Повинуясь одному из тех внезапных озарений, прислушиваться к которым  он
учился годами, Моррис свернул направо, на Вальпантену, вместо того,  что
ехать прямиком в  цветочный  магазин  за  венком,  заказанным  накануне.
Скоростное шоссе уходило вверх, к холмам, где у семейства Тревизанов был
виноградник.
   Он вырвался из лап тумана  сразу  за  деревней  Квинто  и,  ласкаемый
солнечным светом, быстро доехал до Греццаны.  В  неярких  лучах  зимнего
солнца долина с вытянувшимися рядом  -  мелкими  фабриками  и  вереницей
неприметных домишек, многие из которых  были  отмечены  печатью  унылого
английского вкуса, выглядела подурневшей красавицей. Это была явно не та
Италия, к которой рвалась душа Морриса, когда он решил во что бы  то  ни
стало породниться с одним из богатейших семейств Вероны. Этот вопрос ему
как-то довелось основательно обсудить с Форбсом: порода  вырождалась  на
глазах. Итальянцы по-прежнему любили красивые вещи и  умели  их  делать,
что имело для  Морриса  решающее  значение:  иного  смысла  бытия  он  и
представить себе не мог. Но их уже больше не  заботило,  что  эти  труды
уродуют древнюю землю; тяга  к  красоте  приобрела  сугубо  материальный
характер, скукожилась, обернувшись тягой к стилю в одежде и  обстановке.
Многие  из  нынешних  итальянцев  и  понятия  не  имеют  о   собственном
историческом наследии и великом искусстве. Какой позор, подумал Моррис -
и свернул на гравийный проселок. Дорога, вильнув еще пару  раз,  наконец
вывела его к трем длинным приземистым  постройкам  из  шлакобетона,  где
созревали, разливались по бутылкам и хранились вина Тревизанов.
   Он достал из бардачка  пульт,  и  створки  широких  низких  ворот  со
скрипом поехали в стороны. Новый сторожевой пес залился истошным лаем  -
как всегда при появлении Морриса, как и вообще все собаки, с которыми он
когда-либо имел дело. Надо поговорить с Бобо,  попытаться  убедить  его,
что эта тварь только даром переводит жратву. Если  кому  приспичит  сюда
забраться, он начнет с того, что без лишних хлопот  пристрелит  скотину.
Когда рабочие расходятся по домам, прислушиваться  к  выстрелам  в  этой
фабричной глухомани некому. О таких вещах положено заботиться заранее.
   А может, Бобо хочет таким манером отпугнуть кого-то, кто  на  дух  не
переносит собак? Его, Морриса, например. Ну нет, это  уже  паранойя.  Он
ведь теперь член семьи. А семья есть семья.
   Он заглушил мотор. Огромный доберман  или  как  его  там  -  породами
четвероногих тварей Моррис не интересовался - с рычанием  прыгал  вокруг
машины.  Зверь  косил  глазом  на  дверцу,  подстерегая,  когда  человек
попытается вылезти. Господи, вот вляпался... Такой  неприятности  Моррис
не ожидал. Но он от своего не отступится, пусть тварь не надеется.
   Снова включив зажигание, он  подкатил  по  раскисшей  глине  к  самым
дверям конторы, помещавшейся в пристройке  у  торца  одного  из  длинных
бараков - разливочного цеха. Машину удалось  остановить  почти  впритык,
так что борт очутился в каких-нибудь пятнадцати  сантиметрах  от  входа.
Пока пес елозил, скулил и  сопел,  силясь  протиснуться  в  узкую  щель,
Моррис опустил стекло в окошке, вставил ключ в дверь  конторы  и  дважды
повернул. Затем отъехал прочь и двинулся вокруг  барака,  держась  почти
вплотную к стенке - тупой  скотине  пришлось  рысью  припустить  следом,
виляя меж грузовиков и штабелей  пустых  бутылок.  Достигнув  последнего
угла,  Моррис  рванул  вперед:  нескольких  секунд  хватило,   чтобы   с
неподражаемой ловкостью затормозить у двери, выскочить из  автомобиля  и
влететь в контору. Дверь с треском захлопнулась за спиной.
   Пес был в ярости. Моррис -  тоже.  Он  твердо  решил  при  первой  же
возможности отравить эту тварь.

Глава вторая

   В  окрестностях  Вероны  располагаются  три  крупных   винодельческих
района: Вальполичелла на севере и западе, Соаве в двадцати километрах  к
востоку от города, а между ними - Вальпантена, тянущаяся на север  сразу
от восточных предместий. Вина первых двух марок всемирно известны  и  не
нуждаются в рекламе. Моррис вспоминал, как папаша  после  смерти  матери
порой откупоривал бутылочку "Суэйва", потчуя какую-нибудь шлюху. Сам  он
осушил  не  один  бокал  "вальполичеллы"  на  стиляжьих   вечеринках   в
Кембридже, но тогда не имел понятия, откуда берется благородный напиток.
Если б семейка Тревизан догадалась обзавестись виноградником в одном  из
этих двух славных мест, ничто бы не помешало грандиозным планам  Морриса
завоевать рынок. Когда задумано  нечто  важное,  особенно  если  речь  о
коммерческом проекте, все должно выполняться с безупречным  вкусом  и  в
высоком стиле.
   Между тем  "вальпантена"  определенно  шла  низшим  сортом.  Получать
сертификаты соответствия было все трудней из-за глинистых почв и низкого
содержания сахара. Вино имело невыразительный вкус и слабый букет.  Хуже
того, само имя обрекало его  оставаться  дешевым  пойлом.  Потому  объем
продаж падал год от года: покупатели поразборчивее, поддаваясь ползучему
снобизму, переходили на раскрученные марки, а упрямая деревенщина еще со
времен Тэтчер допивалась до цирроза на свои жалкие  ЕЭСовские  субсидии,
выделяемые специально для того, чтобы  привязать  крестьян  к  земле.  В
тысячах прокуренных сельских погребков мужланы глушили "вальпантену"  за
бесконечной игру в брисколу.
   Моррис частенько задумывался: как могла бы повернуться судьба, если б
он связался не с Массиминой Тревизан,  а  с  одной  из  дочек  семейства
Болла? Наверное, стал бы уважаемым  менеджером  по  экспорту  в  крупной
винодельческой компании с отделениями по всему свету. И смог бы заняться
финансированием скромных культурных проектов - разных  там  любительских
театров, местных  выставок  этрусского  искусства,  приличных  книжек  и
художественных фотостудий. А случись ему, скажем, преподавать английский
в высших сферах в Милане (почему бы и нет,  если  образованность  вполне
позволяет?) Тогда бы он добрался  до  небес:  там  Берлускони,  Аньелли,
Ридзоли, несметные богатства и необъятная власть... Уж  если  Моррис  не
оплошал с мелочными и явно не расположенными к нему  Тревизанами,  то  с
какой стати у него должно было  не  получиться  с  бизнес-элитой  высшей
пробы? Он и сейчас на это способен, стоит только захотеть.
   Но в том и была загвоздка. Еще ни разу без крайней необходимости -  а
порой и при необходимости тоже - он  не  вдавался  в  детали  презренной
реальности,   -   охотнее   пускаясь   в   изящные    умозаключения    и
экзистенциальные диалоги. Ум  Морриса  был  необычайно  плодотворен,  но
экзотические  виньетки  в  нем  перевешивали  практическую  основу.   Он
гордился своим даром воспарять над повседневностью,  высказывать  меткие
суждения, но не умел планировать дальше, чем на день-другой вперед.  Вот
разве стал бы  он  путаться  с  Массиминой,  если  бы  предвидел  конец?
Конечно, не стал бы. (Это ошеломляющее открытие Моррис  совершил  только
что, буквально час назад.) Он был подобен сочинителю, вечно забывающему,
куда должен повернуть его  сюжет,  или,  если  быть  совсем  уж  точным,
соглашателю, подбирающему там и сям убогие крохи жизни.
   Не так ли вышло, к примеру, с женитьбой? Ситуация ясна - ни  убавить,
ни прибавить. Он сделал предложение Паоле наугад, точно так же  как  два
года назад Массимина выбрала его (скорее, чем он ее). А сам Моррис тогда
не нашел в себе сил собраться с духом и сыграть ва-банк; он  не  понимал
своего истинного предназначения.
   Во втором случае, конечно, имелись смягчающие  обстоятельства  -  он,
несомненно, поддался эйфории от сознания, что сумел с  честью  выдержать
полицейское расследование по всей форме. Стоило Моррису выйти  сухим  из
воды, как невероятное предложение сопровождать в Англию  сестрицу  Паолу
показалось перстом судьбы. Впервые он забрался так высоко,  да  вдобавок
еще упивался мучительной радостью оттого, что может остаться так  близко
- и телом, и душой - к месту своего грехопадения.  Паола  устроила  себе
долгий  праздник,  словно  подчеркивая  свое  желание  приподняться  над
унынием семейного траура, и Моррис  искренне  восторгался  этим  жестом,
казалось полным благородного пафоса. В итоге же оказалось, что ее просто
бросил дантист, много лет ходивший в  женихах,  и  она  решила  избегать
знакомых, пока не улягутся пересуды.
   Но в тот день, когда они, сойдя с самолета,  садились  в  машину  (то
была первая  в  жизни  Морриса  поездка  на  такси),  приглашение  Паолы
поселиться в шикарной квартире  в  Ноттинг-Хилл,  предоставленной  в  ее
полное  распоряжение  друзьями  семьи,  выглядело  всего  лишь   удобным
случаем. Разумеется, Моррис еще  не  отошел  от  восторгов  нувориша:  в
саквояже лежали еврооблигации на восемьсот миллионов лир.  А  перед  тем
было превосходное  вино  в  самолете  и  отчетливое  предвкушение  новых
сексуальных опытов, способных, пусть не без оттенка горечи, утешить  его
после побега с Мими.  Так  что  Моррис  не  видел  ни  малейшей  причины
отказываться; его несло на гребне волны, и сделать ложный  шаг  казалось
невозможным. А уж особенно удался тот вечер в Лондоне,  когда  сиволапый
папочка прибыл в гости по его приглашению. Адрес говорил  сам  за  себя;
роскошь персидских ковров и гардин от Мэри Куонт даже безмозглый  мистер
Дакворт сподобился оценить по достоинству, пускай  хотя  бы  в  денежном
выражении. Это был явный рывок наверх.
   Паола, будучи дотошной от природы, быстро переняла  стиль  Морриса  -
тщательно отработанную суховатую отстраненность,  которую  она  находила
"жутко прикольной" и считала подлинно  английским  изыском,  не  замечая
правды, часто причинявшей самому Моррису  душевную  боль:  англосаксы  в
массе своей - тупое, пошлое быдло.  Так  они  и  жили  вдвоем  месяц  за
месяцем, наслаждаясь сексом, столь же прихотливым, сколь и восхитительно
свободным от всяких там сентиментальных сложностей. Паола не выучила  ни
слова по-английски, зато спустила уйму денег.  Выяснилось,  что  она,  в
отличие от голубки Мими, сполна  разделяет  тягу  Морриса  к  изысканным
яствам и напиткам. В результате он в первый (и, к счастью, последний раз
в жизни) сплоховал, почти непрерывно пребывая  в  легком  подпитии.  Нет
сомнений,   именно   это   помешало   ему   вовремя   разглядеть   менее
привлекательные черты характера Паолы.
   Вернувшись вместе в Италию  следующей  весной,  они  обнаружили,  что
нечаянная беременность старшей сестры Антонеллы  вынуждает  ее  поспешно
выйти замуж за наследника бройлерной империи, уродца  Бобо  Позенато  по
прозвищу Цыплак. Этой кличкой его наградила Паола;  язвительный  ум  был
одним из немногих качеств, которые Моррис по-настоящему в ней ценил. Все
перевернулось вверх дном. Мамаша Тревизан не могла нарадоваться  на  эту
партию, выгоды  от  которой  с  лихвой  возмещали  неловкость  ситуации.
Колоссальные деньги пошли  на  ветер.  Молодым  были  куплены  роскошные
апартаменты; для свадебного приема в самом дорогом веронском отеле  "Две
башни" целая команда модисток шила Антонелле подвенечный наряд, невзирая
на ее интересное положение.
   Средь  этой  праздничной  суматохи  бойкой  Паоле   почудилось,   что
бесцветная зануда сестра обходит ее на повороте. Да и Моррис  в  Лондоне
не раз от нечего делать задумывался, а не  попытаться  ли  ему  все-таки
стать своим для Тревизанов. Его неприязнь к Бобо выросла вдвое, а  то  и
втрое. В конце концов, разве не  из-за  этого  нахального,  пронырливого
щенка Моррису указали на дверь,  когда  он  пытался  получить  Массимину
традиционным  путем,  и  не  эта  ли  обида  заставила  его   пойти   на
преступление? Нельзя косноязычным прыщавым юнцам,  начисто  лишенным  не
только  благодатного  воображения,  но  и  мало-мальски  сносных  манер,
находиться на такой короткой ноге с богатством и  властью.  Этот  пример
вопиющей несправедливости только подогревал в Моррисе неугомонную  жажду
взять свое. Конечно, он теперь и сам довольно обеспечен... а  для  чего,
собственно, "довольно"? Ну, купит  он  не  одну,  а  две  или  даже  три
квартиры (ах, почему не потребовал больше, когда все зависело от него?).
Все равно с миллиардами, которыми ворочали  Цыплак  и  иже  с  ним,  эта
малость не шла ни в какое  сравнение.  Хуже  того,  Моррису  приходилось
мучительно сдерживать себя, чтобы не попасться на трате денег, взявшихся
непонятно откуда. Как последнему  идиоту,  ему  по-прежнему  приходилось
строить из себя нищего приживала, которым он на  самом  деле  больше  не
был. Это выводило из равновесия. Верно Маркс  учил:  человек  не  станет
настоящим богачом, покуда у  него  в  руках  нет  средств  производства.
Несколько  сот  миллионов  лир  в  еврооблигациях  давали   всего   лишь
слабенькую защиту от инфляции.
   Поэтому, когда в один прекрасный вечер Паола весьма решительным тоном
заговорила, как шикарно у всей родни поедет крыша, если они  с  Моррисом
вклинятся  в  представление  и  устроят  двойную  свадьбу,  он  поспешил
согласиться с ней. В самом деле, почему  бы  и  нет,  это  будет  просто
здорово. Кроме того,  продолжала  рассуждать  Паола,  если  они  упустят
момент, то придется опасаться, что Цыплак, которого отец и старший  брат
не пускают в семейный бизнес, влезет на винодельни  Тревизанов.  А  там,
глядишь, вотрется в доверие к мамаше и в конце концов проглотит их  дело
целиком. Если же не  тянуть  с  женитьбой,  Mamma  придется  выделить  и
Моррису какое-нибудь, по возможности не менее почетное, место...
   Теперь,  оглядываясь  вспять,  Моррис  понимал,  какую   прискорбную,
постыдную слабость он проявил, отдавшись  во  власть  существа,  которое
едва знал за рамками постельных  забав  да  всевозможного  кайфа  (Паола
увлекалась еще и марихуаной). В итоге недюжинные силы ума ему приходится
вкладывать в возню с  дрянным  виноградником.  А  главное,  -  поскольку
именно это являлось неизбежным условием проникновения в семейную империю
Тревизанов, - обхаживать надутого рохлю, который не то что партнером  не
способен стать, но даже в достойные конкуренты Моррису не годится.
   Что ж, каждый в конечном счете получает то, что заслужил. Не  это  ли
Моррис старался втолковать своему родителю, наговаривая  -  на  диктофон
все последние пять лет, а то и дольше? Каким человек родился, таким  ему
и быть. Судьбу определяет характер. Именно так поступил Моррис Дакворт в
неотвязном страхе, что окончит дни на свалке, невзирая на свои миллионы.
И  если  сейчас,  доверху  набив  секретер  записанными  кассетами,   он
прекратил попытки объясниться с отцом,  так  только  потому,  что  понял
наконец: из-за этого самого  клейма  -  характера,  судьбы,  назови  как
угодно - папаша не захочет слушать, да и просто не  поймет,  сколько  ты
ему ни вдалбливай. Вонючий старый козел! Горбатого  могила  исправит.  А
Моррису суждено остаться верным своей природе, погружаясь в  себя,  пока
не наступит горестный конец. Уйти никем  не  понятым  и  отчаявшимся,  с
печатью на устах. Приняв это как должное, он проявит мудрость.
   Однако порой Моррис думал  о  своей  жизни  совсем  иначе.  Тогда  он
чувствовал, что никакая сила его не остановит. И  в  такие  минуты  даже
гордился собой.
   События споро разворачивались по сценарию мыльной оперы. Они с Паолой
купили квартиру - на имя Морриса и на его деньги, после чего в  саквояже
осталось меньше четырехсот миллионов, но он бы ни за  что  на  свете  не
позволил себе жить за счет  жены.  Моррис  прошел  курс  катехизиса  для
взрослых и принял католическую веру  (примечательно,  что  как  раз  это
заставило его впервые задуматься  о  скитальцах  из  бедных  стран,  чья
участь так сильно занимала его в последние дни). Венчание  назначили  на
лето. Все, казалось, идет как надо. Но тут  героические  усилия  Морриса
подладиться к местным обычаям потерпели крах.  Паола,  у  которой  вечно
было семь пятниц на неделе, передумала в последний момент и заявила, что
находит более романтичным  гражданский  брак  (несмотря  на  трагический
символизм  этого  акта,  ибо  веронское  бюро   регистрации   угораздило
расположиться как раз на том самом месте,  где  по  преданию  похоронили
Джульетту Капулетти). Впрочем,  решение  явно  было  скорее  камешком  в
огород матери - в отместку за то, что она так носится  с  Позенато  и  с
прохладцей, если не свысока, смотрит на Морриса.
   Идея оказалась поистине блестящей. Она  не  просто  взбесила  мамашу,
поскольку драгоценным будущим  своякам,  конечно  же,  претила  "собачья
свадьба" в коммунальной конуре, но дала Моррису некую  новую  почву  для
общения  с  почтенной  дамой   и   даже   с   Антонеллой,   продолжавшей
демонстрировать  приторное  благочестие  вопреки  своему  двусмысленному
положению. Тут он зарекомендовал себя истым англичанином,  хладнокровным
и невозмутимым джентльменом, который стоически  боролся  до  последнего,
пытаясь  наставить  на  путь  истинный  ветреную  дочь  Апеннин.  Уловка
сработала  так  хорошо,  что  в  торжественный  день  Mamma  не  вынесла
огорчения. В тот миг, когда  Моррис,  подписав  все  бумаги,  с  улыбкой
обернулся  к  тесной  компании  друзей  Паолы  (среди  которых,  к   его
неудовольствию, затесался и дантист), новоиспеченную тещу хватил удар.
   В тяжелом состоянии  ее  отвезли  в  реанимацию.  Антонелле  довелось
узнать об этом на последней примерке подвенечного платья; их  свадьба  с
Бобо должна была состояться в тот же вечер. Второпях сбегая по лестнице,
она наступила на шлейф... После жуткого переполоха, вызова скорой помощи
и беготни по больницам выяснилось, что Антонелла потеряла ребенка. Из-за
такой неприятности Моррису пришлось  отменить  свадебное  путешествие  с
Паолой на Азорские острова. Однако, когда  он  попытался  выразить  Бобо
свои искренние соболезнования, гнусный молокосос  глянул  на  него  так,
будто это он был виноват во  всем.  Что  ж,  людская  страсть  валить  с
больной головы на здоровую и находить козлов отпущения не знает  границ.
Моррису частенько приходилось размышлять об этом. Он  великодушно  решил
не держать зла на Цыплака. Возможно, со  временем  им  все-таки  удастся
сблизиться.
   После  трехмесячного  курса  интенсивной  терапии  Mamma  так  и   не
поправилась, оставшись  наполовину  парализованной.  Тем  временем  Бобо
явочным порядком вступил во владение винным заводиком. Моррису же  после
нескольких ожесточенных  перепалок  Цыплака  с  Паолой  было  предложено
открыть  скромное  коммерческое  представительство   фирмы   в   городе.
Разумеется, ему следовало бы отказаться. Цены и маркетинг отнюдь не были
его коньком. Тонкий ум эстета чужд  торгашеской  суеты.  Моррис  мог  бы
стать превосходным фотографом или модельером, или театральным  критиком.
Но робкий соглашатель в его душе не позволил ответить  "нет".  Возможно,
оттого, что второй половиной своей души Моррис  всегда  стремился  стать
тем, кем он не был. Чтобы злобный самец папаша любил его и  гордился  им
так же, как  милая  мамочка.  А  еще  он  мечтал  сделаться  итальянцем,
полноправным членом настоящей  местной  семьи,  отчего  его  необъяснимо
тянуло даже к угрюмому Бобо. Да-да, придется этому мальчишке либо  стать
таким, как нужно Моррису, либо расплачиваться за то, что он не таков.
   В итоге Моррис получил офис  на  четыре  квадратных  метра  в  центре
города и задание найти новых клиентов для фирмы, о  которой  до  сих,  в
сущности, пор ничего не знал. Все это случилось полгода назад.

***

   Захлопнув дверь перед носом яростно лающего пса,  Моррис  очутился  в
тесном и мрачном помещении. Все здесь нагоняло тоску: канцелярские шкафы
по моде сорокалетней давности; компьютер на  дешевеньком  офисном  столе
серо-стального цвета; мутные окна  с  видом  на  пару  грузовиков  среди
обшарпанных деревьев; полки  со  справочниками  по  виноделию  и  стопка
рекламных буклетов. Тираж так и не разошелся с семьдесят третьего  года.
Моррис, войдя  в  дело,  первым