Моррис молчал. Жена должна доверять  мужу,  не  требуя  объяснений  -
только так. Паола уселась на кровати по-турецки, явно пытаясь  подогреть
его этой позой. Одну руку она с продуманной небрежностью  уронила  между
бедер. Но, убедившись в равнодушии Морриса, вздохнула:
   - Знаешь, если ты грохнул Бобо, то кокетничать с боженькой, по-моему,
не очень-то удачная идея. В религию обычно ударяются те, у кого рыльце в
пушку.
   - Что значит - "я грохнул Бобо"?! - вскинулся Моррис.
   Она усмехнулась:
   - То и значит. Проверка на вшивость. - И снова  покачала  головой.  -
Что-то странное с тобой происходит, Мо, я же чувствую. Ты так  непонятно
себя ведешь в последнее время, я даже пугаюсь - иногда. Но все-таки, что
стряслось с нашим бедным Цыплачком?
   - Скорей всего, его грохнули, как ты выражаешься, те два араба.
   И Моррис понял, что волей-неволей придется  отвлекать  женщину  самым
надежным  из  известных  ему   методов.   Чтобы   не   начинать   заново
препирательств по поводу презерватива, - а нарушать  данный  обет  глава
семьи не собирался, - они впервые занялись анальным сексом.  К  немалому
удивлению Морриса, этот способ оказался не столь уж и отталкивающим.

Глава двадцать пятая

   В воскресенье Моррис проснулся рано, с ощущением  бодрости  и  вполне
понятного превосходства над  теми  людишками,  кто,  подобно  его  жене,
часами - нежится в постели. Похоже, у всех  кругом  отсутствовала  ясная
цель в жизни. В этом отношении -  мысль  эта  его  поразила  -  он  даже
чувствовал некое сродство с  ненавистным,  но  неотступным  Фендштейгом.
Интересно. Бодрил и сам факт, что его посетила столь свежая идея. Моррис
накинул шелковый халат от Армани, перекрестился на портрет  Массимины  и
громко, чтобы слышали обе сестры, - что намерен заняться  делами  фирмы,
после чего отправится к мессе. Отныне и до конца жизни он  решил  делать
это  ежеутренне,  как   нынешний   премьер-министр   Андреотти.   Моррис
улыбнулся, вспомнив, что где-то читал, как Андреотти обвиняли чуть ли не
во всех смертных грехах - от растраты и связей  с  мафией  до  убийства.
Однако поймать его с поличным так и не удалось. Ни  разу,  ни  разу,  ни
разу не поймали! Уж такая страна - Италия. Мысль согревала сердце.
   В ванной Моррис умылся и побрился, размышляя о том, что неплохо бы со
временем заменить старый кафель на белый мрамор. И хоть он скорее умрет,
чем поставит в ванной краны из золота и слоновой кости, но все-таки и  с
ними надо что-то сделать. А  то  уж  больно  смахивает  на  общественную
уборную, как, впрочем, и все ванные комнаты, неудачно  переоборудованные
в середине и в конце пятидесятых.
   Он вытер лицо и уже открыл было  дверь,  как  вдруг  вспомнил  совет,
данный ему в тюрьме довольно  приятным  молодым  человеком.  Моррис  еще
тогда поклялся, что при первой возможности так и сделает.  Вернувшись  в
ванную, он взял с полки маленькую  желтую  губку.  Спустился  на  кухню,
оторвал от рулона пластиковый  пакет  и  провозился  битых  пять  минут,
пытаясь открыть проклятую штуковину. Или взялся не с того конца?  Ох  уж
эти современные удобства.  Заглянув  в  холодильник,  обмакнул  губку  в
жирный соус, где плавали остатки вчерашнего праздничного ростбифа  -  не
столько редкий для Паолы кулинарный  подвиг,  сколько  работа  donna  di
servizio, старой служанки синьоры Тревизан,  которая  очень  удачно,  на
взгляд Морриса, перешла к ним вместе с домом. Как только губка  набрякла
и сама стала напоминать липкий коричневый кусок жаркого, Моррис сунул ее
в пакет, а тот завязал узлом и положил в карман пальто. Это должно  быть
забавно! Не говоря уже о том, как здорово еще больше замутить и без того
грязную воду. Впервые за последние недели у него  было  легко  на  душе.
Моррис взял пальто и шагнул наружу. На свежий, пахнущий весной воздух.
   Было около восьми  утра,  но  дороги  уже  заполонили  многочисленные
автомобилисты  -  горожане  рвались  прокатитьсяна   горных   лыжах   по
последнему пасхальному снежку в родных  краях  Фендштейга.  Моррис  ехал
аккуратно, наслаждаясь свободой, любуясь неохватными белыми просторами у
подножия горных вершин на севере и солнечным городом на  южной  равнине.
Поболтав с Массиминой о беременности  Паолы  (она  утверждала,  что  это
правда, и срок не меньше восьми  недель),  Моррис  остановился  и  купил
местную газету, где его ожидал еще один приятный сюрприз. Среди набивших
оскомину статей  о  чиновниках-взяточниках,  -  младенцах,  найденных  в
мусоре, и  наркоманах,  зарубивших  топором  своих  недостаточно  щедрых
родителей, попался на  удивление  лаконичный  заголовок:  "МАРОККАНЕЦ  И
ЕГИПТЯНИН ОБВИНЯЮТСЯ В  УБИЙСТВЕ  ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ".  Моррис  вернулся  к
киоску, взял плитку  швейцарского  шоколада  и  поудобнее  устроился  на
кожаном сиденье "мерседеса", чтобы не спеша прочесть  статью.  Возможно,
если  в  ней  найдется  что-нибудь  полезное,  он  вновь   обратится   к
Всевышнему.
   Обвинение, признавала газета, было выдвинуто несмотря на то, что тело
так и не нашли. Но среди вещей  марокканца  обнаружен  складной  нож  со
следами крови, причем группа  ее  совпала  с  группой  крови  пропавшего
Роберто Позенато. Надо же, как интересно! А  у  его  молодого  сообщника
изъято дорогое серебряное пресс-папье, ранее  украшавшее  стол  Позенато
(хотя Моррис не  смог  припомнить  подобной  вещицы).  У  обоих  найдена
небольшая сумма денег, причем банкноты были из той же серии, что в одном
из сейфов компании. Рассказанную  эмигрантами  байку,  -  будто  бы  они
вернулись в Верону обжаловать незаконное увольнение, ни сном ни духом не
ведая об исчезновении Бобо, полиция сочла совершенно не  правдоподобной.
Напротив, предполагалось, что подлинной  причиной  их  возвращения  было
желание прихватить с собой припрятанные во время бегства вещи, возможно,
даже принадлежавшую предпринимателю "ауди-100", которую также до сих пор
не нашли; в  ней,  вполне  вероятно,  могло  находиться  тело.  Учитывая
серьезность преступления, марокканец и его сообщник-египтянин предстанут
перед судом per direttissima, то есть безотлагательно.
   Моррис прожевал шоколадку и тщательно вытер руки носовым платком.  Он
был одновременно обрадован и озадачен. Что, к примеру,  имелось  в  виду
под "одним из сейфов компании"? Ясно, не тот, что за мусорной корзиной -
оттуда он  сам  вынул  все  деньги,  так  что  полиции  не  с  чем  было
сравнивать. А в главном сейфе, как известно, наличность  вообще  никогда
не хранилась. Единственное объяснение - Бобо все-таки выдал  этим  двоим
небольшое выходное пособие (неслыханная щедрость!) из какого-то третьего
сейфа, о котором Моррис ничего не знал.  Но  кто-то  -  судя  по  всему,
Антонелла - знал и рассказал полиции, иначе откуда бы взяться упомянутым
банкнотам. Заметка не  только  подтверждала,  как  невысоко  Бобо  ценил
своего партнера и зятя (будто и так неясно) и  как  готовился  захватить
всю власть в фирме (интересно, сколько еще  предстоит  открытий  на  сей
счет?). Теперь возникла новая  проблема:  полиция  может  подумать,  что
Моррис сознательно скрыл от  нее  некие  сведения,  хотя  бы  о  размере
нелегальных сделок компании. Разве можно поверить, будто Азедин и  Фарук
взяли лишь немного денег из сейфа? Это просто смешно.
   Но в целом новости были  превосходные,  особенно  окровавленный  нож.
Благодаря им Моррис наконец получал достойное место  в  жизни,  законное
состояние и решимость использовать его щедро  и  разумно.  Ибо  сказано:
"Любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует  ко  благу".
Главное  -  уверовать.  Охваченный  почти  детским  энтузиазмом,  Моррис
схватился за телефон, чтобы поделиться сперва с Массиминой,  а  затем  -
уже не столь прямо - и со Всевышним. Забыв набрать ее номер в  раю  (как
раньше делал по привычке, садясь в  машину),  Моррис  просто  нажал  для
верности повтор последнего звонка и уже было принялся благодарить  Мими,
своего  верного  ангела-хранителя,  как  вдруг  послышалось  характерное
треньканье: электронный чип вышел на нужного абонента.
   На небесах?..
   Моррис лихорадочно пытался вспомнить, кому он  звонил  со  вчерашнего
дня, как вышел на свободу. Вроде бы никому. И тут глубокий бас, явно  не
Массимины, но  безошибочно  узнаваемый,  откликнулся:  "Pronto".  Моррис
опешил. "Слушаю", - повторил бас, уже недовольным тоном.
   - Кваме! - наконец очнулся Моррис. -  Слушай,  тут  такие  дела...  В
общем, я еду к тебе.
   Странно, но теперь ему казалось, что больше никому он и не  собирался
звонить.

***

   Десять минут спустя, поставив машину на Виа-деи-Джельсомини, Моррис с
удовлетворением заметил свежие надписи на садовой стене, окружавшей  его
бывшее жилище. "FORA I  NERI  DAL  VENETO"  -  гласили  метровые  буквы.
Черные, вон из Венето! Сосед, повстречавшийся  на  дорожке  у  ворот,  в
ответ на его приветствие скорчил гримасу. Моррис заулыбался во весь рот.
Когда он поднялся наверх, Кваме показал письмо,  которое  подсунули  под
дверь в открытом конверте с неделю назад.

   "Многоуважаемый синьор Дакворт,
   Приношу искренние соболезнования  в  связи  с  кончиной  Вашей  тещи.
Надеюсь, это несчастье не стало непереносимым ударом  для  Вас  и  Вашей
супруги.
   От  других  жильцов  я  узнал,  что  Вы   собираетесь   переехать   с
Виа-деи-Джельсомини в особняк, принадлежащий семье Вашей жены. Если так,
не могли бы Вы вместо того, чтобы  пускать  квартиранта,  что  неизбежно
вызовет недовольство в доме, где все  квартиры  являются  собственностью
жильцов, продать мне  Вашу  квартиру  по  справедливой,  с  Вашей  точки
зрения, цене?
   Искренне Ваш
   СИЛЬВАНО КАСТАЛЛАНИ".

   Я таки его достал! Моррис чувствовал себя на седьмом  небе.  Особенно
после того, как увидел, что Кваме вовсе не превратил жилье в  свинарник.
Наоборот, он оказался намного аккуратней Паолы. Ковры были  в  идеальном
порядке, драгоценные книги Морриса ровными рядами выстроились на полках.
Нигде не валялся хлам, неотделимый от их семейной жизни  -  разбросанные
по углам старые туфли, пилки для ногтей между диванными подушками и тому
подобное. Нет, у Кваме не было ни соринки, как  в  порядочном  музее.  А
если теперь в квартире слегка пахло чем-то непривычным, так  это  просто
потому, что у самих чернокожих запах несколько иной, и пищу они  готовят
по своему вкусу, и, возможно, даже предпочитают  другие  шампуни,  духи,
моющие средства... И уж  точно  им  нравятся  больше  всего  (надо  же!)
сигареты с ментолом. Но разве такие мелкие  различия  не  придают  жизни
пикантность? С чего, собственно, соседи так переполошились? И чем он сам
так не нравился - семейству Тревизан? Нет уж, насчет того, кто здесь  не
прав, двух мнений  быть  не  может!  Ведь  Моррис  никогда  не  проявлял
предрассудков и не задевал тех, кто нормально с ним обходился. Он  обнял
Кваме и дружески хлопнул по широченной спине.  Наверное,  Паола  звонила
парню, чтобы обсудить какие-то детали переезда.
   На Кваме был модный голубой спортивный костюм и добротное кашемировое
пальто - еще одно подтверждение, что он не просаживает всю  зарплату  на
выпивку и курево. Моррису подумалось, что  из  всех  его  знакомых  этот
здоровенный негр, как ни странно, наиболее схож с ним по  складу  ума  и
поведению. Изгой оказался в  итоге  гораздо  более  цивилизованным,  чем
общество,  в  которое  он  стремился  войти  и  которое  его   постоянно
отвергало.
   Кваме показал трещину  в  оконном  стекле:  кто-то  запустил  камнем.
Моррис  пообещал  поговорить  с  полицией.  По  дороге   к   машине   он
демонстративно взял парня за руку и обошел с  ним  просторный  сад,  где
первоцветы только-только пробились  сквозь  росистую  траву.  Надо  было
показаться им всем и дать понять, что Моррис полностью на стороне Кваме.
И конечно, резко обернувшись, он заметил колыхнувшуюся занавеску в одном
из окон. Лючия из квартиры номер три. Шпионит. Отлично!
   Они сели в "мерседес", и Моррис снова передал Кваме ключи:
   - С сегодняшнего дня  машина  твоя.  Ты  только  должен  каждое  утро
заезжать к нам в Квинцано не позже полвосьмого. Потом мы  с  тобой  едем
туда, куда мне надо, и ты либо ждешь в машине, либо сопровождаешь  меня.
И так до вечера, пока не отправимся на боковую.
   - Да, босс.
   - Надеюсь, у тебя не будет проблем вовремя встать. Терпеть  не  могу,
когда опаздывают.
   - Никаких проблем, босс.
   - Отлично, тогда поехали на завод, потом на Вилла-Каритас, а оттуда в
церковь.
   Моррис зажмурился, когда Кваме на  редкость  неуклюже  развернулся  в
тупичке. Однако невозможно было не восхищаться апломбом этого  парня,  а
также поразительной  сдержанностью  во  всем,  что  касалось  их  общего
преступления: ни расспросов, что Моррис сказал  полиции,  ни  рассказов,
как он сам вел себя на допросах, словно собственная судьба его вовсе  не
беспокоила. Кваме словно безоговорочно доверился Моррису, взявшему все в
свои руки.
   В некотором роде, подумал Моррис, - так же  доверяла  ему  Массимина.
Как восхитительно сравнивать людей и противопоставлять их друг  другу...
Минуты две он чувствовал себя совершенно счастливым.
   - Кстати, - сказал он, - Азедину и Фаруку предъявили обвинение. Скоро
суд.
   Кваме  только  кивнул.  Он  приткнулся  слишком  близко  к   фургону,
груженному металлоломом.  Собачонка,  устроившаяся  на  пружинах  ржавой
койки, смотрела на них с таким любопытством, будто собиралась запрыгнуть
в "мерседес". Ее вид напомнил Моррису о лежавшей в кармане губке. Что за
утро! Сперва подрядчик, после - доберман.
   - Вряд ли их смогут прижать всерьез: доказательства слишком слабые. А
ты как считаешь? Но все-таки хоть какая-то передышка для нас.
   Кваме эти дела, сдается, ничуть не волновали. Что было, пожалуй, даже
несколько бездушно, ибо Моррис не  упускал  из  вида  моральную  сторону
проблемы. За содеянное ими страдать приходится другим.
   - Учитывая, чем занимались эти бедняги, они  вполне  могли  подцепить
СПИД...
   Чернокожий проскочил очередной поворот, забыв переключить скорость.
   - Тебе не кажется, что...
   Кваме наконец открыл рот и ухмыльнулся.
   - Мне жалко ту белую "ауди", босс,  -  сказал  он.  -  Уж  очень  мне
понравилась большая, здоровая тачка.
   - Дай срок, раздобуду тебе такую же, - пообещал Моррис.
   Похоже, в том, что касается морали, на Кваме  особо  рассчитывать  не
приходилось.

***

   Доберман встретил их с обычной злобой,  гавкая  и  кидаясь  на  дверь
машины. Видимо, еще  при  Бобо  кто-то  из  персонала  получил  указание
спускать эту тварь с цепи по выходным. Псина уперлась лапами в стекло  и
свирепо рычала. Моррис нашарил  в  кармане  пакет,  вытащил  пропитанную
соусом губку, велел Кваме чуть приоткрыть  окошко  и  отправил  гостинец
прямо в пасть ублюдку. Так лишний раз подтвердилась чудовищная наивность
собачников:  животное  тут  же  потеряло  к  приезжим  всякий   интерес,
занявшись жратвой, а они спокойно отперли офис и вошли.
   Долгая мучительная агония, объяснил ему  студент-ветеринар,  сидевший
за растление малолетних. Что ж, поглядим.
   Как странно, подумал Моррис, возвращаться в  эту  грязную  конуру.  А
ведь полгода не прошло (и тоже было воскресное  утро...  вот  уж  впрямь
день поминовения!), как у них с Бобо случилась  здесь  первая  стычка  -
предзнаменование всего дальнейшего. Однако ничего здесь  не  изменилось:
стол, шкаф с папками, сейф, корзина для бумаг, распятие... все как было.
Разве  только  календарная  девица  -  на   февральской   картинке   она
многозначительно облизывала  горлышко  бутылки  от  братцев  Руффоли.  А
теперь, в середине марта, судя по всему, пыталась откупорить  сразу  две
таких посудины  нагло  торчащими  коричневыми  сосками  вместо  штопора.
Моррис первым делом снял пакость со стены и уже  собирался  отправить  в
мусор, где ей было самое  место,  как  вдруг  сообразил,  что  календарь
вполне можно пожертвовать Кваме, ничуть не оскорбляя Мими и распятие.  В
конце концов,  нельзя  же  ожидать,  что  все  сразу  обратятся  в  веру
Господню.
   Негр с довольной улыбкой пролистал календарь, поворачивая то так,  то
эдак, словно вертикальные ракурсы его не слишком вдохновляли.  Когда  же
Моррис  полез  в  ящик  с  роковым  "делом  Массимины",  сообщник  гулко
прокашлялся и пробасил в пространство:
   - Знаешь, куда я засуну эту бутылку, братан? - Англичанину, торопливо
перебиравшему бумаги, нужды не было гадать. - Я ее засуну  прямо  в  эту
сладкую белую задницу, вот, - заржал Кваме.
   Моррис всю жизнь старался избегать подобных разговорчиков, но  сейчас
читать нотации Кваме было бы не правильно:  ведь  он  сам  дал  ему  эту
дрянь. Так или иначе, если  календарь  его  убережет  от  более  опасных
пороков, пускай любуется на здоровье. Как  говорится,  чем  бы  дитя  ни
тешилось...
   Бросать компрометирующие документы в корзину было слишком рискованно.
Моррис спрятал их в карман пальто и повернулся к выходу.
   - Сейчас у нас нет времени, - объяснил он, - но в ближайшие несколько
дней я хочу, чтобы ты пролистал все папки в  этом  кабинете,  просмотрел
каждый  документ,  разобрался  в  делах   компании.   И   если   найдешь
какие-нибудь заметки, записки или еще что-то личное, сразу  сообщи  мне,
хорошо? На улице до пса постепенно дошло, что губка - не совсем  то,  на
что  он  рассчитывал.  Доберман   судорожно   тряс   башкой   и   лязгал
внушительными клыками. В последний раз, как надеялся Моррис. Как бы  там
ни было, пока тварь пыталась  пристроить  в  своем  брюхе  то,  чего  ей
глотать никак не следовало, люди  спокойно  прошли  по  раскисшей  глине
несколько шагов до "мерседеса".
   - Вперед, - с облегчением скомандовал босс.
   Когда они доехали до Вилла-Каритас,  было  полдесятого,  но  все  еще
спали. Моррис засомневался - как же Форбс будет заведовать школой,  ведь
мальчишек  надо  собирать  на  уроки  и  прочие  мероприятия  строго  по
расписанию.  Однако  вот  приятная  неожиданность:   большой   дом   был
старательно прибран, на столе стояла ваза  с  нарциссами,  а  на  стенах
висели рисунки, судя по всему, сделанные  эмигрантами  под  руководством
Форбса. Несколько топорных набросков сада и окрестных  холмов,  довольно
гладкая серия живой натуры -  молодой  человек  лежит  на  кушетке  -  и
поразительно тонкий  портрет  мальчика  с  восточными  чертами  лица,  в
котором  Моррис  узнал  Рамиза.  Это,  несомненно,  была  работа  самого
маэстро. Очень впечатляюще.
   Моррис загляделся на портрет. Нет ли в  нем  сходства  с  Массиминой?
Возможно ли такое? Ну нет, так можно  скоро  превратиться  в  параноика,
психопата или что-то вроде. Всюду будет мерещиться она. Наверное, Форбс,
не имея под рукой более благодарной натуры, просто наделил парнишку всей
прелестью портрета, который он копировал с  картины  в  Уффици.  Красота
Мими заразительна.
   Мысль понравилась Моррису.
   Он уже было собрался наверх, напомнить Форбсу, что тот просил отвезти
его к мессе в церковь дона Карло в Квинцано, когда Кваме окликнул:
   - Разрешите, босс, я займусь стариком?
   - Нет,  нет,  все  в  порядке,  -  встревоженно  отозвался  Моррис  с
лестницы. Но Кваме смиренно объяснил:
   - Да нет, я говорю, может, мы его разбудим и сразу чаю  принесем.  Он
это любит.
   - Что ж, идея неплохая.
   Ну вот, опять Кваме удалось произвести впечатление.  Моррис  вернулся
на кухню.
   - Когда-то и я вот так будил свою мать - приносил ей чай в постель, -
заметил  он.  Хотя  этого,  возможно,  и  не  стоило   говорить:   сразу
вспомнилось, как разъярился папаша, когда  после  смерти  матери  Моррис
наотрез отказался готовить чай для него и его баб. В кровь мигом  проник
прежний яд, а в душу - глубокая горечь. А вдруг какой-нибудь  бульварный
листок донес до папаши весть, что его  сын  в  чужой  стране  парился  в
тюрьме по подозрению в убийстве? Что ж, было бы здорово.  Может,  старый
распутник усвоит наконец, что не такой уж он маменьк