, что стало с ней. Боже, какой ужас... Не  могу
понять, как Господь допустил,  чтобы  такое  случилось  дважды  в  одной
семье. А сейчас прихожу к тебе - и открываю Библию прямо на Книге  Иова!
- Она захлебнулась слезами.
   Ну конечно же, Иов. Праведник, чью веру  Всевышний  испытывал,  лишив
его всех благ... Моррис осторожно спросил, чем так похожи эти письма.
   - Я же еще ни разу их не видел, - напомнил  он  Антонелле.  И  самому
себе.
   - Вырезаны из книг и газет, - сняв очки, она утерлась платком.  -  Ни
слова от руки. Полно каких-то странных угроз.
   Наконец он отважился:
   - Можно взглянуть?
   Оказалось, ксерокопия у нее с собой. Антонелла порылась в  сумочке  и
положила листок на постель.
   Моррис оцепенел. Это уже слишком! Это было однажды...

   Темная Владычица Семиградья!
   ЗА ДАВНОСТЬЮ НЕ МОГУ УКАЗАТЬ ИСТОЧНИКИ,  НО  ВСЕ  ЭТИ,  С  ПОЗВОЛЕНИЯ
СКАЗАТЬ, РЕАЛИИ ВСТРЕЧАЛИСЬ В ФЭНТЕЗИ, НАПИСАННЫХ ПО-АНГЛИЙСКИ. ВПРОЧЕМ,
ЕСЛИ НЕ НРАВИТСЯ, ЗАМЕНИТЕ НА ЧТО-НИБУДЬ БОЛЕЕ ПРИЕМЛЕМОЕ С ВАШЕЙ  ТОЧКИ
ЗРЕНИЯ.

   Вырезка, судя по всему, из какого-то дешевого переводного романа  для
юношества.

   Священ мой долг возвестить тебе: сочтены дни Зла,  воцарившегося  над
многострадальным народом  Зорна.  Длань  моя,  направляя  сие  послание,
погружает стило в кровь твоего греховного исчадья - Томаса Черного,  что
ныне корчится в муках, коими прежде терзал  он  других,  томя  в  оковах
презрения. Так скрежещи зубовно,  о  вероломная  погубительница  честных
христиан!  Знай  же:  если  к  исходу  второго  Саббата  не  сложишь  ты
нечестивого именья своего  у  ног  благородного  рыцаря  Рудольфа  и  не
поклянешься  на  его  могучем  клинке  не  чинить  более  зла,  -  тогда
единственный,  кто  дорог  подлому  сердцу  твоему  и  любезен   стократ
подлейшей душе, предан будет казни без милости и покаяния,  дабы  познал
он праведный гнев Пресвятого Творца.

   "Скрежещи зубовно". Надо же, какое убожество! Но прием тот самый, что
в его первом письме -  ужас  абсурда.  Дурацкие  готические  романы  для
умственно недоразвитых подростков вдруг превращаются в реальность.
   Подпись вполне под стать: "Рудольф Красный, Заступник Веры,  Защитник
угнетенных, Бич сатаны и всех козней его". А  в  самом  конце  налеплена
газетная строка:

   Источник в правительственных кругах сообщил, что технические  правила
уплаты нового налога будут обнародованы в ближайшие дни.

   Моррис перевел дух. М-да, Flagello, стало быть, di satana e tutte  le
opere sue... В самом деле, чертовски умно: мастерская имитация его опуса
позволяла адресату при желании отмахнуться от угроз, а отправителю  -  в
случае чего выдать их, пусть лишь на свой взгляд, за неуклюжий розыгрыш.
Но только он собрался  успокоить  Антонеллу,  убедить  ее,  что  платить
нельзя ни в коем  случае  -  вон  за  Массимину  деньги  отдали,  и  что
получилось? - как вдруг мужской голос произнес над ухом:
   - Итак, ваше мнение, мистер Дакфорс?
   В первый, но, видно, не в последний  раз  Моррис  понял  преимущества
погубленной красоты. Сколько бы сам он  ни  чувствовал,  как  вся  кровь
отливает от лица, никто другой не разберется в месиве из швов и  бинтов.
Он содрогнулся в душе, увидев Фендштейга - точь-в-точь группенфюрер  при
полном параде и в очках без оправы, - и сказал чистую правду:
   - Боюсь, полковник, это для меня китайская грамота.
   - Простите, не могли бы вы оставить нас  наедине  на  пару  минут?  -
обратился Фендштейг к Антонелле. Слишком холодно  обратился,  по  мнению
Морриса, если учесть, что сейчас переживает  несчастная.  Тем  не  менее
форма карабинера с белой перевязью и алыми лампасами  смотрелась  весьма
внушительно. С эстетической точки зрения - явный шаг вперед по сравнению
с довольно непритязательным полицейским мундиром.
   Свояченица скользнула прочь, на ходу пряча  очки  в  сумочку.  Моррис
поймал себя на том, что неотрывно глядит ей вслед.
   - Синьор Дакфорс, - начал Фендштейг с места в  карьер,  -  ничего  не
поделаешь, придется нам с вами снова поговорить. - На изуродованном лице
англичанина застыла маска смирения. - Синьор Дакфорс, прошло уже  больше
месяца, как  пропал  человек,  причем  налицо  все  признаки  отчаянного
сопротивления. - Полковник помолчал, пожевал губы, свел  вместе  кончики
пальцев. - С точки зрения возможности совершить убийство  или  похищение
мы имеем трех подозреваемых: вас и двух довольно жалких бродяг.
   - Педерастов, - уточнил Моррис.
   Фендштейг проигнорировал  это  замечание.  Может,  полковник  сам  из
маргариток, подумал Моррис. Его бы не удивило. Весь  мир  сегодня  кишит
этой заразой.
   Фендштейг продолжал изучать собственные  пальцы,  словно  в  глубокой
задумчивости.
   - На следующий вечер после преступления вы отсутствовали дома до двух
часов ночи. Повторяю, до двух часов. Вы отказались назвать место  своего
пребывания.  Поэтому,  будучи  убежден,  что  убийцей  или   похитителем
являетесь  именно  вы,  я  распорядился  взять  вас  под  стражу,  чтобы
воспрепятствовать    ложному    алиби.    Данная     мера     пресечения
предусматривается  в  Приложении  к  Уголовному  кодексу,  Постановление
семьсот семьдесят шесть дробь девяносто один.
   Какая тоска... Взгляд Морриса упал на затянутое паутиной распятие над
дверью. Верный знак полного забвения  гигиены  -  как  телесной,  так  и
духовной. Когда же наконец тирольский  зануда  даст  знать,  найдены  ли
письма в пальто? Надо понять, то ли бороться дальше, то ли сложить  руки
и отдаться на волю случая.
   - Затем вы сочинили, - тянул Фендштейг тем  же  тусклым  механическим
голосом, что и при первой встрече, - повторяю, сочинили, и то лишь после
трехнедельных раздумий, самое нелепое алиби. - Обратившись  к  тюремному
психиатру, вы стали утверждать, что...
   - Per favore, Colonnello, - перебил Моррис. - Прошу  вас,  полковник,
эта тема слишком болезненна для меня. Я прекрасно помню, что  сказал,  и
не надо больше об этом.
   Фендштейг  заколебался,  но  не  подал  виду,  что  согласен.   Затем
продолжил:
   -  Как  бы  то  ни  было,  указанное  постановление  обязывает   меня
придерживаться полученной версии, пусть она и не правдоподобна,  до  тех
пор, пока не будут найдены необходимые и достаточные  доказательства  ее
ложности. Собственно говоря, чем  слабей  и  абсурдней  объяснение,  тем
лучше для следствия.
   Он замолчал, так и не взглянув  на  Морриса,  который  пробормотал  в
наступившей тишине:
   - Если б знать, что психиатр будет болтать об этом  на  каждом  углу,
ничего бы не стал рассказывать. Я-то полагал,  любая  беседа  с  врачами
строго конфиденциальна.
   Недоверие к его алиби явственно  читалось  на  худом  очкастом  лице,
насупленном над расшитым стоячим воротом полковничьего  мундира.  Моррис
искренне  счел  такой  подход  неразумным.  Он  же  предельно  точно   и
достоверно  описал  то   место,   где   перелез   кладбищенскую   стену,
расположение надгробий  и  все  прочее.  Пусть  думают,  что  хотят,  но
совершенно очевидно, что по крайней мере однажды он там лазил. А с  чего
бы,  спрашивается,  его  туда  повело,  как  не  скорбеть   над   гробом
возлюбленной, раз это можно было сделать в тот единственный вечер?
   Похоронить Бобо именно там все еще казалось удачным решением.
   - Как вам известно, - продолжал Фендштейг  с  тщательно  отработанной
неумолимостью в голосе, которая, однако же, производила на  Морриса  все
меньше впечатления, - сразу после вашего освобождения городская  полиция
произвела арест двоих иностранцев, обвинив их, - как я считаю, ошибочно,
- в  убийстве  вашего  партнера  и  назначив  безотлагательный  судебный
процесс на основании достаточно сомнительных косвенных доказательств.
   Копируя официальный тон собеседника, Моррис заметил:
   - Этим людям я всячески старался помочь, а  они  отплатили  за  добро
тем, что занимались в рабочее время содомизмом. За что мой партнер их  и
уволил, по-моему, совершенно справедливо. И тем самым дал  веский  повод
разделаться с беднягой.  На  миг  он  позабыл,  высказывал  ли  уже  это
Фендштейгу (или  то  был  Марангони?),  или  же  говорил  нечто  другое,
возможно, даже противоречащее нынешней версии. Он - вызывающе глянул  на
полковника, вновь погруженного в созерцание пальцев.
   - Учитывая их нравы, не буду изумлен, окажись  они  преступниками,  -
нервно произнес Моррис.
   Затянувшееся молчание карабинера приобрело зловещий оттенок.
   - Люди такого пошиба, - продолжал  Моррис,  -  способны  продать  вам
из-под полы видеокамеру, которая на  поверку  оказывается  кирпичом  или
деревяшкой. Представляете? Пришли вы домой, открываете коробку, а оттуда
валится кирпич и разбивает дорогой пол. Так они предают доверие тех, кто
старался облегчить им жизнь.
   Неплохо  слегка  окрасить  нервозность  праведным  гневом.  Мгновение
Моррис наслаждался, воображая себя хамелеоном, то и дело ускользающим от
ослабшей хватки озадаченного противника.
   -  Это  называется  кусать  кормящую  руку,  -  заключил   он   тоном
непререкаемой правоты.
   Полковник наконец взглянул на него. Он взвешивал ответ.
   - Что касается характера  убогих,  синьор  Дакфорс,  тут  смысла  нет
гадать. Вполне допускаю, что ваше мнение о них соответствует истине. Тем
не менее имеется  еще  один  любопытный  факт.  И  меня  гораздо  больше
интересует именно он. Стоило полиции  арестовать  этих  двоих,  как  мы,
точнее, семья Тревизанов, получила пренеприятнейшее письмо, которое  вам
только что показывала синьора Позенато. Послание, я бы сказал, совпадает
по стилю и содержанию с первым из писем о выкупе, полученных Тревизанами
около двух лет назад, когда похитили их младшую дочь Массимину.  Как  вы
это можете объяснить, синьор Дакфорс?
   Синьор объяснить никак не мог - хотя  очень  бы  хотел,  -  а  потому
просто молча смотрел на  карабинера.  Через  щель  в  ширме  он  заметил
темнолицего гнома, катящего тележку через палату, и окликнул:
   - Привет, Дионизио, как жизнь?
   - Чао, - отозвался тот, - круглый порядок!
   - Увидимся позже, - сказал Моррис  и  добавил,  будто  это  пришло  в
голову только что:
   - Я тут вспомнил, один мой знакомый  содержит  отель  в  Шеперд-Буше,
может, тебе стоит обратиться к нему?
   - Ух ты, здорово! Benissimo!
   Будь только зубы поприличней, улыбку Дионизио, просунувшего голову за
ширму,  можно  было  бы  назвать  ослепительной.  Карабинер,   наоборот,
нахмурился, но его суровость скорее походила на ребячью гримасу задетого
самолюбия.
   -  Прошу  прощения,  полковник,  приходится  цацкаться  с  больничным
персоналом, если желаешь получать приличный уход.
   Однако на Фендштейга это впечатления не произвело. Он, как ни  в  чем
ни бывало, продолжал:
   -  Теперь,  синьор  Дакфорс,  буду  признателен,  если   вы   сумеете
объяснить, почему письмо пришло спустя три дня после ареста эмигрантов -
не раньше и не позже. Впрочем, позже, насколько я  понимаю,  оно  прийти
просто  не  могло:  отправитель  воспользовался  самым   быстрым   видом
доставки, экспресс-почтой.
   Моррис счел уместным возмутиться.
   - Полковник, уж если вы не разобрались, то что говорить  обо  мне.  К
тому же я почти целую неделю провел в больнице.
   - О, я-то как раз вполне способен найти объяснение,  -  к  Фендштейгу
вернулось самообладание. - Я просто  надеялся,  что  вы  сэкономите  мне
время и усилия.
   - Что ж, очень жаль, но  придется  вас  разочаровать.  -  Теперь  уже
Моррис должен был во что бы то стало казаться невозмутимым. Ставкой была
его жизнь.  Что  же  имел  в  виду  полковник,  сказав,  что  может  все
объяснить?
   Фендштейг, выдержав паузу, вновь заговорил  со  зловещими  нотками  в
монотонном голосе - так могли бы  "оказывать  психологическое  давление"
электробритва или пылесос, случись им каким-то чудом ожить и обрести дар
речи.
   - Я это объясняю вот как, синьор Дакфорс. Ознакомившись  с  последним
письмом, мы  пришли  к  закономерному  выводу:  в  похищениях  синьорины
Тревизан и синьора Позенато, несомненно, тем или иным  образом  замешано
одно лицо.
   Вот оно! Моррис судорожно вздохнул. Игра  закончена.  Наконец-то  они
заметили очевидное. Он уже как будто даже ощутил знакомый запах  дешевой
дезинфекции  и  потных  тел  с  легкой  примесью   мочи.   Со   странным
безразличием Моррис подумал, нельзя  ли  будет  попроситься  к  прежнему
сокамернику, к которому он даже успел в какой-то степени привязаться.  В
конце  концов,  убийца-шизофреник  куда  интереснее  для  долговременных
научных исследований, чем заурядный растратчик или громила.
   - Однако, узнав, что  двух  невиновных  могут  осудить  за  убийство,
этот... - Фендштейг задумчиво нахмурил непробиваемый тирольский  лоб,  -
этот чрезвычайно интересный  маньяк,  синьор  Дакфорс,  как  следует  из
странного тона его писем, вдруг начинает испытывать угрызения совести  и
решает использовать свои навыки, чтобы убедить полицию в ошибке  и  дать
понять, что здесь  не  убийство,  а  похищение.  Да,  воистину  по  воле
Провидения полиция арестовала тех арабов. Это  позволило  нам  выйти  на
след настоящего преступника.
   Моррис  опять  вздохнул,  уже  по-другому.  Если  за  что  и  следует
благодарить Творца, так за то, что Он не дал ищейкам еще самую капельку,
самую   чуточку   сообразительности.   Моррис   постарался    изобразить
непонимающий вид.
   - Позвольте, полковник, но мне кажется, крайне маловероятно... хоть у
меня нет, конечно, такого  опыта  в  этих  делах,  как  у  вас...  -  Он
помедлил, гадая, позволят ли нитки наморщить  лоб.  -  То  есть  я  хочу
сказать, очень странно, что личность, способная хладнокровно  уничтожить
прекрасную  девушку  и  приятного  молодого  человека,   может   всерьез
заботиться о каких-то цветных  гомосексуалах.  Даже  берусь  утверждать:
будь я на месте убийцы, меня бы их судьба ничуть не волновала.
   Это была почти правда. Почти, но не совсем.
   Фендштейг промолчал. Моррис вдруг подумал ни с того ни с сего: а что,
если Антонелла их подслушивает? Она, несомненно, будет оскорблена такими
расистскими выпадами с его стороны. Хотя какая, в сущности, чушь  -  все
равно, что приговоренному к смерти добиваться права  самолично  отобрать
солдат в расстрельную команду. Так  же  неожиданно,  без  всякой  задней
мысли, чувствуя, что игра подходит к концу, он спросил:
   - И кто, по-вашему, этот жуткий убийца?
   Впервые с самого начала беседы Фендштейг прямо взглянул ему в  глаза.
Ощущение не слишком приятное. Водянистые зрачки за  блестящими  стеклами
без оправы напоминали  какой-то  музейный  препарат,  который  нерадивые
лаборанты сгноили в пробирке ради своей науки.
   - Я продолжаю надеяться, синьор Дакфорс, - произнес  карабинер  тоном
охотника, наконец-то  настигшего  жертву,  -  что  именно  вы,  с  вашим
довольно-таки нездоровым интересом к кладбищам и гробам молодых девушек,
просветите меня на сей счет.
   Если и были в жизни Морриса моменты, которыми, независимо  от  исхода
дела, он мог  искренне  гордиться,  то  сейчас  наступил  один  из  них.
Загнанный в хитрую ловушку, прикованный к постели, припертый  к  стенке,
обезображенный и даже не знающий, в отличие от  прежних  допросов,  всех
фактов, которые следовало сложить  в  правдоподобную  версию,  -  Моррис
Дакворт, как он потом вспоминал, проявил себя на высоте вопреки всему. В
самом деле, без ложной  скромности  можно  сказать  -  "сногсшибательное
представление",  хотя  Моррис,  разумеется,  был  не  так  глуп,   чтобы
приписывать успех одному себе. Потому что несомненно слышал ее  голос  и
чувствовал ее духи. Массимина без запинки диктовала нужные слова, а  он,
балансируя на краю доски, под которой бушевало море, просто повторял  за
нею.
   А за спиной у Мими стоял, надо думать... да, Сам Господь.
   - Полковник, - он набрал в легкие побольше воздуха, словно готовясь к
долгому спичу. - Полковник, жестоко с вашей стороны издеваться над  моей
навязчивой идеей, которую я и  сам  считаю  крайне  болезненной  и  даже
отвратительной с  эстетической  точки  зрения.  Хотя  мой  психоаналитик
утверждает, что подобный случай принадлежит к самым  распространенным  в
мировой практике. По крайней мере, полковник Фендштейг, среди тех,  кому
посчастливилось любить и быть любимым.
   Он помолчал, а затем, с мрачной решимостью идущего  в  неизвестность,
шагнул с доски, ожидая самого худшего - бушующих волн, подводных  камней
и течений. Но лишь почувствовал, как  волны  стихают  и  позволяют  ему,
словно некогда - возлюбленному Спасителю, пройти, аки посуху.
   Мими держала его за руку.
   - Моя версия событий, если вы  готовы  выслушать  убогого  дилетанта,
такова... Но почему, резонно спросите вы,  я  не  предлагал  ее  раньше?
Отвечу: исключительно из лояльности к компаньону и глубокого  сочувствия
его несчастной жене.
   Он подождал, поразившись, что не  испытывает  даже  качки,  хотя  как
одолеть следующий вал, пока было неизвестно. Моррис, как всегда,  ничего
не планировал. Но в этом и крылся его дар.
   Мими была рядом.
   - Бобо, то есть мой  партнер,  синьор  Позенато,  в  последнее  время
производил впечатление человека... ну, скажем так, недовольного  жизнью.
Он во всем подозревал подвох, постоянно и беспричинно выходил  из  себя.
Видимо, опасался, что близкая смерть синьоры  Тревизан  обречет  его  на
жалкое, как ему казалось, существование менеджера третьеразрядной фирмы,
на расширение которой практически не  было  шансов.  И  хотя,  -  Моррис
понизил голос, не отрывая глаз от ширмы, словно мог пронзить ее взглядом
и обнаружить подслушивающую Антонеллу, - хотя при предыдущих  беседах  я
это отрицал из тех соображений, о которых уже вам сказал,  у  меня  есть
причины подозревать... хотя, конечно, нет стопроцентной уверенности... В
общем, Бобо больше всего нервничал из-за того, что у него была другая!
   Фендштейг потирал  подбородок,  судя  по  всему,  ожидая  от  Морриса
очередной выходки, как только что с Дионизио.
   - По правде  сказать,  Бобо  регулярно  отправлялся  на  завод,  или,
точнее, в свой офис по ночам. Да-да, срывался прямо среди ночи. Иной раз
он казался  раздраженным  и  озабоченным,  вел  себя  с  людьми  слишком
развязно или просто по-хамски, а те не могли понять, в чем дело.  Отсюда
нелепые слухи о наших ссорах.
   -  Синьор  Дакфорс,  простите,  что  перебиваю,  но  это   все   лишь
субъективные впечатления, которые очень легко высказать и слишком сложно
проверить.
   - Если нужны доказательства, - не  сдавался  Моррис,  -  их  несложно
найти. Например, покупка сторожевого пса вполне  могла  быть  связана  с
желанием обезопаситься во время свиданий в офисе.  -  Отличная  идея!  -
Возможно, поэтому Бобо принял в штыки мое предложение ввести  на  заводе
ночную смену.  Я  сейчас  просто  излагаю  вкратце  то,  что  уже  давно
подозревал...
   Он еще и сам понятия не имел, о чем собирается  поведать  полковнику,
но был абсолютно убежден: стоит лишь открыть рот,  и  все  сразу  станет
ясно.
   - Впервые я задумался после того, как инспектор - он  ведь,  кажется,
инспектор, а то я вечно путаю? - Марангони рассказал об анонимном звонке
в полицию, из которого следовало, что с Бобо случилось нечто  нехорошее,
но он это заслужил. А когда  я  узнал,  что  собаку  пытались  отравить,
подозрения перешли в уверенность.
   Он  дважды  решительно  кивнул,  превозмогая   боль,   как   человек,
высказавший все до конца и сам убедившийся, что это правда.
   - И вот, когда я увидал, как бесится пес, я пришел  к  окончательному
выводу. И  поделился  бы  с  вами  своими  сомнениями  -  хочу  сказать,
полковник, я и сам сильно сомневался в  виновности  эмигрантов,  как  бы
плохо они себя ни вели  до  этого,  -  да,  я  бы  обязательно  все  вам
рассказал, если бы не выяснилось,  что  Бобо  уже  решил  эту  проблему,
отправив письмо.
   Балансируя на грани обморока  и  экстаза,  Моррис  вдруг  понял,  что
пыталась донести д