. Адресату сообщали, что его дальнейшее проживание  в
шестой квартире - именно таков был номер ящика - является нежелательным.
Послание  заканчивалось  туманными,  но  весьма  неприятными   угрозами.
Прекрасные пейзажи, судя по всему, вовсе  не  гарантировали  пристойного
обхождения. Опуская бумагу обратно в ящик, Моррис решил это запомнить  -
так откладывают в сторону фрагменты  головоломки,  пока  не  появится  -
напарник, чтобы сложить их воедино. "Скоро. Очень скоро все закончится",
-  подсказывала  интуиция.  Когда  Моррис  произнес   это   вслух,   ему
почудилось, что говорит не он и даже не Мими,  а  оба  прислушиваются  к
чему-то... или к кому-то.
   Моррис был почти готов к решению. Вернее, к разрешению.
   Машина - тот самый экскаватор  -  продолжала  громыхать  за  оградой.
Моррис тихо отворил  ворота  и  по  дорожке  дошел  до  двери.  Ступени,
отделанные под мрамор, местами уже начали крошиться, и стало видно,  что
это всего лишь шлифованный известняк.  Достав  ключ,  он  прислушался  -
ничего, кроме шума стройплощадки.  Это  могло  создать  проблему:  дверь
открывалась прямиком в гостиную, а вдруг они сейчас именно там?
   И все-таки это его квартира, пусть  даже  они  там  просто  обсуждают
семейный бизнес. Моррис имеет  полное  право  в  любой  момент  войти  в
помещение,  где  законная  супруга,  носящая  его  ребенка,  общается  с
человеком, которому он дал жилье, работу, которого кормил и одевал.
   В то же время жар во всем теле, струйки  ледяного  пота  на  спине  и
дрожь в пальцах, вставлявших ключ в замок, подсказывали Моррису, что там
не просто беседуют. Рядом с собой он  чувствовал  Мими  и  вновь  смутно
осознавал - это начало конца.
   Интерьер  был  близок  к  совершенству,  мебель  выстроилась  ровными
рядами, как надгробия на кладбище. С тех  пор,  как  Моррис  здесь  жил,
добавилась лишь одна  деталь:  резная  деревянная  фигурка  африканского
воина с огромным торчащим  пенисом.  Возле  дивана  на  изразцовом  полу
Моррис увидал царапину - именно  туда  он  уронил  кирпич,  купленный  у
обманщика, которому пытался помочь. На этот раз, подумал он, ущерб  куда
серьезнее. Неудивительно, что из его брака ничего не вышло.
   Прислушавшись, он уловил за шумом экскаватора музыку на втором этаже.
Ту самую мелодию,  которую  жена  называла  "звуки  оргазма".  Дверь  на
лестницу была закрыта, и даже телефон выключен  из  розетки.  Какие  еще
нужны доказательства? И все же любопытство перевесило отвращение, он  не
смог оставаться на месте. Никакого плана действий у него  не  было,  это
вообще был полный идиотизм, но  Моррис  стал  крадучись  подниматься  по
винтовой лестнице, стараясь  не  угодить  на  скрипучую  ступеньку.  Как
только его голова оказалась выше уровня пола, он  глянул  сквозь  перила
прямо в карие глаза жены.

***

   Посреди  комнаты,  озаренной  четырьмя  светильниками,   располагался
низкий  красный  диван  -  последний  писк  моды.  -  Паола  стояла   на
четвереньках, лицом к Моррису,  и  черты  ее  все  больше  искажались  в
уродливой гримасе по мере приближения к вершине. Плечистый негр  нависал
над нею сзади, двигаясь размеренно и неутомимо.
   Без тени смущения она смотрела Моррису прямо в глаза,  словно  ничуть
не удивилась ни его появлению, ни безобразному  лицу.  Наоборот,  жадный
взгляд, казалось,  умолял  не  вмешиваться  хотя  бы  до  тех  пор,  как
закончится  случка.  Не  в  силах  пошевелиться,  Моррис   наблюдал   за
поруганием своего брака - и чувствовал рядом Мими. И хотя его душа  была
наполовину раздавлена происходящим, другая половинка испытывала глубокое
удовлетворение. Он свободен. Больше не нужно себя насиловать -  семейная
жизнь кончилась.
   Течная сука подвывала на одной ноте. Где-то монотонно жужжала  пчела.
Страстный  визг  оборвался  в  спазме  наслаждения.   Мужчина   басовито
заворчал.
   - Надеюсь,  вам  обоим  понравилось,  -  сказал  Моррис,  взобравшись
наверх. Паола дышала, как загнанная лошадь.  Кваме  отпихнул  ее  легкое
тело и поднял голову.
   - А, босс, - только и произнес он. Затем пояснил без тени смущения:
   - А мы думали, вы еще в больнице. Эй, босс, что это у вас с лицом?
   Все замолчали. Томно ныла музыка, за окном грохотал экскаватор. Кваме
развернулся всем телом к Моррису; на лоснящейся  от  пота  груди  играли
могучие мышцы. Обманутый муж колебался. Поскольку убить их обоих  -  при
том, что Кваме гораздо сильнее, - явно не  представлялось  возможным,  к
нему пришло холодное равновесие. Гнев словно заледенел; и  это  чувство,
разделенное с  Мими,  несло  в  себе  зародыш  неких  грядущих  событий.
Эмбрион... Я бы отнесся к этому  легче,  если  б  она  не  носила  моего
ребенка, мысленно проговорил Моррис и сразу  поправил  себя:  мою  дочь,
земное воплощение Мими!
   Паола наконец  отдышалась  и  откинулась  на  спинку  дивана,  острые
кончики грудей вызывающе уставились на Морриса. Склонив голову к  плечу,
она - лукаво улыбнулась:
   - Бедная  мордашка!  Слушай,  Мо,  не  забивай  себе  голову  разными
глупостями, лучше разденься и присоединяйся к нам.
   Было  уже  полвторого.   Там,   в   госпитале,   Дионизио   наверняка
беспокоится, куда подевался его английский  пациент.  И  откуда  Моррису
знать, вдруг Фендштейг  или  Марангони  докопаются,  что  он  сбежал  из
больницы, и, главное, куда? Но всему приходит конец.  Паола  переступила
черту.
   - Иди сюда, - повторила она. Моррис не  отрывал  от  нее  глаз.  Жена
захихикала. - Я знаю, Мо, мы тебя достали, но что тут такого, в самом-то
деле? Мне всегда хотелось, чтоб меня оттрахали сразу с двух  концов.  Ну
давай же, Мо, лови момент, и нечего делать из жизни трагедию.
   - Угу, - поддакнул Кваме.
   Перед  глазами  плыл  красный  туман.  Но  дальний  уголок   сознания
оставался поразительно ясным и трезвым, будто за  Морриса  думал  кто-то
другой. Прошли времена - в том отеле в Римини или на Сардинии - когда он
был бесконечно одинок. Внутренним взором он видел кроткое круглое личико
и светлый нимб над ним. Лик Святой Девы, la Vergine incoronata.
   - Мы  же  все  про  тебя  знаем,  Мо,  -  в  голосе  Паолы  появились
заискивающие нотки. - Кваме мне рассказа