ндштейг  в
сопровождении медсестры и карабинера. Они его таки достали.
   Сестра кинулась за бельем и тряпкой. Морриса продолжало тошнить;  ему
помогли подняться с койки.
   - Мне снилось... - выдохнул он между спазмами. - Резали лицо.
   Прибежал молодой врач  и  принялся  объяснять,  что  это  может  быть
побочный эффект после анестезии. - Морриса переодели в чистую  пижаму  и
отвели в смотровую. Фендштейг пошел за ним, он просто смотрел и ждал,  а
Моррису тем временем все трудней становилось изображать тошноту. Наконец
он угомонился, выпил воды и, повернувшись к офицеру, произнес со  слабой
улыбкой:
   - Чем могу?..
   Фендштейг наклонился к доктору, они пошептались, и тот пожал плечами.
   - Как вы себя чувствуете? - осведомился полковник.
   - Не очень, но если у вас ко мне вопросы...
   Его усадили на кушетку, а затем выложили все как есть. Слишком грубо,
подумал Моррис. Совсем не так, как он бы действовал на их месте, а прямо
в лоб. Жена мертва. Ее чернокожий сожитель  -  тоже.  Газ,  расисты.  Ни
малейшего   такта.   Это    дало    Моррису    прекрасную    возможность
продемонстрировать  шок  и  непонимание,  круглые  глаза  и   трясущийся
подбородок. Потом - лавина вопросов, недоверие: когда, где, кто, почему,
а как вы вошли в квартиру? И наконец - уронить страшную маску в  ладони,
тихо покачиваясь из  стороны  в  сторону.  Выждать  с  минуту,  а  затем
произнести слабым голосом: "Я измучился вконец. Для меня это слишком, вы
слышите! Почему  все  это  происходит  именно  со  мной?  Почему  вокруг
непрерывно умирают люди?" Нет, помотал  головой  Моррис,  сейчас  он  не
поедет на опознание тел. Он просто не в силах. И вообще  не  поедет.  Он
отказывается, слышите! Он просил дать ему  снотворное,  позволить  спать
сколько угодно - долго-долго, без конца. Поднимаясь на ноги, пошатнулся,
и в этот миг увидел в зеркале над раковиной лицо Фендштейга:  в  глазах,
следивших за каждым его движением, было одно лишь холодное  любопытство.
Вот кто настоящее чудовище!
   Судорожно обернувшись, Моррис закричал:
   - Но теперь-то, когда все видят, что за человек  была  моя  жена,  вы
поймете наконец, почему я так часто хожу на могилу моей невесты?  Такие,
как вы, не верят никому и ничему, пока правду  не  швырнут  прямо  им  в
лицо. Вы еще скажете, что это я убил жену,  и  ее  мать,  и  мою  первую
любовь, и партнера по бизнесу, и вообще всех, кого угораздило скончаться
поблизости!
   На лице карабинера как будто мелькнуло виноватое выражение. Но уже  в
коридоре Моррис похолодел: а если он забыл убрать  со  стола  пузырек  с
лекарством? О Боже, неужели? Или все-таки  нет?  Нет,  пожалуйста,  нет,
Мими! И тут же, найдя новую причину тревог, испугался,  не  потеряет  ли
над собой контроль. Ведь его положение так шатко. Вдруг они ночью обыщут
шкаф, найдут ногти и волосы. Или спросят в  больнице,  где  он  пропадал
битых пять  часов.  А  может,  возьмут  в  оборот  Форбса,  и  тот  ведь
расколется моментально, раз с Моррисом ему  хватило  одного  телефонного
разговора. Сколько еще можно полагаться на отсутствие у них  воображения
и на свой артистический талант, на то,  что  людям  нравится,  когда  их
обманывают? Ведь сошло же с рук  тому  американцу  из  Милуоки  убийство
двадцати с лишним человек, а все потому,  что  полиция  не  позаботилась
умножить два на два, даже когда обнаружила у него в  холодильнике  куски
человеческих тел. Просто ужас какой-то! Чтоб им гореть в самом  глубоком
подземелье ада...
   Когда дежурная сестра  принесла  снотворное,  Моррис  попросил  самую
большую дозу, получил ее и забылся сном праведника.

Глава тридцать третья

   Во  Дворце  правосудия  Азедин  и  Фарук  выглядели  бледно.  Пожилой
марокканец казался одновременно озлобленным и безразличным ко всему, как
нередко случается с париями. На нем были джинсы и черный пиджак. Молодой
красавчик в белой рубашке, длинноволосый,  с  тонкими  чертами  смуглого
лица, словно сошел с картин прерафаэлитов. Проходя мимо по  коридору,  -
Морис захотел их подбодрить, сказать, что все будет хорошо.  Это  просто
вопрос времени. Господь все  расставит  по  местам.  Или,  если  угодно,
Аллах. В том, что касается религии, Моррис был  кем  угодно,  только  не
догматиком. Не надо бояться. Виновные будут наказаны, то  есть  они  уже
наказаны,  непорочных  ждет  награда.  "Грешников  преследует   зло,   а
праведникам  воздается  добром".  Только  вчера,  сразу  после  похорон,
Антонелла читала ему из Книги Притчей Соломоновых. Ее стремление утешить
Морриса  в  горе,  забывая  о  собственных   утратах,   было   наилучшим
подтверждением священного текста.
   - Азедин, - крикнул он, - corragio!
   Но они уже исчезли за  дверью  зала  суда,  Морриса  же  проводили  в
комнату для свидетелей. Ладно уж,  пускай  подергаются  педрилы,  им  не
повредит, а скорее послужит к  очищению.  Видит  Бог,  как  часто  этого
требовали от него самого.
   Какое хорошее слово - очищение, думал Моррис, позволяя вести себя  по
шумным коридорам, где писаки без конца пытались  поймать  за  рукав  или
сунуть  под  нос  микрофон.  Да,  есть  в  этом  слове  есть  что-то  от
возрожденной невинности. Теперь, когда Паолы не  стало,  такое  казалось
вполне реальным. В конце концов, случившееся можно рассматривать и так -
через все ужасы ему пришлось пройти для того, чтобы навсегда  избавиться
от мерзости жизни. Наверняка отныне он чист как первый снег, потому и на
душе становится все легче.
   У дверей свидетельской  комнаты  устроил  засаду  репортер  какого-то
бульварного листка - вооруженный диктофоном и  огромной  камерой.  Этот,
конечно, интересуется Паолой и негром - журналисты обожают грязь. Моррис
категорически отказывался говорить  или  фотографироваться,  кто  бы  ни
попросил. Хватит и того, что он ответит суду на все  вопросы.  Прикрывая
израненное лицо, он проскочил за спину охранника.
   Форбс уже был там, и, как показалось Моррису, волновался куда больше,
чем следовало. На низкой скамье расселись три или четыре эмигранта, были
также двое рабочих дневной смены и цеховой мастер. Когда пресса осталась
за закрытыми дверями, Моррис тепло приветствовал их всех.  Не  обращаясь
ни к кому конкретно, он сообщил, что  собирается  расширять  разливочный
цех, поскольку фирма получила множество новых заказов,  главным  образом
из Англии. Ему хотелось, чтобы эти люди почувствовали себя единым целым,
независимо от цвета кожи, поняли, что с ними считаются и советуются, что
все они - члены одной большой семьи, и он заботится об их будущем. Но  и
итальянцы,  и  эмигранты  лишь  отстранились  от  него,  сбившись  двумя
кучками, и смотрели исподлобья. Может,  оттого,  что  у  дверей  дежурит
полицейский при оружии? Как бы то ни было, Моррис  не  ощутил  угрызений
совести, презрев их трусоватую осторожность. Однако даже Форбс  не  смог
выдавить из себя ничего, кроме  односложных  реплик  на  расспросы,  как
продвигается реставрация на Вилле Катулл.
   - А может, назовем ее просто - Иль-Колледжо?
   Изобразив  самую  ослепительную  улыбку,  Моррис  подумал,   что   на
теперешнем лице его голубые глаза сияют особенно ярко (может быть, это и
напугало  рабочих  -  вид  у  него,  словно  только  что  из  фронтового
госпиталя). - В тусклых глазах Форбса читалось сомнение,  он  растерянно
моргал бесцветными ресницами. Моррис улыбнулся  и  подмигнул  ему,  хотя
галстук в цветочек, который нацепил на себя старик, казался манерным  до
неприличия.
   Свидетели молча сидели в комнате ожидания,  пока  Азедина  с  Фаруком
судили по обвинению в убийстве.  Мастер  закурил,  но  Моррис  решил  не
делать ему замечаний. Один за другим в  зал  суда  вызывали  эмигрантов,
потом  дневных  рабочих.  Не  больше  десяти  минут  на  каждого.  Форбс
разохался, что все  идет  гораздо  быстрей,  чем  он  думал,  и  арабов,
наверное, приговорят уже сегодня. Моррис решительным  тоном  посоветовал
ему сохранять спокойствие. Даже если их признают виновными, то все равно
выпустят, как только правда  выйдет  наружу.  Или  по  амнистии.  Такова
Италия - ничего-то в ней нет definitivo, определенного,  окончательного.
Просто  ребятам  придется  отсидеть  пару  месяцев  за  решеткой,   пока
бюрократическая машина придет  к  верному  решению.  Кроме  того,  им  с
Форбсом не в чем себя винить. Здешняя полиция так чертовски  медлительна
- в любой другой стране все нужные улики были бы собраны  до  того,  как
прозвучат слова "пожизненное заключение". Они уже  сделали  все  от  них
зависящее,  чтобы  помочь  парням.  Если  на  то   пошло,   Форбс   даже
перестарался, совершенно напрасно запутал ситуацию. И  все  из-за  того,
что увлекся смазливым арапчонком, который в результате его же и выдал  с
головой. Тоже мне, неуловимый мститель Рудольф Красный, и как там дальше
было... flabello di satana e tutti frutti le operette  -  надо  ж  такое
учудить! Форбс, видно, совсем сдвинулся . Тут  старик  начал  причитать,
что, мол, зря он  вообще  впутался  в  эти  дела,  закрыл  лицо  руками,
кажется,  даже  всплакнул.  Моррис  почувствовал  себя  неизмеримо  выше
компаньона. Ведь это ему предстоит самый суровый перекрестный допрос под
занавес, ему адвокаты подсудимых и карабинеры заранее отвели роль  козла
отпущения. Покосившись на полицейского у  входа,  он  довольно  злорадно
напомнил  Форбсу,  что  "эти  дела",  худо-бедно,  сулят  ему  не   одни
неприятности, но и возможность заниматься реставрацией,  развращать  под
этой роскошной вывеской глупых мальчишек, о чем он так долго мечтал,  да
еще попутно обучать всему, что так ему дорого.  До  встречи  с  Моррисом
Форбс сам был наполовину отщепенцем, нищим пенсионеро м, и не  стоит  об
этом забывать, n'est ce pas? Разве нет? По правде говоря, Форбс  мог  бы
его уничтожить одним малейшим намеком; но в то же  время  именно  Моррис
оставался хозяином положения. А с тех  пор,  как  он  узнал,  что  Форбс
гомосексуалист,  -  Кваме  и  Паола  до  своей  гибели  успели  сообщить
достаточно подробностей, - последние  остатки  былого  почтения,  больше
того, преклонения перед учителем испарились без следа.  И  какой  бардак
тот устроил со злосчастными письмами!
   -  Audentes  fortuna  iuvat  <Смелым  помогает  фортуна  (лат.)>,   -
пробормотал Форбс.
   -  Так-то  оно  лучше,  -  смилостивился  Моррис.  И  спросил,  желая
напомнить о старых добрых временах:
   - А что на самом деле означает эта ваша латынь?
   - То, что вы правы, - ответил Форбс, затем встал с  места  и  спросил
полицейского, нельзя ли ему воспользоваться la toilette.

***

   После  обеденного  перерыва  приехала  Антонелла.   Моррис   поспешил
навстречу, они обнялись.
   - E  allora?  -  взволнованно  спросил  он.  -  Ну  что,  полиция  их
схватила?
   - Никто не пришел. Я прождала полтора часа.
   - Может, они узнали про засаду?
   - Но откуда? - удивилась Антонелла. - Ведь знала я одна.
   Форбс снова куксился на дальней  скамейке,  даже  не  поздоровался  с
дамой.
   - Я думаю, это была просто уловка, чтобы отвлечь внимание от  арабов,
- сказал Моррис. - На самом деле никто не брал Бобо в  заложники,  иначе
прислали бы какое-нибудь подтверждение, что он находится у них.
   К немалому удовольствию  Морриса  -  хотя  в  устах  Антонеллы  такое
звучало, пожалуй, чересчур жестко - она ответила:
   - Если честно, после всего, что я узнала о Бобо, это не слишком  меня
огорчает.
   В ее словах была  безнадежная  горечь,  которую  смогло  бы  исцелить
только море тепла и заботы.
   И тут полицейский вызвал "Мойриса Дэкуорса".
   Моррис поднялся со скамьи и по каменным  плитам  коридоров  прошел  в
просторное,  аскетичное  и  словно  пустоватое,  невзирая  на   публику,
помещение. На высоких сводах сохранились  остатки  фресок.  Разрозненные
фрагменты полустертых лиц, крыло ангела и тут же  рядом  пышные  розовые
ляжки - все было разбросано по потолку в причудливом беспорядке,  словно
напоминание о том, как сложно восстановить реальные события во  всей  их
полноте. На мраморном полу стояли угловатые пластиковые стулья, из  угла
доносился треск пишущей  машинки.  Очевидно,  современность  проникла  и
сюда, подобно жалкому  моллюску,  поселившемуся  в  благородной  древней
раковине. Трое судей - пожилой мужчина во  главе  и  совсем  молоденькие
заседательницы смотрели на него с кафедры. На стене за их спинами, рядом
со  сломанным   светильником   и   пластмассовым   распятием,   виднелся
полустертый девиз: "LA LEGGE И UGUALE PER TUTTI". Ну конечно, закон  для
всех един...
   Морриса подвели к предмету, больше всего напоминавшему кухонный  стул
с кое-как приделанным микрофоном. Однако он  восполнил  эту  прискорбную
нехватку солидности, и когда председательствующий привел его к  присяге,
произнес слово "Клянусь" самым серьезным и торжественным тоном, на какой
был способен.  Опустившись  на  стул,  он  внимательно  оглядел  публику
напротив и понял, что может без помех демонстрировать уверенность в себе
и снисходительность: бояться ему было нечего, равным образом  он  ничего
не имел против бедных ребят, уныло сидевших за соседним столом со своими
адвокатами.
   Да, его  имя  Моррис  Альберт  Дакворт,  родился  в  Актоне,  Лондон,
Соединенное Королевство, 19 декабря 1960 года. Да, сейчас он проживает в
провинции - Верон, коммуна - Квинцано, по адресу Аре-Дзово, 10.  Да,  он
знает обоих обвиняемых, хотя ему  известны  только  их  имена:  Фарук  и
Азедин.  Они  подрабатывали  на  предприятии,  совладельцем   коего   он
является. Оба проживали в общежитии, которое он  организовал  как  часть
программы  помощи  социально  незащищенному  населению,  нуждающемуся  в
работе и крыше над головой. Сам будучи в какой-то мере  иммигрантом,  он
всегда сочувствовал тем, кто пытается наладить новую жизнь в  незнакомом
окружении.
   Венето  -  не  провинция,  а  "историческая   область",   в   систему
административного деления она  входит  лишь  условно,  как  макрорегион.
Включает несколько провинций; Верона  -  одна  из  них,  а  те,  в  свою
очередь, делятся на коммуны. Никаких кварталов там нет. Как можно понять
из текста, Монторио и то место, где жил Бобо (кажется, Сперанца) - нечто
типа отдельных поселков внутри муниципалитета, а Квинцано -  пригородный
населенный пункт с собственной мэрией.
   Это было хорошо сказано. По аудитории, состоявшей главным образом  из
католиков, пробежал шепоток лицемерного одобрения. Вряд ли  кто  из  них
хоть раз в жизни помог несчастным изгоям.
   На  этом  вступительная  часть   закончилась.   Последовали   вопросы
обвинения  -  что  же  произошло  в  то  утро,  когда   было   совершено
преступление, точнее, предполагаемое преступление. Когда Моррис появился
в офисе; что он там обнаружил, какой суммы денег  не  хватало  в  сейфе?
Моррис отвечал толково и по существу.  Он  подробно  описал  обстановку:
перевернутые стулья, следы крови на полу, разбитый  телефонный  аппарат.
Рассказал, что с утра ему звонил Форбс  и  сообщил  об  увольнении  двух
эмигрантов. Он признал, что в тот момент не сумел сопоставить факты, так
как накануне похоронил тещу, и рассудок его был затуманен.
   Ничто из сказанного не противоречило предыдущим показаниям. Вот разве
теперь он еще припоминает, что в помещении было сильно накурено.
   - Скажите, у Роберто Позенато раньше были конфликты с обвиняемыми?
   Моррис  поколебался,  прикусив  губу,  словно  решился  выложить  всю
правду, хотя куда - уместнее было бы промолчать. Он был уверен, что ни с
кем не встретится глазами. Потом разъяснил, что раньше  на  заводе  было
принято запирать в ночную смену все туалеты.
   - По ночам работают только  эмигранты,  а  часть  персонала  заражена
расистскими  предрассудками.  К  сожалению,  мой  зять   Бобо,   Роберто
Позенато,  даже  не  пытался  с   этим   бороться.   Рабочим   разрешили
пользоваться  туалетами  в  ночное  время  лишь  после   моего   прямого
вмешательства. С другой стороны,  надо  признать,  мне  и  в  голову  не
приходило, что некоторые рабочие  подвержены  гомосексуализму  -  иначе,
боюсь, могли бы проявиться мои собственные убеждения.
   - Вы настроены против гомосексуалистов?
   Всем своим видом свидетель показывал,  что  серьезно  обдумывает  это
предположение.
   - Давайте скажем так, - заявил он  наконец.  -  Я  прекрасно  понимаю
решение Бобо уволить этих двоих,  которые  в  рабочее  время  занимались
анальным сексом в  его  офисе.  С  другой  стороны,  я  вполне  способен
представить, что после долгих лет эксплуатации со стороны  белых  у  них
мог сформироваться своего рода комплекс жертвы, и они сочли, что с  ними
обошлись несправедливо.
   - То есть вы предполагаете, они из-за этого могли пойти на убийство?
   - Как можно, - Моррис решил по возможности подыграть обвинению,  -  я
вообще ничего не предполагаю. Просто надо признать, что такое  случается
время  от  времени.  Двоих  парней  уволили,  они  рассказали  об   этом
товарищам. Потом собрали вещи и  объявили,  что  немедленно  уедут.  Но,
возможно, в последний момент они решили  попытаться  еще  раз  уговорить
Бобо, вернулись, спор перешел в ссору и... - Моррис пожал плечами, давая
понять, что эта версия событий ему крайне неприятна, тем не менее вполне
правдоподобна.
   - Это все, -  заявил  прокурор.  -  У  меня  больше  нет  вопросов  к
свидетелю.
   - Защита? - спросил председатель.
   Послышался шум сдвигаемых стульев: один садился, другой вставал. Судя
по всему, один из адвокатов будет вести допрос как от  себя,  так  и  по
поручению коллеги. В задних рядах  кто-то  поднялся  и  вышел  из  зала.
Моррис позволил себе бегло оглядеть публику. Не окажется ли  среди  этих
сорока или пятидесяти человек по-настоящему опасных, вроде Стэна?  Слава
Богу, вроде бы нет. К удивлению Морриса, в зале обнаружился дон Карло  в
сутане и с распятием на груди. Он грустно улыбнулся старику и  уловил  в
ответ нечто вроде утомленного понимания. А уж  затем  Мориис  переключил
все внимание на человека, приготовившегося задавать ему вопросы.
   Адвокат был молод, высок и, пожалуй, красив типично римской  красотой
- орлиный нос, гордый лоб, темные  глаза.  Это  раздражало  Морриса:  он
привык чувствовать себя на коне в стычках  с  пошлыми  уродами  -  Бобо,
колченогим Джакомо (давно, еще в Римини), с  Марангони.  Ну,  да  ладно.
Адвокат, кажется, собирался расспросить о  приезде  в  Италию  и  первом
знакомстве с семьей Тревизан. Моррис постарался подать  себя  как  можно
любезнее и обаятельней, с особым тщанием выговаривая итальянские  слова.
И вот уже одна из судей,  крашеная  блондинка  с  личиком  слишком  рано
созревшего  подростка,  начала  поглядывать  с  интересом,  несмотря  на
заштопанное лицо, а может быть, и благодаря ему. Когда пристав  подвинул
микрофон  поближе,  к  Моррису  вернулось  приятное  ощущение  всеобщего
внимания, даже симпатии.
   - Naturalmente, - внезапно пошел в наступление адвокат,  -  во  время
первой встречи с семейством Тревизанов вы наговорили  им  с  три  короба
лжи.
   Моррис молчал в надежде, что остатки его лица в должной мере  выразят
благонадежность, коей он был преисполнен.
   - Так что вы на это ответите? - нажимал адвокат.
   - Очень сожалею, но в ваших словах практически не содержится вопроса.
А на безапелляционное утверждение трудно ответить что-либо.
   - Сформулирую иначе: верно ли, что  вы  солгали  семье  Тревизанов  о
своей  работе,  родственниках,  материальном  положении,  когда  впервые
встретились с ними?
   - Да, - кротко ответил Моррис. - В противном случае я бы все отрицал.
   Правда была в том, что они так и не  нашли  его  машину,  где  теперь
лежали использованные Паолой и Кваме презервативы  и  прочие  сокровища,
захваченные  из  дома,   и   Моррис   наслаждался,   блистая   на   этом
представлении, хотя, конечно, открыто демонстрировать  радость  было  бы
неразумно.
   - Из этого я могу сделать вывод, что вы склонны ко лжи.
   -  Конечно,  м