маешь, - он снова поднял трубку, мчась к Вальпантене,  -
что ты думаешь о своей сестре? Я имею в виду, что мы с тобой,  Мими,  не
занимались такими извращениями, правда? Мы  просто  любили  друг  друга.
Почему бы ей не забеременеть и не  угомониться?  Так,  как  тебе  всегда
хотелось. Я хочу стать отцом, Мими.
   Бесконечно далекий голос произнес: "Морри, она уже забеременела".
   Моррис был так потрясен, что  пришлось  притормозить  у  обочины.  Он
бессмысленно посмотрел на  телефон,  затем  подумал,  что  если  полиция
следит за ним после вчерашнего, (хоть это, конечно,  маловероятно),  его
поведение могут счесть подозрительным, решив, что здесь он спрятал  тело
или сговаривается с сообщниками. Он  снова  выехал  на  шоссе,  подрезав
какой-то грузовик, и,  взглянув  в  зеркало  на  разозленного  водителя,
понял, что  это  машина  "Доруэйз",  отправленная  за  вином.  Вчерашняя
партия, разумеется, не готова,  поскольку  Бобо  выгнал  эмигрантов.  Но
Моррис был до того сбит с толку, что не  особенно  волновался  по  этому
поводу.
   - Как  она  могла  забеременеть,  когда?  Она  ведь  вечно  требовала
предохраняться... - И тут он вспомнил свои проделки с пальцами.
   Но Массимина, как все оракулы, не желала отвечать на расспросы.  Звук
ее голоса был столь же таинствен, как смысл ее слов. Как можно уверовать
в полтергейст? Она, словно Мадонна, появилась и исчезла - чистый образец
мирового духа: вот он есть, а потом сразу нет. Бог дал, Бог и  взял.  Ее
слова были лишь  случайно  уловленными  фрагментами,  из  которых  можно
пытаться  составить  неведомое   целое.   Таким   образом   Моррис   мог
почувствовать себя частицей древней и почтенной культурной традиции.
   А Паола беременна. Скоро он будет по-настоящему счастлив.

***

   Форбс  что-то  писал  за  большим  столом  на  кухне.   Спасаясь   от
пронзительного холода, он натянул на себя  сразу  несколько  свитеров  и
пальто. Юный Рамиз сидел напротив, дрожа как лист и жуя  черствый  хлеб.
Моррис, войдя, почувствовал себя блудным отцом, который сбежал из  дома,
когда был так нужен. Ребят вышвырнули на улицу, а он их не  поддержал  и
не помог советом. Едва переступив порог, Моррис мысленно отдал себе  три
строгих приказа: он должен успокоить людей, которые от него зависят.  Он
должен без обиняков поговорить с женой насчет переезда  и  насчет  того,
что пора  наконец  им  стать  нормальной  семьей.  И,  раз  уж  пришлось
совершить это  убийство,  нужно  использовать  сложившуюся  ситуацию  по
максимуму и зажить достойно, как с  социальной,  так  и  с  коммерческой
точки зрения. Он должен стать уважаемым членом общества.
   Отлично.
   Если Моррис Дакворт забудет об этих целях, он станет жалким  обломком
кораблекрушения в бурном море, которого волны  будут  швырять  из  одной
полицейской истории в другую; он затеряется  в  лабиринте  своих  жалких
проступков. Хуже того, это будет означать, что он убил Мими напрасно.
   Заглянув  через  плечо  Форбса,   он   прочел:   "Для   вдумчивых   и
любознательных студентов, желающих  постигнуть  культуру  Ренессанса  in
situ <На месте (лат.)>... Школа итальянского искусства профессора Форбса
расположена всего в пяти милях от прекрасного города  Вероны,  на  вилле
Катулл, проникнутой духом  Италии.  Наше  пребывание  в  этих  местах  и
наблюдения над трудами человеческого гения проходят под девизом  "gratia
placendi". Слушатели, зачисленные на четырехнедельные курсы, будут..."
   - А где все остальные? - спросил Моррис.
   Форбс выглядел утомленным  и  был  явно  не  в  духе.  Его  сочинение
пестрело многочисленными помарками. Он  объяснил,  что  Азедин  и  Фарук
исчезли еще вчера ночью. Сенегальцы сбежали с перепугу, когда  на  вилле
появилась полиция и обыскала общежитие. Остальные сейчас пакуют  вещи  и
пытаются понять, как им быть дальше.
   Моррис спросил, где он собирается поместить объявление.
   - В разных изданиях, - замялся Форбс, -  э-э...  в  разделе  "Частное
образование".
   - Напишите название школы прописными буквами,  -  посоветовал  Моррис
авторитетным тоном, столь естественно звучащим  в  годину  испытаний.  -
Можете указать, что занятия начнутся в июле. Мы к  тому  времени  должны
быть готовы. Кстати, буду признателен, если вы  созовете  всех  вниз  на
завтрак и затопите камин в аудитории. Я вернусь через десять минут.
   Он съездил в  Квинто,  купил  два  десятка  круассанов,  пачку  кофе,
молоко, сахар, масло и джем. И уже собирался ехать обратно, как вдруг  в
голову пришла потрясающая, великодушная идея, каким он  никогда  не  мог
противиться. Он вылез из машины,  дошел  до  местной  табачной  лавки  и
спросил блок самых лучших сигарет. "Не для меня, как  вы  понимаете",  -
счел необходимым объяснить он,  поскольку  даже  мысль,  что  его  могут
принять за курильщика, была  невыносима.  Курение  отвратительно.  Вялая
молоденькая   продавщица,   однако,   проявила   полное   равнодушие   к
пристрастиям Морриса. Она залезла на стул и потянулась на верхнюю полку,
открывая взору что-то вроде тонкой комбинашки, на которую  был  небрежно
накинут  шерстяной  жакетик.  Люди,  подумал  Моррис,  так  привыкли   к
порочности  и  бесстыдству...  он,  например,  мог  бы  сейчас  запросто
протянуть руку и взять один из тех  мерзких  порнографических  журналов,
которыми здесь торгуют (на самом деле он бы никогда не решился на такое)
или даже заявить лавочнице, что он серийный убийца, и это бы  ее  ничуть
не шокировало. Что еще ждать от людей в ее возрасте? Достоинство  дается
потом и кровью, non fortuna sed labor..
   Через четверть часа, когда все бедолаги собрались у чадящего  камина,
пили кофе с молоком, заедая круассанами, и  курили  "Филип  Моррис",  он
объяснил, что теперь вся ответственность  за  фирму  переходит  к  нему.
Потому они немедленно возвращаются  на  работу,  на  сей  раз  -  вполне
официально. Им выправят бумаги, за них будут  платить  налоги  и  прочие
отчисления,  и  у  них  будут  контракты,  составленные  по  профсоюзным
стандартам. Так что,  если  вести  себя  как  следует,  у  них  появится
уверенность в будущем.
   Небрежно  присев  на  край  огромной   столешницы,   как   наставник,
снисходящий до воспитанников со своих высот, Моррис завершил свою  речь.
Наступившая тишина была поистине трогательной. Отчаяние на худых  лицах,
черных  и  просто  смуглых,  сменилось  слабыми  улыбками   с   оттенком
недоверия. Они так свыклись с  неприятностями,  что  не  могли  поверить
своей удаче, ниспославшей им покровителя.
   - Постоянная работа, - повторил он.
   Похоже, убийство  Бобо  было  не  только  справедливым,  но  попросту
необходимым делом. Если его арестуют, это станет настоящим преступлением
против межрасовой гармонии.
   После недолгой паузы Кваме спросил:
   - А если вернется синьор Позенато?
   Люди  закивали  и  забормотали,  а  Моррис  подумал,  какой  у   него
замечательный сообщник. И пообещал разобраться с любыми проблемами.
   - Полиция сейчас разрабатывает версию, что его убили Азедин и Фарук.
   Это далось ему без малейшего труда.
   Однако Форбс, сидевший бочком у камина и  сонно  глядевший  в  огонь,
неожиданно встрепенулся и живо возразил:
   - Но это же просто смешно!
   - Не знаю, не знаю... - протянул Моррис с легким раздражением.
   - Фарук такой славный мальчик, он бы ни за что...
   - Ну, если на то пошло, - бесцеремонно перебил его  Моррис,  -  я  бы
раньше никогда не подумал, что он извращенец, да еще подставляет задницу
на столе у босса.
   Форбс потрясенно умолк.
   - И раз они ненормальные, - настаивал Моррис, - то наверняка способны
на любую подлость, разве нет? Я совсем не удивлюсь, если узнаю, что Бобо
убили именно они. Жаль только, что мы их взяли сюда и не выгнали раньше,
после истории с туалетом.
   Форбс судорожно  открыл  рот,  но  так  и  не  решился  возразить.  В
выцветших глазах был тоскливый упрек. В конце концов он  буркнул  что-то
на своей латыни, но никто - его, естественно, не  понял.  А  Моррис  уже
продолжал тронную речь, хватаясь за  нее  как  за  соломинку,  чтобы  не
рухнуть  в  самый  неподходящий  момент  под   тяжестью   отвратительных
подробностей. Он вспомнил раковых больных, которые  исцелялись  чудесным
образом, обретя цель в жизни, и для этого взбирались на Килиманджаро или
открывали в Бухаресте приют для детей-инвалидов.
   - С сегодняшнего дня, - он повысил голос, - я возглавляю фирму  "Вина
Тревизан", и до тех пор,  пока  она  имеет  прибыли,  я  вам  гарантирую
достойную работу. Что касается деталей, вы в любом случае  остаетесь  на
Вилла-Каритас до конца марта.  Потом  произойдут  большие  перемены,  вы
получите  гражданство  и  должны  будете  занять   достойное   место   в
итальянском обществе.
   При упоминании перемен лицо Форбса смягчилось. Чернокожие и  балканцы
были поражены.
   -  Так  нынче  вечером  на  работу,  идет?  Нужно  выполнять  условия
контракта. - Грузовик "Доруэйз" в крайнем случае  подождет  до  утра.  -
Кроме того... - Моррис заколебался. Когда он заговорил снова, его  голос
звучал мягче и доверительнее. -  Кроме  того,  хочу  поделиться  с  вами
приятной новостью. Моя жена Паола сказала  сегодня  утром,  что  ожидает
нашего первенца.
   Форбс опередил всех:
   - О, дружище, я так рад за вас!
   - Отличные новости, босс! - закричал  Кваме.  Остальные  пробормотали
что-то себе под нос, сидя по-турецки  на  каменном  полу  в  прокуренной
комнате. Но Моррис и не думал  настаивать  на  формальных  поздравлениях
(хотя сам в подобном случае не заставил бы себя ждать).
   - Кваме, прошу за мной, - сказал он решительно и,  почти  по-военному
развернувшись на каблуках, вышел из комнаты.
   Надо было послать факс в  Англию.  Надо  было  поговорить  с  дневной
сменой,  привести  в  порядок  бумаги,  подбить  все  балансы,   уладить
последние детали завтрашних похорон. Наконец-то  Моррис  был  официально
занятым человеком.

Глава девятнадцатая

   В завещании только и говорилось,  что  все  имущество  синьоры  Луизы
Тревизан должно быть разделено поровну  между  дочерьми,  которые  будут
живы на момент ее кончины, и что она желает быть погребенной в  семейном
склепе  рядом  с  дорогим  супругом  Витторио  и   незабвенной   дочерью
Массиминой.
   Да и можно ли было ожидать иного?
   Моррис сложил два листа, на которых была записана последняя  воля,  и
поднял исполненный печали взгляд. Антонелла сидела, пряча лицо в ладони,
на антикварном стуле за стеклянным столом, за которым они так безмятежно
обедали всего два дня  назад.  Старикашка-священник,  любитель  собирать
ношеную  одежду,  стоял  рядом  и  довольно   неловко   -   при   его-то
профессиональном  опыте  -  держал  руку   страдалицы.   Кваме   застыл,
выпрямившись, как пальма, у розовой оштукатуренной  стены:  ни  дать  ни
взять варварская скульптура из тех, что приобрели такую  популярность  у
"мыслящих" буржуа. Надо думать, для них это что-то вроде изгнания  бесов
и одновременно - реверанс чуждому  миру,  который  страдает  на  экранах
телевизоров и угрожает сытому покою на улицах.
   Пока Моррис мог размышлять о чем-то отвлеченном  и  изящном,  ему  не
было нужды считать себя только незадачливым преступником. Перед ним была
тяжелая задача - вечно приходится делать не  только  необходимое,  но  и
кое-что сверх того.
   - Я полагаю, раз  похороны  завтра  с  утра,  семейный  склеп  должны
отворить уже сегодня?
   Антонелла вновь расплакалась. Перед нею лежала стопка свежих  номеров
"Христианской семьи", которые она, как  видно,  обязалась  разносить  по
другим домам богатого поселка. Антонелла  зарылась  в  журналы  лицом  и
дрожала.
   Подошел священник, неслышно ступая по гранитным плитам пола.
   - Бедняжка очень расстроена,  -  шепнул  он  Моррису.  -  Только  что
приходила полиция и задала несколько неприятных вопросов.
   - Как это  -  неприятных?  -  Моррису  даже  не  пришлось  изображать
беспокойство.
   - Насчет того, почему муж отсутствовал дома ночью.
   - А... - он понимающе кивнул, искренне посочувствовав Антонелле.
   В каком-то смысле он сделал для нее доброе дело, избавив от  мерзкого
Бобо, который вдобавок ко  всему  трахал  заводскую  шлюшку  с  животной
кличкой. "Твоя Цуцу"!
   -  Да-да,  понимаю.  Просто  кому-то  ведь  приходится  думать  и   о
практической стороне. Я, к сожалению, совсем не знаю, как здесь устроены
похоронные  дела,  то  есть,  что  берут  на  себя  родные,  а   что   -
кладбищенская администрация.
   Священник  отвел  его  к  окну,  откуда  открывался  вид,  призванный
возмещать  богачам  тяготы  их  жизни:  ультрамариновый  бассейн,  живые
изгороди из лаванды и розмарина, трогательные садовые скульптуры посреди
зелени, а вдалеке - дорога, вьющаяся по холмам  к  прекрасным  башням  и
звонницам  города:   Санта-Анастазия-иль-Дуомо,   Ла-Торре-деи-Ламберти.
Такой вид мог бы искусить самого Христа, подумал Моррис, живи Он в  наше
время.
   - Администрация кладбища берет на себя все, - объяснил дон  Карло.  -
Они сегодня вынут другие гробы из склепа,  а  новый  положат  завтра  на
самое дно. За этим присмотрят.
   - А  зачем  класть  новый  на  дно?  -  Моррис  уже  знал  ответ,  но
рассчитывал узнать больше, чем спросил.
   - Чтобы когда придет  время  убрать  из  склепа  самый  старый  гроб,
освобождая место для других, он оказался сверху.
   - А останки тогда кремируют, да?
   - Да. - Больше священник не стал ничего говорить.
   - Кстати,  -  продолжил  Моррис,  слыша,  как  за  спиной  мучительно
сморкается Антонелла, - Я пытаюсь  вывести  extra-communitari,  то  есть
парней из общежития... э-э, in regola. В люди, так сказать,  -  ну,  там
бумаги, и все такое. До сих пор не было  времени,  но  с  появлением  на
сцене полиции, вы понимаете, мне придется  это  сделать,  иначе  бедняги
окажутся опять на улице, будут голодать и воровать.
   Он сделал паузу, в которую учтиво вклинился дон Карло:
   - Понимаю.
   - И вот хотел бы знать, - торопливо продолжал Моррис, словно ему было
не по себе, - не согласились бы вы, падре, посодействовать,  когда  дело
дойдет, хм, до властей предержащих? То есть объяснить им, что речь  идет
об акте милосердия.
   Каким же он стал итальянцем! "Un atto di carita" в его устах  звучало
так, будто он произносил это всю жизнь.
   Морщины вокруг  рта  дона  Карло  растянулись,  когда  он  с  улыбкой
пообещал замолвить словечко. Все, что нужно  сделать  Моррису  -  внести
некую сумму пожертвования на починку церковной крыши.
   - A proposito, - продолжил священник, возвращаясь к  Антонелле,  -  к
слову сказать, я поговорил с вашим синьором Форбсом, когда  мы  отвозили
одежду в общежитие. Un uomo meraviglioso!
   -  Да,  он  замечательный  человек,  -  подтвердил   Моррис   и   сам
почувствовал прилив симпатии.
   - Очень культурный. Он сказал, как только подыщет себе машину,  будет
приезжать на мессу в Сан-Томмазо.
   - О, если в этом вся проблема, я сам его отвезу,  -  заверил  Моррис.
Они с доном Карло обменялись теплыми, уважительными  улыбками,  чего  он
никогда не мог делать с отцом. На самом деле, ему уже давно пора  начать
регулярно посещать - церковь.
   - У него замечательная идея насчет scuola di cultura. Он просил  меня
провести в ней несколько занятий.
   - Восхитительно, - отозвался Моррис с энтузиазмом.
   - Palmam qui meruit ferat <И вознагражден будет по заслугам  (лат.)>,
- смиренно произнес священник.
   - Вот именно, - наобум согласился Моррис.
   Дону Карло пора было идти. Он весьма деликатно спросил Антонеллу,  не
лучше ли передать "Христианскую семью" для  распространения  кому-нибудь
другому. Она с  трудом  нашла  в  себе  силы  ответить,  но  мужественно
отказалась, объяснив, что доставка отвлечет ее хоть немного, и как  добр
был падре, что пришел помолиться вместе с ней.
   Моррис сел напротив молодой вдовы. Их отражения  плыли  в  стеклянной
столешнице. Антонелла подняла глаза, он взял ее пухлые  ладони  в  свои,
вспоминая, какими маленькими, белыми  и  быстрыми  они  казались,  когда
Антонелла украшала в ноябре могилу отца.
   - Послушай, Тония, - впервые он назвал невестку так,  -  единственная
причина, почему Бобо не ночевал дома, - желание проверить ночную  смену.
Va bene? Он мне частенько говорил, что считает  своим  долгом  заглянуть
туда раз в несколько суток.
   Подняв опухшее лицо, она вымученно улыбнулась сквозь слезы, и  Моррис
улыбнулся в ответ. Он опять подумал, что в  ее  заурядности  есть  нечто
утонченное, высшая проба подлинности, если можно так выразиться. Поэтому
он оказал ей большую услугу, избавив от  лживого  и  ничтожного  мужа  и
заставив страдать, а тем самым пробудив в ней лучшие качества. Антонелла
уже гораздо милее, - чем сорок восемь часов назад.
   Он мягко сказал:
   - Теперь позволь мне все же обсудить кое-какие  практические  детали.
Сегодня днем в Квинцано доставят венки. Кому-то надо будет их  получить.
Я уже обговорил с мэрией вопросы оповещения деревни,  так  что  об  этом
можешь не беспокоиться. Катафалк подъедет завтра в девять утра. А  пока,
честно говоря, я намерен попросить полицию оставить  тебя  в  покое.  Не
сомневаюсь, ты уже рассказала все, что им надо знать".
   Антонелла закивала, нервно теребя крестик  на  шее.  На  ней  был  на
редкость грубый лифчик, вдобавок просвечивавший из-под траурной блузки.
   - Да, кстати, - вспомнил он. - Мне звонил Стэн. Он,  видимо,  пытался
дозвониться  до  тебя  вчера  вечером.  Сообщил,  что  занятия  придется
отложить  на  неопределенное  время,  поскольку  ему  предложили  работу
учителя в Виченце. Я сказал, что заплачу все, что ему причитается.
   Антонелла смотрела без выражения.
   - А как только ты захочешь продолжать, я могу давать тебе уроки сам.
   Она опять только кивнула. Лишь когда Моррис собрался  идти  и  жестом
подозвал Кваме, она набралась сил, чтобы сказать:
   - Grazie, grazie, Morrees. Sei davvero simpatico.  Правда,  ты  такой
милый. - Антонелла встала, обошла стол и нежно расцеловала  зятя  в  обе
щеки, легонько обозначив объятие,  как  человек,  который  успокаивается
сам, утешая ближних. - Grazie, - повторила она с блеском в глазах.
   Доверчивость Антонеллы показалась Моррису чрезвычайно привлекательной
- это напомнило Мими. А вот Паола никому не доверяет ни  на  грош,  даже
собственному мужу.
   - Не волнуйся. Я уверен, все обойдется.
   На какой-то миг он почти пожелал, чтобы в  его  власти  было  вернуть
этой женщине мужа. Он действительно этого  хотел.  Чтобы  избавиться  от
неуместного чувства, он еще раз приобнял ее, кивнул Кваме и вышел.
   Моррис велел Кваме садиться за руль и пригляделся к своему подельщику
из третьего мира. У того была странная, зернистая, как  кора,  настоящая
африканская кожа. Она, конечно, толще, чем кожа Морриса - та сухая,  как
пергамент. Хотя в последнее время  он  охотно  пользовался  увлажняющими
кремами из богатых запасов Паолы: не только для гигиены,  но  еще  из-за
легкого  возбуждения,  которое  охватывало  его  всякий  раз,   как   он
прикасался к таинственному предмету - дамской  косметичке.  Он  вспомнил
заплатанные трусики Мими, которые  нашел  в  корзине  синьоры  Тревизан.
Решится ли он когда-нибудь попросить Паолу надеть их? Заведется  ли  она
от этого?
   Затем он вспомнил о беременности жены и успокоился, отогнав греховные
мысли. Даже с Паолой все еще может  повернуться  к  лучшему.  Бесполезно
добиваться благосклонности Антонеллы. Может  быть,  его  долг  в  том  и
состоит, чтобы сделать из Паолы порядочную  женщину.  Это  будет  что-то
вроде испытания. Жизнь, в конце концов, войдет в благопристойную колею.
   - С сегодняшнего дня будешь возить меня всюду, куда понадобится.
   - Ладно, босс.
   На повороте из  Авезы  машина  вылетела  на  середину  дороги.  Кваме
пришлось  резко  вильнуть,  чтобы  избежать  столкновения  со  встречным
мотоциклистом. При этом его лицо осталось невозмутимым, будто ничего  не
произош