аола,  как  это  с  нею
частенько бывало, вторглась во сне на его половину. Что-то детское  было
в привольном изгибе тела под тяжелым покрывалом. Она и есть  испорченный
ребенок, привыкший все получать  по  первому  требованию.  Моррис  надел
халат и  сел  в  единственное  в  спальне  кресло.  Час  или  больше  он
неподвижно смотрел в темноту; перенесенные  за  день  унижения  одно  за
другим проносились перед  мысленным  взором,  как  наяву.  Притворное  -
недовольство марокканца, склонившегося к окну машины; всплеск  идиотской
радости, когда удалось "сбить  цену"  до  ста  пятидесяти  тысяч;  потом
нарисованная усмешка Массимины в галерее, словно Моррис завяз в  трясине
и  отчаянно  пытается  вырваться,  молотя  руками  по  воздуху,  а   она
снисходительно взирает с вершин  своего  мученичества,  искупившего  все
грехи. Наконец, издевательский хохот жены, ее животное урчание и похоть,
- будто он, Моррис - всего лишь ходячий вибратор, который можно в  любой
момент употребить  в  свое  удовольствие,  будто  только  в  этом  он  и
нуждается, а не в понимании и утешении...
   "Не называй человека счастливым, пока  он  не  умер",  -  вспомнилось
изречение кого-то из старых моралистов. Эти слова  Моррис  повторял  всю
ночь напролет. Он почти завидовал теще, стоявшей у заветного порога.

Глава седьмая

   Дом, не слишком надежно прилепленный к вершине холма  над  Мардзаной,
имел три этажа и дырявую крышу с  четверкой  статуй  по  углам,  которые
Форбс,  опасливо  постояв  пару  минут  на  террасе,  поспешил  объявить
лишенными какой-либо  художественной  ценности.  Пусть  так,  но  Моррис
находил их по меньшей мере живописными. Скульптуры изображали,  судя  по
всему,  святых  Зено,  Рокко,  Анну  и  Агату  -  ничем  не   выдающихся
чудотворцев  местного  значения,  совершавших   некие   путаные   и   не
правдоподобные деяния. Но именно избыток ритуальной пышности и  был,  по
убеждению Морриса, самым ценным в итальянской культуре. Кто бы в  Англии
смог поверить, что Мими подмигивала ему с  фотографии  или  окликала  со
старой картины?  Это  накрепко  связало  его  с  итальянскими  духовными
традициями,  подарило  настоящую  опору   в   жизни.   Моррис   навсегда
принадлежал этой земле.
   Форбс заметил также, постучав по расшатанному оконному стеклу, что  в
доме либо будет жутко холодно, либо придется платить кошмарные деньги за
отопление. Скорее всего первое, объяснил Моррис, поскольку  центрального
отопления здесь нет, а камины нуждаются в основательном ремонте,  прежде
чем в них можно будет - разжигать огонь. "Но загляните-ка в - будущее, -
настаивал он, -  холм,  виноградники,  кипарисы,  благородный  фасад  со
скульптурами".
   - Rudis indigestaque moles <Топорная, бесформенная глыба  (лат.)>,  -
подытожил Форбс.
   - ?..
   - Я хочу сказать, что надеялся на лучшее, однако  quod  bonum  felix,
faustumque sit <Что в добрый  час,  то  и  во  благо  (лат.)>  К  вечеру
переберусь.
   Оказалось, Форбс  серьезно  задолжал  домовладельцам,  поскольку  был
вынужден содержать сразу две квартиры - здесь  и  в  Англии  -  на  свою
мизерную пенсию, которая к тому же часто запаздывала. Жена,  оставленная
в Кембридже, вела себя совершенно непотребно  и  без  конца  сетовала  в
письмах на дороговизну топлива,  общественного  транспорта,  театральных
билетов и всего на свете. Дамочка, похоже, просто не желала понять,  что
супруг от нее ушел. Форбс пустился  в  рассуждения,  как  он  благодарен
Моррису, что тот позволил ему вернуть утраченное  достоинство,  избежать
бесславного возвращения восвояси. Он повторял это на разные  лады,  взяв
Морриса за руку и преданно глядя водянистыми глазами в пыльных  складках
кожи. Было в нем некое благородное бескорыстие наставника,  удалившегося
от дел.  Моррис  тепло  улыбнулся.  Не  стоит  об  этом;  помочь  такому
достойному человеку - одно удовольствие. Он порадовался заинтригованному
взгляду, который послал ему старик при этих словах.
   Они еще  раз  осмотрели  дом  снизу  доверху.  Штукатурка  на  стенах
осыпалась огромными кусками, а ставни,  казалось,  держались  только  на
слоях старой краски. Холодная каменная  лестница  вела  на  покосившиеся
этажи со спальнями, где катастрофически не  хватало  мебели:  лишь  пара
продавленных кроватей с  готическими  спинками  да  туалетный  столик  с
мраморным верхом - разумеется, расколотым. Над  ним  траченная  плесенью
картина со  сценой  распятия  святого  Петра.  В  полумраке  на  верхней
лестничной площадке висел еще  один  холст:  молодая  женщина  стоит  на
коленях, рыдая над пышно убранной могилой,  в  глазах  отражаются  блики
нарисованных свечей.  Форбс  неодобрительно  покачал  головой  и  что-то
пробормотал по-латыни.
   Но Моррис остался доволен. Они ведь искали как раз такое  место,  где
витал  бы  дух  высокой  культуры.  А  уж  как  славно  будут  выглядеть
проспекты, которые они пошлют на следующий год в Итон  и  Харроу.  Через
пару дней сюда вселятся эмигранты, это поможет оплатить аренду и ремонт.
Скажем, тридцать процентов из положенной им зарплаты за стол и кров? Да,
вполне  нормально.  Он  повернул  кран  в  умывальнике,  оттуда  вытекло
несколько капель ржавой воды, затем раздалось протяжное  урчание.  "Fiat
experimentum in corpore vili"  <Даешь  эксперимент  на  жалких  останках
(лат.)>, - изрек Форбс, на этот раз воздержавшись от комментариев.
   Нет, настоящая причина душевного подъема, думал Моррис,  ведя  машину
обратно в Вальпантену - явно быстрее, чем следовало бы, - в том, что  он
не стал жалеть себя, когда дела приняли дурной оборот.  Вот  за  это  он
заслужил награду, и теперь, когда все разложено по полочкам, конечно же,
имеет право на некоторое самодовольство. В конце концов, жизнь - игра, и
Моррис сорвал банк. Вперед, только вперед. "Не так ли, Мими,  cara?"  Он
взялся было за  телефон,  но  тут  же  отпихнул  трубку.  Право,  бывают
моменты, когда лучше держать в руках все безумные страсти и подходить  к
жизни как можно проще и практичнее. А  Мими  обязательно  даст  знать  о
себе, как только он сам этого пожелает.
   Кваме был на  своем  обычном  месте  -  у  светофора  на  подъезде  к
кладбищу.  Рослый  негр  за  мелкую  мзду  протирал  стекла  машин  всем
желающим.  Заприметив  издалека  щедрого  клиента,  он   заторопился   к
"мерседесу" с  ведерком  в  руке.  Несмотря  на  распиравшую  его  жажду
действий, Моррис позволил парню обрызгать стекло и хорошенько поработать
губкой. Загорелся зеленый свет, машины впереди и в левом ряду двинулись.
Кваме старался вовсю, счищая налипшие соринки. Сзади  начали  сигналить,
Моррис не шевелился. Гудки слились  в  хор.  Вечно  этим  итальянцам  не
терпится! Кваме встретился  с  ним  глазами  сквозь  засиявшее  ветровое
стекло. Как и в прошлые два раза,  на  лоснящемся  черном  лице  Моррису
почудилась смутная тень страдания. Он опустил окно, но вместо того чтобы
протянуть, как обычно, тысячу лир, поманил Кваме внутрь. Потом выждал  с
полминуты, пока загорится желтый свет, и только тут  тронулся  с  места.
Нечего было этой публике так суетиться.
   Имя (или, может быть, фамилию) африканца Моррис узнал  в  полицейском
участке, когда помогал ему писать прошение о выдаче вида на  жительство.
Потом  они  встречались  пару  раз  на  оживленной  объездной  дороге  у
кладбища, где Кваме с десятком себе подобных коротал  ночи  в  пустующих
стенных нишах. И сейчас, стоило Моррису помахать  рукой,  как  негр,  не
говоря ни  слова,  опустил  ведерко  на  тротуар  и  полез  в  машину  с
широченной улыбкой на  лице.  Он  вообще  не  задавал  лишних  вопросов.
Точь-в-точь как Петр, который закидывал свои  сети,  когда  его  призвал
Иисус. Морриса впечатлило, даже растрогало такое доверие,  но  в  то  же
время он был заинтригован - до чего просто живется этому  человеку.  Как
бы сам он ни ценил изящество,  но  уж  снобом  его  не  назовешь.  Гений
Морриса помог угадать незаурядную натуру в простодушном  Кваме,  как  до
этого он открыл высшую пробу в  обносившемся  Форбсе,  а  еще  раньше  -
потрясающий букет красоты, добра  и  чувственности  в  таком  совершенно
выморочном создании, как Массимина.
   Они молча  доехали  до  центра  по  забитому  шоссе.  Там  у  Морриса
наконец-то получилось то, к чему он так долго стремился:  втиснуться  на
последний клочок свободного пространства  на  стоянке  у  Пьяцца-Бра.  И
вновь рука судьбы показалась восхитительной. Стоит ему приняться за дело
- и события, слегка поупрямившись для вида, в конце концов  поворачивают
куда надо. Тут же появляется Форбс, готовый  взять  на  себя  заботы  об
общежитии. Следом - заброшенный дом за сходную плату и  Кваме  со  своей
кладбищенской компанией. А в  точке  переплетения  всех  нитей,  которые
Моррис связывает воедино, - колоссальный заказ от "Доруэйз". В этом  они
окончательно разберутся вместе с  Массиминой.  Уж  ей-то  с  того  света
должны  быть  внятны  все  замыслы  провидения.  Возможно,  она   сумеет
объяснить даже то, что кажется сейчас единственной помехой:  злосчастный
брак с Паолой. Может быть, это что-то вроде  наказания,  -  каждодневное
унизительное напоминание о зле, которое он совершил? Погруженный в  свои
мысли, Моррис отвел Кваме в магазин,  где  купил  ему  ботинки,  джинсы,
свитер и плащ.
   Негр принял подарок совершенно естественно, не выказав  ни  телячьего
восторга, ни равнодушия. Рослый и пышущий здоровьем, невзирая на  долгие
часы в холоде и сырости, среди ядовитых выхлопов, на  ночевки  в  стылых
каменных нишах с одним одеялом, он стоял в новой одежде  у  полированной
стойки уличного бара и невозмутимо потягивал пиво, заказанное Моррисом.
   - Много здесь ваших? - спросил тот по-английски. Забавно было  ловить
возмущенные взгляды завсегдатаев, не привыкших встречать здесь черных.
   -  Десять,  одиннадцать,  двенадцать,  -  пожал   плечами   Кваме   с
беззаботной улыбкой. - Зависит от погоды, от полиции.
   - И все приличные ребята?
   Толстая черная губа с нежно-розовой изнанкой выразительно  вытянулась
вперед: откуда, мол, мне знать?
   - Можно на них положиться? - не отставал  Моррис,  угощаясь  солеными
орешками.
   Снова выпяченная губа,  потом  быстрый  проблеск  усмешки,  в  темных
глазах - та самая волнующая смесь сдержанности и боли. А он  сантиметров
на двадцать выше меня, прикинул Моррис. И до чего же черен...
   - Я интересуюсь, потому что намерен предложить вам работу. И жилье.
   Куда больше, чем местные соглашались дать  Моррису,  когда  он  здесь
появился. Через пару  минут,  везя  нового  друга  по  городу,  он  снял
телефонную  трубку,  сделал  вид,   будто   набирает   номер,   и   стал
пересказывать  Мими  свою  метафору  с  ткачом,   что   сплетает   нити,
предназначенные  друг  другу.  Любопытно  было  заниматься  этим   перед
посторонним человеком. Тот как будто понимает, что ты флиртуешь,  но  не
знает, с кем. Хотя, конечно, довольно смешно было использовать для этого
столь неопределенную фигуру, как Кваме. Суть вся в том,  распространялся
Моррис, чтобы подобрать такое сочетание цветов, которое сложилось  бы  в
неожиданное и в то же время гармоничное целое. То есть  нужен  настоящий
мастер. Только ему под силу разглядеть природное соответствие чуждых, на
первый взгляд, деталей. Сейчас, к  примеру,  даже  недружелюбие  Цыплака
Бобо превращается в элемент узора, оживляет его, привнося  напряженность
и стремление к успеху. Да, пускай у  Морриса  не  обнаружилось  талантов
художника  или  писателя:  похоже,  его  подлинное  призвание   -   быть
архитектором судьбы. Он знает, как поступать, чтобы события  происходили
с живыми людьми. "Как у нас с тобой,  Мими,  -  закончил  он  неожиданно
севшим голосом. - О, как мне тебя не хватает!" Несколько секунд ушло  на
борьбу с гложущей тоской, которую неизменно вызывали беседы с призраком.
   Отложив трубку, Моррис взглянул на Кваме. Парень  весело  улыбался  и
похлопывал по коленкам в четком, размеренном музыкальном ритме. Приятная
компания - немногословен, но понятлив на  редкость.  Он,  как  мало  кто
другой, достоин того, что предлагает Моррис.

Глава восьмая

   Место, куда они прибыли, было чем-то вроде поселка для  богатых.  Две
старинные виллы,  полностью  перестроенные  и  поделенные  на  квартиры,
четыре новеньких особняка с  шикарными  террасными  балконами,  дорогими
пакетными окнами и водостоками из меди,  бассейн,  теннисные  корты.  Но
самая важная и, как решил Моррис, возмутительная деталь - высокая ограда
с колючкой наверху по всему периметру и электронные  ворота  с  глазками
видеокамер. Как будто можно вот так запросто отгородиться от всего  мира
и купаться в деньгах! Да эти типы прямо-таки напрашиваются, чтобы  в  их
укромный  уголок  нагрянул  негр  Кваме,  словно   зримое   двухметровое
воплощение душевной отверженности Морриса.
   - Sono io, Morris, - позвонив в один из четырех десятков  колокольцев
у ворот, он пристально глядел в камеру справа, не объясняя, к  кому  они
приехали.
   Молоденькая консьержка пообещала все немедленно выяснить,  тем  самым
давая понять, что Моррис не принадлежит к кругу избранных,  кому  доступ
открыт в любое время дня и ночи. Недолгое,  но  выразительное  ожидание;
затем ворота с гулом отъехали в сторону. Моррис свернул за угол и только
тут велел Кваме вылезать.
   В холле пол был выложен плитами  полированного  сардинского  гранита,
стены покрыты новомодной штукатуркой  на  тончайшем  плетении  из  реек,
мебель в основном старинная, но  не  нарушавшая  духа  современности,  -
вероятно,   оттого,   что   шкафы   и   столики   были   так   тщательно
отреставрированы,  так  гармонично  сочетались  со  сверкающим  полом  и
опрятными стенами. Они не столько взывали к  истории,  сколько  казались
взятыми со страниц глянцевого журнала интерьеров.
   Такая обстановка просто не могла не восхищать. В ней не  было  ничего
случайного - и ничего от пошлых  пристрастий  Паолы  к  шелковой  обивке
пастельных тонов и  низким  мягким  кушеткам,  словно  для  нее  идеалом
домашнего уюта служил бордель с претензиями на роскошь.  И,  разумеется,
ничего  похожего  на  привычный  бедлам  английских  жилищ,  какими  они
запомнились Моррису. Но даже здесь все равно чего-то недоставало. То  ли
дело старый семейный  особняк  в  предместье  Квинцано,  куда  Массимина
привела его знакомиться с матерью и сестрами. Там витала в воздухе некая
магия, таинственным способом  превращавшая  провинциальную  затхлость  в
атмосферу культурной  роскоши.  Место,  где  живется  со  вкусом  -  вот
достойная цель! Ничего, Моррису только тридцать. Времени у него хватает.
   Кваме  топтался  за  дверью.  Моррис  жестом  пригласил  его   войти.
Маленькая горничная-южанка не скрывала паники, но Моррис не  обратил  на
нее внимания. Фигура негра вносила  восхитительную  струю  мавританского
стиля в суровую гармонию гранита и финишной штукатурки, словно его,  как
эту старинную мебель, вырезали  из  модного  журнала.  Чернокожий  слуга
придает властность господину.
   - Я хотел бы видеть Бобо, - произнес  Моррис  официальным  тоном.  Не
успела девушка сообщить, что - хозяина нет  дома,  как  в  дальнем  углу
холла  возникла  Антонелла,  спустившись   по   винтовой   лестнице   со
ступеньками  из  туфа  и  опорой  из  стальных   труб   изысканно-грубой
обработки.
   Следом  за  ней  на  лестнице  появились  ноги   в   черных   брюках,
принадлежавшие, как оказалось, низенькому пожилому священнику в  круглых
очках. Руки у него были заняты двумя объемистыми пластиковыми пакетами.
   - Дон Карло, -  представила  гостей  Антонелла,  -  мой  зять  Моррис
Дакворт.
   - Piace me. Очень рад. - Мужчины пожали друг  другу  руки.  Священник
улыбнулся и направился к выходу. - Не стану вас задерживать,  -  пояснил
он с миной смирения, ставшего профессией.
   -  Мы  разбирали  старые  вещи  для  бедняков,  -  зачем-то  добавила
Антонелла.
   Но Моррис не унимался:
   - Разрешите представить вам Кваме.
   Священник грациозно развернулся, покоряясь неизбежному  долгу.  Кваме
что-то пробурчал под нос, просияв  во  всю  ширь  черного  лица.  Но  во
взгляде негра, зацепившемся за Морриса, трогательное доверие смешивалось
с озабоченностью.
   - Он пока не слишком хорошо владеет итальянским, - объяснил Моррис, -
в основном говорит по-английски. - И добавил, едва  священник  вышел  за
порог:
   - Это один из новых рабочих нашего упаковочного цеха. Я  думал,  Бобо
здесь. Звонил ему в офис, но не застал.
   Ничего подобного он, разумеется, не делал.
   Антонелла в нерешительности застыла среди роскошной мебели. Одета она
была с традиционной  простотой  -  одна  из  немногих  знакомых  Моррису
итальянок, которые совершенно не умели себя подать. Мгновенная интуиция,
предмет его всегдашней гордости, подсказала, что шикарная  обстановка  -
скорее всего, плод  увлечений  Бобо.  Сама  она  наверняка  предпочитала
иллюстрированным журналам по домоводству литературу вроде "Чудес святого
Антония".
   - Но Бобо ведь целыми днями  сидит  у  себя  в  офисе,  -  озадаченно
возразила невестка.
   - Ну,  наверное,  выскочил  куда-нибудь  на  минутку,  -  заколебался
Моррис, словно прикидывая, как лучше распорядиться драгоценным временем.
- Пожалуй, отвезу парня к нему. - Кваме, - сказал он по-английски, - это
жена твоего босса, синьора Позенато.
   Огромный негр, почтительно склонившись, взял Антонеллу за  руку.  Шок
ее был очевиден, как и отвращение к запаху, исходившему от африканца,  -
характерной смеси мускуса и псины. В то же время  она  явно  исполнилась
решимости преодолеть недостойные эмоции.  Губы  неуверенно  сложились  в
улыбку,  на  щеках  появились  милые  ямочки,  но  уголки   рта   слегка
подрагивали. Пожав черную лапу, она машинально потерла ладони. Кваме меж
тем продолжал кивать головой, как китайский болванчик; вид  у  него  был
довольно нелепый.
   - Bene, - осадил его Моррис, выразительно глянув.
   Тут Антонелла наконец вымолвила долгожданное:
   - Бобо мне не говорил, что вы собираетесь  нанять  новых  рабочих.  С
чего бы это?
   - Davvero, не говорил?
   Она помотала головой; тугой узел волос  качнулся  над  крепкой  шеей.
Крестик под вырезом платья лежал в глубокой и уютной ложбинке. Сложением
Антонелла больше напоминала Массимину, чем Паолу. Все в ней было солидно
и основательно. Но  телесное  изобилие  невестки  скорее  связывалось  с
материнской заботой. К пышной груди хотелось припасть, как  к  надежному
источнику пищи и тепла - это сулило куда больше удовольствий, чем секс.
   Какого черта  он  сглупил  с  Паолой?  Неужто  человек  только  затем
рождается на свет, чтобы раз за разом убеждаться в муках,  что  вся  его
жизнь  -   непрерывная   череда   ошибок,   и   это   его   единственное
предназначение?
   -  Видишь  ли,  я  пробил   огромный   заказ   от   сети   британских
супермаркетов. Чтобы справиться, мы закупаем  вино  на  стороне,  и  нам
нужны рабочие на упаковку. Придется завести ночную смену.
   Теперь Антонелла заинтересовалась не на  шутку.  Озабоченность  в  ее
голосе была уже не показной:
   - Но папа всегда придерживался совсем другой политики, и  мама  тоже.
Вино марки Тревизан с виноградника Тревизанов, а больше никаких добавок.
   Моррису ничего не стоило  изобразить  удивление.  Он  склонил  голову
набок, вопросительно нахмурив ясный лоб, затем извлек из-под  стеклянной
столешницы стул довольно аскетичных форм и уселся.  Теперь  остается  не
перегнуть палку. Он от души забавлялся ситуацией.
   - О Господи! Надеюсь, я не нарушил семейных приличий?..
   Негр,  как  он  заметил,  заговорщически  ухмылялся,  словно  понимал
больше, чем ему положено. Моррис послал ему  суровый  взгляд.  Антонелла
тоже взяла стул и присела напротив.
   Моррис был сама невинность.
   - Извини, конечно, но вот чего я так и не сумел понять в  итальянском
бизнесе, - это о чем можно говорить вслух, а о  чем  нельзя.  Один,  так
сказать, до