ильно
откинулся на подушку.
   - Какого черта беспокоиться об убийцах и педрилах,  -  когда  у  меня
лицо порвано в клочья? Да плевать мне на них. Слышите, плевать!  Гнусная
тварь - искалечила всю мою жизнь, а тут вы лезете в душу с извращенцами.
   После этой вспышки наступило  долгое  молчание.  Моррис  бессмысленно
смотрел в потолок, словно несчастье лишило его остатков воли. А  он  как
раз поклялся исправиться!
   Наконец Форбс сказал с мягким упреком:
   - Моррис, вы были очень  добры  ко  мне,  поселив  на  Вилла-Каритас,
оплатив ремонт и так далее...
   Он помялся. Но Моррис почти не слушал, занятый мыслями о пальто.  Все
игры подошли к концу. Судьба  одним  ударом  лишила  его  и  красоты,  и
безопасности.
   - Но дело в том, - продолжал Форбс,  -  что  я  сильно  привязался  к
Фаруку. Он  бесконечно  милый  и  добрый  юноша.  Что  же  -  до  -  его
сексуальной ориентации, это, вне всякого сомнения, его  личное  дело.  В
конце концов, и Микеланджело, и Сократ были гомосексуалистами. Важно то,
что я ни на секунду не верил в его причастность к убийству. И  я  сделаю
все, что будет в моих силах, чтобы его не осудили.
   Опять повисло тяжелое молчание. Что имел в виду Форбс,  говоря  "все,
что в моих силах"? Что он  может  сделать?  Тишина  затянулась.  Моррис,
подождав, принялся расспрашивать, что произошло после того, как пес сшиб
его с ног (пальто, куда они дели пальто?). Ответа не последовало,  и  он
понял, что Форбс ушел. Наверное, в туалет,  подумал  Моррис.  Но  старик
больше не вернулся.

***

   Моррис не привык к больничной обстановке. С тех  пор,  как  мальчиком
прижимал  лицо  к  стеклу  палаты  интенсивной   терапии   в   Актонском
мемориальном госпитале, где умирала милая мамочка, он даже не  зашел  ни
разу ни в одну больницу. Поэтому, когда  спустя  несколько  часов  после
внезапного бегства Форбса ему удалось-таки присесть в постели, он немало
удивился, обнаружив,  что  младший  медперсонал  здесь  по  преимуществу
мужского пола и носит вместо белых халатов зеленые пижамы, а на ногах  у
них шлепанцы. Все прочие детали - стены, выкрашенные  в  серый  цвет  на
канцелярский манер, с непременными  огнетушителями,  ширмы  у  кроватей,
белые двери кабинетов, наконец, затянутое паутиной распятие над дверью -
были вполне заурядны.
   Развернувшись всем телом, чтобы шея не так болела,  Моррис  разглядел
пациента на ближайшей койке. Замотанный бинтами обрубок на месте  правой
руки, похоже, сильно мешал соседу  листать  спортивную  газету.  Газета,
подумал Моррис. Нужна газета, чтобы оценить положение на  игровом  поле,
по  крайней  мере,  глазами  прессы.  Хотя  полиция,  возможно,   просто
дожидается,  пока  он  наберется  сил,  чтобы   осознать   всю   тяжесть
каких-нибудь свежих улик.
   Похищение. Несколько убийств. Звучит совсем не так  зловеще,  как  до
тюрьмы: именно там он убедился, насколько  нормальны,  если  не  сказать
порядочны, - многие убийцы, похитители и педерасты. Просто их  природные
наклонности случайно совпали  с  возможностями.  Большинство  переживало
свои преступления, как  какую-то  тяжелую  болезнь,  от  которой  им  не
сделали вовремя прививку. В тюрьме Моррис не встречал ни таких выродков,
как Бобо, ни извращенцев, вроде его собственной жены.
   Две женщины и  пожилой  мужчина  обступили  другую  койку,  не  давая
Моррису увидеть, какая беда приключилась с лежащим на ней человеком.  Но
ясно было, что все его товарищи по больничной  палате  пострадали  более
чем  серьезно.  Ампутации,  увечья,  уродства  во  всей  неприглядности.
Наверное, были тут и  такие,  кто  ждал  пластической  операции.  Может,
именно поэтому, обведя взглядом все десять кроватей и четыре  стены,  он
не заметил ни одного зеркала? Пациентов надо готовить к будущему убогому
существованию. Пациентов вроде него.
   О, Мими, погибло это прекрасное, чистое,  выразительное  лицо!  Щеки,
которые ты так жадно целовала!
   Думая об этом, а еще о пропавшем пальто,  терзаясь  мыслями  о  новых
письмах насчет выкупа (кто же, силы небесные, их сочинил -  не  тот  ли,
кто звонил в полицию?), Моррис медленно поджаривался в  аду  утонченного
душевного хаоса. Единственное, что он мог - поднять глаза  к  небесам  и
молить ангела-хранителя пролить бальзам утешения на его  пылающие  раны,
на кошмарные щеки, распухшие губы и гноящуюся душу. И сделал все, на что
был способен: сложил ладони и склонил изувеченное лицо в молитве. Он  не
откажется от своей веры после первого же испытания, сколь бы тяжким  оно
ни было.
   - Алло, - произнес чей-то голос. - Как  проживаете,  мистер  Дакуати?
Ленч!
   Повернувшись, Моррис обнаружил низенькую коренастую фигуру - типичный
южанин со смуглым лицом и яркими косящими глазами.
   - Удачно мы здесь поимели  английского  пациента.  Могу  практиковать
свой инглиш, да? -  Сняв  с  тележки  поднос  и  поставив  на  тумбочку,
человечек объяснил:
   - Я бывал два года в Эрлс-Корт, Лондон, знаете  его?  Поэтому  я  так
ладно рассказую. - Он улыбнулся во весь щербатый рот.
   Все еще погруженный в молитвы, Моррис снова  ощутил  себя  участником
сюрреалистического действа. Он поморгал и пришел к выводу,  что  явление
ниспослано ему, дабы показать, что есть на свете люди еще более жалкие и
нелепые, чем он сам. Как бы скверны ни были его дела, каким бы уродом он
ни стал, все равно его наверняка  будут  ценить  выше,  чем  эту  помесь
клоуна и гнома.
   Глядя на кусочек курицы в прозрачном  бульоне  с  редкими  зернышками
риса, Моррис вежливо поблагодарил санитара  и  заверил,  что  будет  рад
говорить с ним исключительно по-английски.  И  сразу  спросил:  где  его
одежда, нет  ли  поблизости  зеркала,  и  нельзя  ли  раздобыть  местную
газету?
   Санитар просиял:
   - Дионизио меня звать.
   - Очень приятно, я - Моррис.
   Наверное, так Господь испытывал его терпение.
   - Ваша одежа в armadio... в шкафе, номер как кровать, восемь. Зеркало
в туалете на коридоре.  -  Санитар  по-птичьи  склонил  набок  маленькую
головку. - Но ее лучше не смотреть до операции. Газета на столе  в  заду
коридора.
   - А когда меня выпишут,  Дионизио?  -  Сознание  просто  отказывалось
воспринимать слово "операция".
   - А-а, мистер Дакуати, так быстро-быстро уйти, а еще не успел - к нам
прийти! - Дионизио покачал головой и подошел к ногам кровати, где  висел
планшет с предписаниями. - Операция в пятницу. До  нее  много  анализов.
Потом будут брать... как это по-вашему? - Он бросил  планшет  и  ущипнул
себя за волосатое коричневое запястье. -
   - Кожа, - подсказал Моррис, невольно поежившись.
   - Хватают кожу с ноги и ложат на лицо, - человечек похлопал  себя  по
щеке и снова заглянул в планшет. - Потом... как  сказать  rimodellare  -
переладят вам ухи. Может быть, отойдете на следующей неделе.
   Он пристроил на коленях у Морриса  нечто  вроде  столика  и  водрузил
сверху поднос. - Обход, судя по всему, уже завершился,  и  все  пациенты
ели,  насколько  им  позволяли  увечья.   Поэтому   санитар   задержался
поболтать.
   -  Ми-истер  Моррис!  -  провозгласил  он.  -  Англичанин!  Я   такой
счастливая. - Так давно не рассказую - по-английски.
   Вот так всегда в этой жизни, подумал Моррис: люди, с  которыми  вовсе
не хочется  разговаривать,  непременно  жаждут  общения  с  тобой,  -  и
обязательно в  самые  важные  моменты  жизни  приходится  иметь  дело  с
идиотами. Вроде того слабоумного доктора философии,  который  в  римском
пансионате излагал ему  свою  теорию,  что,  дескать,  духи  всего  лишь
литературная метафора. Хотя Моррис еще тогда знал,  что  духи  -  должны
существовать, - что и подтвердилось в ходе дальнейших событий;  пожалуй,
чересчур недвусмысленно.  Даже  на  смертном  одре  к  нему  обязательно
подошлют  какого-нибудь  назойливого  полудурка,  и  тот  превратит  его
последние минуты в балаган. Вечный флирт космического  -  с  комическим.
Но, обратившись к  Господу,  Моррис  стал  более  сдержан  и  покладист.
Возможно, это - наказание ему за грех тщеславия. Не так  уж  он  душевно
туп, чтобы не понимать, как сильно его порой заносило в ту сторону. Мими
ему  поможет  достойно  встретить  испытание  лицом  к  лицу  (пусть   и
уродливым), а уж он постарается изо всех сил.
   - Вы знай Эрлс-Корт? - продолжал  расспрашивать  Дионизио.  -  Там  я
работай в отеле.
   Моррис зачерпнул ложку бульона и сразу обнаружил, что  рот  с  правой
стороны болит нестерпимо. Меж  тем  глаза  обшаривали  палату,  пока  не
наткнулись на десяток серых ящиков в углу; их ровный  ряд  перечеркивала
по диагонали, как виделось с его койки,  чья-то  нога  на  вытяжке.  Ему
будут восстанавливать ухо! По правде говоря, верить в это не хотелось до
потери пульса.
   - Так вы разве не знай Эрлс-Корт, - не отступался санитар.
   - Я был там однажды на выставке "Идеальный дом", - признался  Моррис.
Конечно, пока мать была жива - именно с такими людьми, как  мамочка  или
Массимина, и ходят в подобные места.
   - Ах, "Олимпия", - вздохнул Дионизио, -  да,  одеяльный  дом.  Очень,
очень прекрасно!
   Моррис чуть не подавился. На милю вокруг  Эрлс-Корта  вряд  ли  можно
найти хоть один просто приличный дом, не  говоря  об  идеальном.  Однако
нищее хозяйство Даквортов даже на  таком  конкурсе  не  попало  бы  и  в
аутсайдеры.
   - А почему бы не вернуться в Англию, - спросил он, получив  очередной
заряд боли из правого угла рта, - если вам там так понравилось?
   Дионизио встал и печально улыбнулся:
   - Сейчас я должен ухаживай здесь за  моей  старой  мамма.  Она  очень
болей. Потом уже взад.
   Повезло же карле - у него есть  мать,  за  которой  нужно  ухаживать!
Моррис проводил взглядом коротышку, катившего свой транспорт  к  выходу.
Как только дверь палаты захлопнулась, он снял с колен  поднос,  сполз  с
койки и заковылял к шкафчикам на подгибающихся ногах. Таким образом,  за
десять мучительных минут Моррис убедился: во-первых, пальто, а значит, и
писем, в ящике нет. Во-вторых, лицо выглядит намного хуже, чем  у  любой
из его жертв. И в-третьих, полиция,  или,  скорее,  карабинеры,  похоже,
всерьез отнеслись к  письму,  полученному  синьорой  Позенато.  Хотя  бы
потому, что оно, как писала местная  газета,  "подозрительно  напоминает
письма, приходившие около двух лет назад, когда была похищена младшая из
невесток пропавшего, Массимина Тревизан".
   Моррис был на грани обморока. Встретив на обратном  пути  в  коридоре
Дионизио, он стал умолять гнома дать ему снотворного. Но тот, сверившись
с планшетом, заявил, что Моррис уже получил предельно  допустимую  дозу.
Его  накачали  транквилизаторами  по  уши,  как   всегда   при   сильных
повреждениях. Санитар заискивающе улыбнулся:
   - Я это вот скажу. Только перенесу лекарства и приду.  И  мы  с  вами
объединяй - наши компании. Что скажете?
   Из милосердия Моррис  не  сказал  ничего.  И  потащился  на  койку  -
прибежище ужаса и рыданий над своей судьбой.

Глава двадцать восьмая

   На четвертый день Паола договорилась, чтобы  его  кровать  отгородили
ширмой, и решила поразвлечься, проявив активность  известного  рода.  Ну
как же, сперва три недели тюрьмы, теперь  вот  опять  казенный  дом.  За
целый месяц всего одна  ночь  в  супружеской  постели,  хоть  на  развод
подавай!
   Может,   она   просто   желала   подбодрить   больного   мужа   этими
фривольностями?  Моррис,  удрученный  пропажей  пальто,  гораздо  больше
интересовался выражением ее лица, чем сексом. И  пришел  к  однозначному
выводу: хоть Паола и тянет руку под простыню совсем как  прежде,  что-то
здесь не так. Даже в ее привычных замашках словно  бы  проявилось  нечто
утрированное.
   Паола  двинулась  штурмовать  пижамные  штаны,   но   осталась   явно
разочарована. Это от таблеток, нашел оправдание Моррис.
   - Полезай-ка под юбку, - скомандовала  Паола.  -  Боже,  до  чего  ты
сексапильный в этих бинтах!
   Она прижалась коленями к краю кровати. Трусиков на  ней,  разумеется,
не было.  Большой  палец  Морриса  легко  скользнул  внутрь.  Завязалась
обычная эротическая пантомима: раскачиваясь взад-вперед,  Паола  елозила
по его запястью.
   - Вынь и оближи, потом целуй меня.
   Сказано - сделано. Паола запихнула палец обратно в себя, одновременно
слизывая собственный сок с его  губ.  Так  и  есть,  понял  Моррис,  ему
стараются запудрить мозги. Она что-то узнала? Если да,  то  что  именно?
Только про Бобо или еще про Массимину?  Может  быть,  письма  из  пальто
попали к Паоле? А подозревает ли она,  что  муж  догадался?  Или  просто
хочет показать, что с такой властью запросто превратит его на всю  жизнь
в сексуального раба?
   И когда же наконец начнет округляться ее  живот?  Мими  уверяла,  что
Паола беременна. Рождение ребенка, чувствовал Моррис, положит начало  их
новой жизни. Наверняка  тогда  с  женой  легче  будет  иметь  дело,  она
обязательно станет достойна того, чтобы не покидать ее  до  смерти.  Это
вопрос только времени.
   Когда лицо Паолы уже исказила  довольно-таки  неприятная  гримаса,  -
предвещавшая оргазм, над ширмой вдруг  выросла  черная  курчавая  башка.
Боже, какой стыд! Моррис было дернулся, но Паола, как клещами, впилась в
руку и прижалась еще  тесней,  чтоб  без  остатка  выдавить  положенное.
Дыхание ее сделалось быстрым и прерывистым.
   Кваме взирал на эту картину поверх ширмы с довольной улыбкой.  Моррис
так и не сумел освободиться: бедра стискивали его запястье  все  крепче.
Он был унижен до глубин, до предела.
   - Господи! - выдохнула Паола. - Господи-господи-господи-и-ии... и!  -
Потом открыла глаза и спросила вполне трезво:
   - Ты зачем удрать пытался, Мо? Вот  сукин  сын!  -  Я  чуть  мимо  не
пролетела, оно мне надо?
   Судорожно обтирая руку о простыню, Моррис прошипел:
   - На нас смотрят.
   Кваме вмиг принял выражение святой невинности.
   - Добрый день, босс.
   -  А,  Кваме,  -  Паола  оправляла  подол,  ни   тени   смущения   на
раскрасневшемся лице. - Я думала, ты в машине дожидаешься. - Вместо шока
и раскаяния она даже ухитрилась мило улыбнуться. Бесстыжая шлюха!
   - Надобно с боссом  поговорить  по  службе,  -  объяснил  негр.  -  А
приемные часы только эти. - Он зашел за ширму. - Босс, я хотел  сказать,
тут стращать начали...
   Оказалось, ему под дверь уже не раз подбрасывали  писульки:  дескать,
черномазые, убирайтесь вон. В окно запустили камнем.  На  машине  вообще
нацарапали про каких-то винегретов. Моррис пообещал сообщить в  полицию.
Потом стал наставлять Паолу и Кваме насчет неотложных  дел  в  компании:
переписка  с  "Доруэйз"  и  прочими  клиентами,  подтверждение  заказов.
Обязательно выяснить, каким образом Бобо обналичивал деньги для "черных"
расчетов с поставщиками. Если все пустить на  самотек,  "Вина  Тревизан"
разорятся и погибнут. Паола начала ныть, что для нее это слишком сложно,
пускай Моррис сам разбирается, когда выпишут. Но Кваме, к его удивлению,
выудил из кармана модных брюк блокнот  и  все  тщательно  записал,  даже
попросил  повторить  на  всякий  случай  указания.  Глава   предприятия,
невзирая на недавний конфуз и  прочие  несчастья,  от  души  порадовался
успехам способного ученика и  верного  помощника.  Сообщники  обменялись
успокаивающими взглядами.
   - Povera faccia selvaggia, -  сюсюкала  Паола,  -  бедняжечка-дикарь,
весь в дикарских украшениях...
   Так знает она или нет? Если нет, то с  какой  целью  ломает  комедию,
перегибая палку?
   - Кстати, - небрежно бросил Моррис, - после того, как убили проклятую
псину, не знаете, что стало с моим пальто? По-моему, в  кармане  остался
бумажник.
   Оба медлили.
   - Вы были весь в кровище, босс. Этот здоровый  пес,  он  налетел  как
черт.
   - Но потом карабинеры его пристрелили. По  крайней  мере,  Форбс  так
сказал.
   - Мы сперва пробовали оттащить, а уж после они пристрелили.  До  чего
был лютый, ух!
   - Но с какой стати? - удивилась Паола. - Раньше этот пес никогда себя
так не вел.
   - Полиция сказала, его кто-то хотел отравить, хозяйка.
   И Моррис в который раз восхитился талантом  этого  парня  ко  лжи,  -
вернее, к - безобидной полуправде.  Кваме  держался,  точно  не  знал  и
половины того, что ему довелось увидеть своими глазами. А еще  радовало,
что негр, вопреки подсмотренным гнусностям, продолжал выказывать  миссис
Дакворт полное почтение.
   - Что же все-таки с моим пальто, ума не приложу? - повторил Моррис.
   Кваме помотал головой:
   - Когда я помогал класть босса на носилки, пальто было при нем.
   - Надеюсь, кредитных карточек там не было, а, Мо? - Паола  характерно
поерзала бедрами, играя капризной улыбочкой на надутых  губах.  Отлично,
подумал Моррис, если игре предстоит быть долгой  и  жесткой,  он  и  это
выдержит не хуже всякого другого. Но в  конце  концов  пальто  и  письма
где-нибудь обязательно всплывут.

***

   На следующее утро - всего  за  сутки  до  операции  -  его  навестила
Антонелла, и после некоторых колебаний согласилась почитать Моррису  его
английскую Библию. На ней был  скромный  наряд  черно-коричневых  тонов.
Моррис снова стал рассказывать о  своем  обращении,  о  желании  служить
Богу, о намерениях - если, конечно, она не возражает, - сочетать  бизнес
с благотворительностью, о планах построить часовню при заводе.  Невестка
сидела совсем близко, ее  руки  казались  особенно  бледными  на  черном
переплете, темные волосы ниспадали на пышный бюст.
   - Так что тебе почитать? - спросила она.
   - Да что хочешь. То, что выбрала бы для себя.
   - Боюсь, я не  большой  знаток,  -  смутилась  Антонелла.  -  У  нас,
католиков, простые прихожане редко сами читают Библию.
   Это смирение тронуло Морриса до глубины души.
   - Когда я совсем поправлюсь, давай читать вместе, - сказал он. -  Это
будет замечательно. И тебе не мешало бы отвлечься. Можно по-английски  -
совместим веру с учебой. Отличный случай вернуться к твоим  урокам,  раз
Стэн больше не может.
   Моррис очень надеялся, что никто не сказал американцу  про  больницу.
Меньше всего ему хотелось бы, чтоб этот подлипала ездил к  Антонелле,  а
она выходила навстречу.
   Невестка благодарно улыбнулась, а Моррис подумал: ее визит  означает,
что если даже кто-то заполучил письма и сумел сопоставить факты, кот все
равно еще в мешке. Не то бы Антонелла, наверное, глаза ему выцарапала.
   - Знаешь что, открой-ка наугад, -  предложил  он,  кивнув  на  том  с
золотым обрезом. Если когда-нибудь он напишет книгу, хорошо бы ее издать
именно в таком оформлении.
   Достав очки из черной  сумочки  (Моррис  до  сих  пор  не  знал,  что
Антонелла носит очки, но виду не подал),  она  открыла  книгу  и  начала
читать:
   "О, если бы я был, как в прежние месяцы, как  в  те  дни,  когда  Бог
хранил меня..."
   Она подняла глаза, лишь на долю  секунды,  но  Моррис  уловил  в  них
страдание, еще более возвышенное этими строгими очками.
   "Когда светильник Его светил над головою моею,  и  я  при  свете  Его
ходил среди тьмы..."
   Моррис вздохнул.
   "Как был я во дни молодости моей, когда милость Божия была над шатром
моим..."
   Он пожирал невестку взглядом. Полные красивые губы  чуть  дрожали,  в
Антонелле - такая бездна  женственности...  А  в  Паоле  -  одна  только
ненасытная похоть.
   "Когда еще Вседержитель был со мною, и дети мои вокруг меня,
   Когда пути мои обливались молоком, и скала источала  для  меня  ручьи
елея!"
   Антонелла вдруг расплакалась.
   - Ох, Моррис, - всхлипывала  она,  -  ну  почему  все  сразу  на  нас
свалилось?
   Моррис сел и притронулся к ее руке. Он от души разделял ее скорбь и в
то же время невольно, но отчаянно, - ведь отныне он неразрывно связан  с
Паолой, - тянулся к Антонелле.  "Когда  пути  мои  обливались  молоком"!
Давно следовало взяться за Библию.
   Антонелла неожиданно выдавила:
   - Сначала сестра, теперь Бобо.  Ты,  наверное,  знаешь,  мы  получили
страшное письмо. Совсем как те, о Мими. Я сперва обрадовалась - выходит,
он жив, а потом вспомнила