Моррису.  Подле  инспектора
пристроился  помощник,  худенький   и   невзрачный   человек   с   сухим
невыразительным личиком  оливкового  цвета  и  проницательным  взглядом.
Моррис с удовлетворением отметил, что оба вспотели почти так же,  как  и
он.
   - Parla italiano, Signore, capiscetutto? <Вы говорите  по-итальянски,
синьор, вы все понимаете? (итал.)>
   Остальные молча наблюдали.
   - Он очень хорошо говорит по... - начала было синьора Тревизан.
   -  Позвольте  мне  самому  вести  допрос,  синьора.  По  существующим
правилам я должен получить ответ из уст самого молодого человека.
   Моррис улыбнулся почтительно и одновременно чуть снисходительно.
   - Я достаточно хорошо владею итальянским. Если я чего-то не пойму, то
сообщу вам об этом.
   - У вас есть какой-нибудь документ, удостоверение личности?
   Моррис порылся в кожаной  папке  и  достал  паспорт.  "Ее  Британское
Величество... просит..." Весьма любезно со стороны Ее Величества.
   - Permesso di soggiorno <Вид на жительство (итал.)> в Вероне?
   - Да, конечно, но, боюсь, при себе у меня его нет.
   - Неважно. - Инспектор помолчал, глядя Моррису прямо в глаза. - Итак,
у вас были некие отношения с пропавшей девушкой?
   - Я лишь желал того. Ее мать запретила нам встречаться.
   Синьора Тревизан  открыла  рот,  чтобы  возразить,  но  инспектор  ее
опередил:
   - У вас никогда не было намерения бежать с девушкой?
   - Никогда. Массимине всего семнадцать, поэтому такой побег можно было
бы расценить как преступление с моей стороны. - Он улыбнулся.
   - Формально говоря, да.
   Инспектор наклонился и что-то шепнул помощнику.
   - А она никогда не говорила, что хочет убежать с вами?
   - Говорила, но я был категорически против. Я считал, что  ее  мать  в
конце концов смягчится. - Он приветливо взглянул  на  синьору  Тревизан,
призывая ее к  примирению,  но  лицо  матроны  застыло  горестно-суровой
маской. Что ж, тем хуже для нее. - Я считал, что следует подождать.
   - Когда вы в последний раз видели Массимину?
   - Месяц назад. Чуть больше месяца. Когда обедал в этом доме.
   - Значит, с тех пор вы ее не видели?
   - Нет, и даже не разговаривал.
   Моррис почувствовал, как задергалось веко. Инспектор снова зашептался
с помощником.
   - Синьора, я хотел бы поговорить с синьором Даквортом наедине. Синьор
Дакворт, вы не возражаете, если мы ненадолго выйдем в сад? Там мы сможем
спокойно побеседовать.
   - Ничуть.
   Но, вставая, Моррис почувствовал, как внутри у него  все  заледенело.
Получается, они все-таки знают, что он виделся с Массиминой  в  пятницу.
Стэн вспомнил. Или Грегорио. Да и  кто  бы  забыл  эти  алые  тряпки,  в
которые вырядилась Массимина? Как ему вообще могло прийти в голову,  что
они забудут? Так, прежде всего спокойствие. Всегда можно сказать,  будто
он испугался, что его сочтут причастным к исчезновению девчонки...  Черт
побери, ну надо же было отмочить такую глупость и отправить это дурацкое
письмо до того, как пришел сюда! Если бы не письмо, если  бы  как-нибудь
его перехватить, то у них по-прежнему не было бы никаких улик. Разве что
маленькая ложь, которую он себе позволил. Но когда придет письмо...
   - Синьор Дакворт. - Они сели за нелепый крохотный столик с  мраморной
столешницей, прятавшийся под сплетениями глицинии: такое ощущение, будто
находишься в  зеленом  аквариуме,  тихом  и  прохладном.  -  Должен  вас
предупредить, синьора Тревизан сообщила нам, что вы  неоднократно  лгали
ей, рассказывая о себе, и она считает, что вам нельзя доверять. Бобо, то
есть синьор Позенато, придерживается того же мнения.
   Моррис едва  сдержал  вздох  облегчения.  Он  на  мгновение  запустил
пятерню в светлые волосы, чтобы  скрыть  лицо,  и  попытался  изобразить
раздраженное смирение.
   - Совершенно верно, инспектор. Я солгал им по  поводу  своей  работы,
своих перспектив и положения, которое занимает мой отец.
   - Могу я спросить почему?
   По толстому лицу инспектора скользнула  быстрая  усмешка.  От  цепких
глаз Морриса она не укрылась, он сумел углядеть ее меж этих блестящих от
пота жировых складок.
   - Они богаты. Я полагал, что родственники Массимины встретят  меня  в
штыки, если  я  расскажу  о  своих  стесненных  обстоятельствах.  Вот  и
пришлось слегка приврать. Я надеялся, что к  тому  времени,  когда  наши
отношения выльются во  что-то  действительно  серьезное,  мое  положение
улучшится.
   Инспектор хмыкнул, маленький помощник, продолжая строчить в блокноте,
быстро наклонил голову, чтобы скрыть улыбку.
   - Я понятия не имел, что синьора Тревизан и  ее  домочадцы  настолько
подозрительны, что станут перепроверять мои слова. Мне казалось...
   - Все понятно. Синьор  Дакворт,  я  хотел  бы  задать  вам  еще  пару
вопросов, после чего вы можете быть свободны.
   Все как по маслу!
   - Прошу вас.
   - Синьорина Массимина, случаем, не беременна?
   Моррис искренне удивился, а потому вздрогнул вполне натурально.
   - Ни в коем случае! Об этом не может быть и речи.
   - Прошу прощения, синьор Дакворт, но профессия порой  вынуждает  меня
задавать неприятные вопросы.
   Марангони достал платок и задумчиво вытер круглое лицо цвета  старого
воска. Инспектор явно страдал. Он мечтал  о  своем  чудесном  прохладном
кабинете с кондиционером. Боже, до чего ж у бедняги отвратительные зубы.
Будь у Морриса такие зубы, он бегом бы помчался  к  дантисту  и  выложил
любые деньги, сколько бы тот ни запросил.
   - Значит, вы не занимались с ней сексом?
   - Нет-нет. Честно говоря, Массимина набожнее  самого  Папы  Римского.
Она даже слышать об этом не  хотела.  Считала,  что  мы  должны  сначала
пожениться.
   - Что ж, понятно. Тогда второй вопрос: нет ли у вас  причин  считать,
что синьорина наложила на себя руки?
   Моррис энергично затряс головой:
   - Никаких! Она разумная и уравновешенная девушка.
   -  И  все-таки  попытайтесь  вспомнить,  синьор  Дакворт,  может,   в
последнее время произошло нечто такое, что сильно расстроило девушку?
   Моррис старательно изобразил мучительный мыслительный процесс.
   - Ну... ее очень удручало  фиаско  на  школьных  экзаменах,  а  также
болезнь бабушки. Знаете, инспектор, у меня  сложилось  впечатление,  что
бабушка была ее единственным настоящим другом, тогда как остальные члены
семьи считали Массимину дурочкой и постоянно шпыняли бедняжку.
   До Морриса внезапно дошло, что если он  не  разговаривал  с  девушкой
целый месяц, то откуда ему  знать  о  проваленных  экзаменах  и  болезни
бабки... Но слово не воробей, и он храбро продолжал:
   - У нее был еще один повод для расстройства: мы ведь с ней больше  не
виделись. Она даже написала мне пару отчаянных писем.  И  все  же  я  не
думаю, чтобы...
   - Вы не могли бы показать мне эти письма,  синьор  Дакворт?  В  таких
делах даже самая незначительная деталь может оказаться зацепкой.
   - Э-э... по-моему, одно письмо у меня сохранилось. (Проклятье, оно же
написано еще до экзаменов!) Постараюсь сегодня днем принести его  вам  в
квестуру.
   Куда, черт возьми, он его подевал? И какого  хрена  помянул  про  два
письма? Ради бога, говори только правду, когда есть  такая  возможность!
Не то сам себе выроешь могилу.
   - Был бы очень признателен, синьор Дакворт. И последний вопрос.  Где,
по-вашему, сейчас находится Массимина?
   Моррис пожал плечами, поджал губы,  провел  рукой  по  волосам,  всем
своим видом демонстрируя растерянность и сомнение.
   - Не знаю... Боюсь даже предполагать...
   - И чего именно вы боитесь?
   - Ну... - Моррис помешкал, - убийства на сексуальной  почве...  А  вы
разве не боитесь этого?
   Последовало долгое молчание.
   - Вы не считаете, что Массимину могли похитить?
   Моррис задумался.
   - Что ж, и такое возможно. - Он смущенно глянул на инспектора. -  Они
действительно так богаты?
   - Думаю, да, - усмехнулся Марангони.
   Инспектор поинтересовался, как в  случае  необходимости  связаться  с
Моррисом. Тот объяснил, что с этим могут возникнуть  сложности.  Учебный
год закончился, и он собирался поехать с друзьями  в  Турцию.  С  минуту
Марангони обдумывал его ответ,  после  чего  объявил,  что  у  него  нет
законных  оснований  препятствовать  поездке,  но  если  Моррис   каждые
несколько дней станет связываться с ним по телефону, чтобы полиция могла
вызвать  его  в  Верону  в  случае  необходимости,  он  был   бы   очень
признателен. Обычный порядок, пояснил инспектор. В случае затруднений  с
деньгами  пусть  Моррис  не  стесняется  звонить  за  счет   вызываемого
абонента.
   Прекрасно, согласился Моррис, он непременно будет звонить, а  как  же
иначе. Правда, он  еще  точно  не  знает,  уедет  ли  из  Вероны,  когда
происходит такой ужас. Хоть он и не  видел  Массимину  больше  месяца  и
почти оставил надежду когда-либо увидеть ее снова,  но  она  по-прежнему
дорога ему. Так что он теперь в затруднении,  ехать  или  нет.  В  любом
случае сегодня днем он зайдет в квестуру и  передаст  письмо  Массимины,
тогда и сообщит о своих дальнейших планах.
   Марангони и его помощник, казалось,  вполне  этим  удовлетворились  и
вернулись в дом, чтобы переговорить с синьорой Тревизан.
   Странно, думал Моррис, провожая их взглядом, что  никто,  похоже,  не
знает о том, что Массимина сняла со счета все свои деньги. Казалось  бы,
это  первое,  что  полиция  должна  была  проверить.  Если,  разумеется,
девчонка ему не наврала...

***

   Поначалу  Моррис  тактично  отклонил  приглашение   мамаши   Тревизан
пообедать с ними, но после довольно кислых уговоров милостиво согласился
(с Массиминой-то  нормально  не  поешь).  Они  сели  за  стол,  где  уже
красовались две жареные  курицы  -  наверняка  от  щедрот  его  куриного
высочества Бобо, - и в полной тишине принялись за еду; время от  времени
кто-нибудь произносил вежливые, ничего не  значащие  слова  (по  крайней
мере болтовня не мешала как следует насладиться пищей).
   И лишь когда Моррис собрался уходить, синьора Тревизан  сказала,  что
хотела бы извиниться, если обидела его чем-то. Моррис в ответ  возразил:
нет-нет, это он должен принести извинения, и  добавил:  если  нужна  его
помощь, то он всецело к их услугам. Ему на мгновение подумалось, что они
могли бы хоть из вежливости попросить  его  наведываться,  чтобы  узнать
новости и вместе поплакать. В конце концов, он же  как-никак  влюблен  в
Массимину. Но домочадцы чопорно отвергли  его  любезное  предложение,  и
Моррис поспешил откланяться.
   Всю вторую половину дня он пребывал в состоянии, которое лучше  всего
описать  словами  "спокойствие  во  время  битвы";  то   было   бешеное,
маниакальное спокойствие, когда от внимания  не  ускользает  ни  единая,
даже мельчайшая подробность, когда любое изменение  окружающего  мира  -
очертания, тела, движения - запечатлевается в  мозгу  с  фотографической
точностью, а мысли сумасшедшим хороводом проносятся в голове. И в то  же
время Моррис действовал педантично и аккуратно,  каждую  секунду  помня,
что шагает по канату, натянутому между жизнью и смертью. Словом,  Моррис
наслаждался.
   Сойдя с автобуса на мосту Победы, он переулками  добрался  до  Дьетро
Дуомо, дважды останавливался, поворачивая за угол, - проверить,  нет  ли
слежки. Воздух загустел от зноя и  вони  из  канализационных  решеток  и
мусорных бачков. Камни на булыжной мостовой были раскалены, а извилистые
переулки  на  задворках  улицы  Эмилей  пропитались  смрадом.  Но  через
несколько дней, если  повезет,  он  уже  будет  вдыхать  свежий  морской
воздух. Сможет  вволю  позагорать,  поваляться  на  пляже  и  без  суеты
обдумать дальнейшие действия. Ибо путь ему предстоит долгий. В  четверть
третьего Моррис поднялся по осыпавшимся  каменным  ступеням  дома  номер
семь по улице Послушников.
   - Числа  тридцатого  махнем  паромом  из  Бриндизи,  -  сказал  Стэн,
потягивая вино из стакана, в котором позвякивали кубики льда.  Он  сидел
на полу, скрестив ноги, в одних трусах. - Будет здорово, если ты двинешь
с нами, старина. Неделю проведем в Риме, потусуемся в хипповской коммуне
Эммаус. Если хочешь догнать нас там, я дам тебе адрес.
   Моррис сказал, что у него еще есть обязательства перед учениками. Но,
возможно, он успеет, если уплотнит график. Было бы классно рвануть  куда
глаза глядят!
   -  Эй,  Моррис!  -  окликнула  его   Марион   Робертс.   Она   что-то
сосредоточенно малевала на стене. - Я тут читала о тебе  в  газете.  Что
там за история с той девчонкой? Что-то серьезное?
   В полном восторге, что сумела раскопать что-то о  его  личной  жизни,
Марион широко улыбалась сквозь штукатурку всех цветов радуги. Ну  почему
все так и норовят пробить брешь в его скорлупе? Вот разве его,  Морриса,
волнует,  кого  трахает  Стэн:  вульгарную  Марион,  или  эту   недотепу
Пиннингтон, или жалкую Симонетту, или даже всех трех. Ничего  подобного!
Ему наплевать. Постельные подвиги Стэна его ничуть не интересуют. А  эти
кретины думают, что прижали человека  к  стенке,  выяснив,  что  у  того
имеется подружка. Моррис вспомнил радость  своих  одноклассников,  когда
они однажды нашли в его бумажнике фотографию матери и долго  отплясывали
вокруг, не желая отдавать снимок.
   - Ничего  особенного.  Девушка  сбежала  из  дома.  Я  несколько  раз
встречался с ней, но это было уже давно, и с тех пор мы не виделись.  Ее
предки почему-то вбили себе в голову, будто  я  имею  к  этому  какое-то
отношение.
   Стэн привстал:
   - Эта  не  та  птичка,  с  которой  я  застукал  тебя  на  автобусной
остановке?
   - Да нет, то  была  другая,  -  рассмеялся  Моррис,  прислушиваясь  к
интонациям своего голоса. Про спортивный костюм пока никто не упомянул.
   - Да ты у нас прямо донжуан! - захихикала Марион, решительно  проводя
жирную лиловую линию через свою настенную мазню.
   Черт бы ее побрал! Моррис почувствовал, что краснеет. Марион - из тех
девиц, которых он просто не переваривает. Какого хрена  ей  понадобилось
разрисовывать стену?
   - В пятницу вечером Массимина уже исчезла, -  добавил  он  и  в  упор
посмотрел на Стэна.
   -    Так,    значит,     Массимина?     Аристократическое     имечко.
Масси-мина-мина-мина! Богатенькая?
   - Да.
   - Ух ты, дерьмовые дела, дружище. Наверняка крошку похитили или  типа
того.
   - Меня бы это ничуть не удивило, - холодно ответил Моррис.
   - Ты что, и своих учеников учишь таким конструкциям? -  Марион,  сама
того не сознавая, пришла ему на помощь. - Я своим советую быть проще: "Я
бы не удивился".
   - Так что - прихватишь с собой другую милашку?  -  подмигнул  Стэн  и
поскреб бородку. - Чем больше, тем веселее.
   Моррис колебался. Четкий план у  него  еще  не  созрел,  неясно,  что
делать дальше. Не говоря уж о Массимине. Очевидно только,  что  девчонку
надо куда-то пристроить и чем-то занять.
   - Все зависит от того, сможет ли она вырваться. У нее строгие предки.
   Стэн сочувственно улыбнулся:
   - Все они такие, эти макаронники.  Семья,  семья  и  еще  раз  семья.
Никуда не деться от семьи. Если хочешь знать  мое  мнение,  так  местные
красотки спят и видят, как бы их похитили.
   - Это точно, - усмехнулся Моррис.

***

   Полчаса   спустя   он   разбудил    директора    английской    школы,
наслаждавшегося сиестой, и  уговорил  его  подписать  чек  за  последний
месяц, а пятьдесят тысяч  из  причитающейся  суммы  уплатить  наличными.
Моррис объяснил, что уже побеседовал с полицейскими, и Хорас  Роландсон,
багроволицый  толстяк,   мучившийся   похмельем   после   торжественного
воскресного обеда, пробурчал, что рад, если дело обошлось без  скандала.
Роландсон  относился  к  эмигрантам-реликтам,  которые  лелеяли  в  себе
остатки колониального отношения к иностранцам: он так и не очистил  свой
итальянский от жуткого  йоркширского  акцента  и  отчаянно  цеплялся  за
древние методы обучения, которые притащил с собой  в  пятидесятые  годы;
репутацию английской школы и своих  соотечественников  Роландсон  ставил
превыше всего. Директор школы с жаром потряс руку Морриса:
   - Ну что ж, дружище, увидимся в следующем семестре!  -  И  с  улыбкой
выставил его из душной квартиры, дыхнув в лицо джином.
   В четверть четвертого Моррис снова  стоял  на  автобусной  остановке,
страдая от странной смеси теплового истощения и  эйфории.  Примерно  без
четверти четыре он вернулся к себе в  квартиру,  поднялся  на  чердак  и
достал из чемодана письмо Массимины.
   Приложив записку для инспектора Марангони, где обещал давать  о  себе
знать каждые несколько дней, он оставил конверт в  центральной  квестуре
Вероны, после чего сел на поезд, отходящий в пять тридцать. На два  часа
позже, чем планировал, но так уж получилось. Подождет, ничего страшного.
Глава девятая

   Все дело в изобретательности. Именно в изобретательности кроется  вся
суть,  и  именно  она,  в  конечном  счете,  служит   ему   оправданием.
Блистательное совершенство замысла. От них не  убудет,  если  поступятся
толикой своих несметных богатств. Даже инспектор  из  полиции  выразился
приблизительно в том же духе. Черт возьми, да эта история даже пойдет им
на пользу. И если синьора  Тревизан  станет  мучиться  раскаянием  из-за
дурного обращения с собственными чадами (не говоря уж о том, как  гнусно
и подло она обошлась с ним, с Моррисом), то для  нее  же  только  лучше.
Черствость никого не украшает.
   В любом случае, десятую часть денег он отдаст на благотворительность.
Прекрасный штрих, если когда-нибудь  доведется  продать  эту  историю  в
"Миррор". Десятина от похитителя. Да нет, глупости, никакая не десятина,
а дар от чистого сердца, ведь он человек щедрый, главное, чтоб  было  за
счет чего проявлять щедрость.
   Записку   с   требованием   выкупа   Моррис   начал   составлять    в
парикмахерской. Главное - добиться абсолютной точности. Во  всем.  Сумму
назвать достаточно солидную, дабы наказание было ощутимым,  и  в  то  же
время реальную, чтобы деньги можно было выплатить в один присест и чтобы
семейство не кинулось прямиком в полицию, в  отчаянии  воздевая  руки  к
небесам. Естественно, полиция видеть  записку  не  должна.  А  они  ведь
наверняка станут просматривать всю почту, поступающую  в  дом  Тревизан.
Так что с запиской возникнут сложности. Кроме того, как передать деньги?
Нужно придумать такой способ, который позволит завладеть ими без  помех.
Да, и подобрать верный тон:  одновременно  угрожающий  и  успокаивающий,
повелительный и вежливый. Истинный шедевр, произведение искусства -  вот
что ему предстоит создать (только  так,  папочка,  можно  подняться  над
толпой).
   Моррис взглянул на Массимину, и девушка улыбнулась  ему  из-под  руки
парикмахерши, ловко щелкавшей ножницами.  Он  настоял,  чтобы  Массимина
подстриглась, сделала завивку и выкрасила волосы хной.  Так  она  станет
еще красивее, сказал он, эффектнее и взрослее, да и  летом  с  короткими
волосами куда прохладнее. К тому же  стрижка  -  это  ведь  своего  рода
обновление, она почувствует себя независимой, свободной  от  материнской
тирании.  Уж  мамаша  наверняка  не  позволила  бы  обрезать  волосы.  И
правильно бы сделала. Волосы были красой и гордостью  Массимины.  Моррис
никак не мог поверить, что смог убедить ее расстаться с косой. И уж если
он в чем виноват, то только в этом. Преступление против красоты.
   Массимина смотрела, как он быстро водит своей серебристой ручкой.
   - Опять пишешь своему папе? - улыбнулась она,  и  на  ее  веснушчатых
щеках заиграли веселые ямочки.
   Моррис делал вид, что посылает отцу открытку из каждого города, через
который они проезжали, и Массимина всячески поощряла эту  его  привычку,
видя  в  ней  надежность  и  основательность  его  характера.  Она  тоже
старательно писала своим родным, но отправкой открыток ведал Моррис.
   - Знаешь, я подумываю о том, чтобы  пригласить  отца  в  конце  лета,
когда спадет жара.
   -  Meraviglioso  <Чудесно  (итал.)>,  Морри-ис.  Я  так  хочу  с  ним
познакомиться!
   - К тому времени мы уже ве