олько посмотрите, как забавлялись
над бедными террористами. А Джакомо, этот любитель группового онанизма -
разве не задали бы они ему хорошую  взбучку,  благо  он  ее  заслужил  в
полной мере? Моррис перемотал пленку.
   Думая о своей жизни, я постоянно спрашиваю себя...
   Черт,  батарейки  садятся.   Голос   звучал   мультяшным   басом,   с
неестественной,  потешной  протяжностью.  (Последняя   шуточка   судьбы?
Оставить его без батареек на смертном одре.) Надо побыстрее закончить. К
тому же он выдохся. Бог свидетель, на диссертацию у него нет времени.
   ...сколько в случившемся рока и сколько моего собственного выбора.
   (Психоаналитик наверняка бы спросил: а стал  бы  я  убивать  Джакомо,
если бы он своей похотью не напомнил мне тебя,  папа.  Или  я  убил  его
исключительно ради собственной выгоды?)
   Или же рок и свободный выбор как-то связаны  между  собой,  и  просто
судьба подсовывала мне только те возможности, для которых я  создан  ею,
может, она просто знала, что именно их  я  выберу,  будучи  свободным  в
своем выборе...
   За  дверью  послышались  торопливые  шаги,  кто-то  вставил  ключ   в
скважину. Моррис едва успел бросить диктофон в чемодан и  откатиться  на
другую сторону кровати, как в комнату вошла Массимина, нагруженная двумя
хозяйственными сумками, под мышкой зажата пачка газет и журналов.
   - Вот подержи-ка это под языком и  почитай  газеты,  а  я  сбегаю  за
свежими простынями.  Хозяйка  -  кстати,  ее  зовут  синьора  Лигоцци  -
сказала, что они будут готовы после одиннадцати.
   Моррис не успел опомниться, как в рот ему сунули градусник, а в  руки
- последний номер "Маттины".
   УБИЙСТВА В РИМИНИ. НОВЫЕ ФАКТЫ, НОВАЯ ЗАГАДКА
   Огромные буквы в правом нижнем углу  первой  полосы  так  и  лезли  в
глаза. Моррис невольно зажмурился, словно кто-то хлестнул его по глазам.
Как она могла не заметить статью? Его переполняла  благодарность  за  ее
заботливость и внимание - вот ведь, поняла, что он любит читать  газеты,
и поспешила порадовать его свежими выпусками,  разве  прежде  кто-нибудь
так заботился о нем?.. - и одновременно не  покидало  ощущение,  что  он
стремительно погружается в бездну кошмара, летит в черную пропасть,  где
духота отдает кровью и адским жаром. Если он не в состоянии  следить  за
ней, то единственный логичный выход...  К  горлу  подкатила  тошнота,  в
глазах потемнело.
   Массимина вышла из комнаты, и Моррис впился  в  газетные  строки.  Он
никого не хотел убивать, никого...
   Теперь полиции достоверно известно, что чудовищное двойное убийство в
Римини -  двое  возлюбленных  были  обнаружены  в  луже  крови  на  полу
гостиничного номера - дело рук одного человека.
   Лужа крови - это сильное преувеличение, да и возлюбленными эти свиньи
не были. Грязные  прелюбодеи,  вот  кто  они  такие.  Скорее  уж  его  с
Массиминой можно назвать возлюбленными.
   Свершив злодеяние, убийца попытался вернуться к  месту  преступления.
По многочисленным отпечаткам пальцев, найденным на двери, полиция пришла
к выводу, что убийца не смог проникнуть в комнату,  поскольку  захлопнул
дверь на защелку. Теперь инспектору Родари и его  подчиненным  предстоит
ответить на вопрос...
   Из коридора донеслись голоса. Моррис дернулся, рывком раскрыв  газету
на второй странице, и едва не откусил головку градусника.
   41 градус.  Сколько  же  это  будет,  если  перевести  в  нормальные,
английские единицы?.. Умножить на 9/5 и прибавить 32. Нет, он на это  не
способен.  Ясно,  что  высокая,  раз  столбик  ртути  убежал  далеко  от
нормальной отметки. Никогда у него не было такой температуры, разве  что
в детстве, когда болел свинкой...
   Хозяйка пансиона, синьора Лигоцци, ширококостная матрона с выражением
здравомыслия на лице - "я немало повидала на своем веку, дорогие мои, но
вкуса к жизни  не  потеряла",  -  с  сомнением  уставилась  на  молодого
постояльца, держа в руках стопку накрахмаленных простыней.
   - Вам лучше обратиться к врачу.
   - Правильно, - согласилась Массимина и спросила Морриса,  есть  ли  у
него при себе страховка.
   Моррис лежал на  спине  и  остекленело  наблюдал  за  мухами,  весело
плясавшими под потолком. Повернув голову к  синьоре  Лигоцци,  он  сумел
через силу улыбнуться и в ответ неожиданно  получил  удивительно  теплую
материнскую улыбку. Наверное, Массимина  что-то  наплела  хозяйке,  дабы
смягчить ее сердце. ("О, мы убежали из дома и собираемся пожениться...")
Так что эта женщина должна отнестись к ним снисходительно. Нет,  у  него
нет страховки, тихо сказал Моррис, и он не хочет обращаться к  врачу.  У
него стойкая неприязнь к врачам. Это всего лишь расстройство желудка или
что-то в этом роде, какая-то легкая зараза, возможно отравился вчера  за
ужином, и если Массимина сходит в аптеку и купит лекарств, то с ним  все
будет в порядке, все пройдет за день-два.
   Массимина принялась было настаивать, но  синьора  Лигоцци  неожиданно
поддержала Морриса, объявив, что тоже не выносит докторов: мол, по  вине
этих коновалов у нее случилась целая история из-за каких-то  малюсеньких
полипов; доктора посылали  ее  друг  к  другу,  требовали  всякие-разные
анализы,  заставляли  томиться  в  очередях,  где  она  запросто   могла
подцепить настоящую  болезнь,  и  что  в  результате?  После  всех  этих
мучений, пресвятая дева Мария, какой-то  знаменитый  профессор  объявил,
что у нее сущие пустяки, и прописал  самую  обычную  мазь,  которую  она
давным-давно могла купить в аптеке по соседству.
   Моррис с готовностью подхватил эту тему, но обнаружил, что голос  его
сильно смахивает на жалобный дрожащий скулеж. Господи, когда же он болел
в последний раз? Да сто лет назад.  Наверное,  это  и  впрямь  наказание
Божье. Он припомнил,  какой  глупой  показалась  ему  идея  наказания  в
приложении к Раскольникову; нет-нет, все чушь, у него есть  только  одно
оружие - здравый смысл. Он зашелся в судорожном кашле.  Синьора  Лигоцци
положила руку ему на лоб (словно в этом нелепом жесте был хотя бы  намек
на смысл, у них же градусник имеется!).
   - Вам нужны чистые простыни и  хороший  сон,  caro  mio,  <Мой  милый
(итал.)> - объявила матрона.
   Мгновение спустя Моррис уже стоял на подгибающихся от слабости ногах,
плечи его, обтянутые влажной пижамой,  поникли  под  тяжестью  одеяла  -
пускай caro mio сходит в туалет, посидит на унитазе, а они  пока  сменят
простыни. Понятное дело, всем бабам нравится корчить из себя  заботливых
сестер милосердия. В такие  минуты  слабый  меняется  ролью  с  сильным:
женщина начинает командовать мужчиной, и вторая  скрипка  с  готовностью
становится первой (а для синьоры Лигоцци это еще значило гарантированную
плату за несколько дней). Ну и хрен с  ними.  Его  единственный  шанс  в
данных обстоятельствах - как можно убедительнее разыгрывать  смертельный
недуг. Тогда девчонка будет круглые сутки сидеть у его  постели,  словно
ангел-хранитель у врат смерти. Он подобрал газеты и побрел в туалет.
   Массимина  принесла  "Маттину"  и  "Стампу",  и   Моррис   почти   не
сомневался, что о похищении в Вероне там ничего нет.  Помимо  ежедневных
газет были  еще  еженедельники:  политические  "Панорама"  и  "Эуропео";
светский сплетник "Дженте" - снимки  пышнотелых  красоток  и  футбольных
звезд - для себя небось купила. От этой ерунды  неприятностей  можно  не
ждать. Моррис рухнул  на  стульчак,  перечитал  статью  про  убийство  в
Римини, вырвал лист и спустил в унитаз. Скорее всего, завтра  в  газетах
уже ничего не будет. Полиция нашла все, что можно было найти, а если нет
новых данных, то убийство с точки зрения этих  репортерских  крыс  через
три дня теряет свою привлекательность. И  совершенно  справедливо.  Даже
ему немного поднадоело. Как говорится, что сделано, то  сделано.  Моррис
быстро пролистал  "Дженте",  дожидаясь,  когда  его  позовут  обратно  в
постель, и уже собирался отложить журнал и расслабиться (бедный кишечник
так обессилел,  так  трепетал),  но  его  внимание  привлекла  крошечная
заметка в разделе "Любопытные новости".
   ЖЕРТВА ПОХИЩЕНИЯ ПОСЫЛАЕТ ОТКРЫТКУ С ПОЖЕЛАНИЕМ ВЫЗДОРОВЛЕНИЯ
   В  среду  утром  появилась  надежда  в  отношении  судьбы   Массимины
Тревизан.  Ее  родня  получила  открытку  с  пожеланием   выздоровления,
адресованную бабушке девушки, которая в  момент  исчезновения  Массимины
была тяжело больна. Открытка отправлена из Римини и  содержит  следующий
текст: "Надеюсь, тебе сейчас лучше, я скоро  вернусь".  Как  полагают  в
полиции, открытка указывает  на  то,  что  отношения  с  похитителями  у
девушки неплохие и те вряд ли осуществят угрозу ее убить. До сих пор  ни
одно похищение не сопровождалось подобным письмом. К сожалению,  бабушка
Массимины не смогла увидеть открытку,  поскольку  она  скончалась  через
неделю после исчезновения девушки.
   Что за паршивый  стиль,  вяло  думал  Моррис,  ковыляя  по  коридору.
(Казалось, ему снится дурной сон. Все вокруг было совершенно нереальным,
в том числе и заметка в газете.) Если бы похитители и  впрямь  позволили
девчонке отправить открытку, то уж он бы на  месте  журналюг  постарался
выжать максимум из этой истории. "СТАРУШКА НА СМЕРТНОМ  ОДРЕ  ТАК  И  НЕ
УВИДЕЛА ПОСЛАНИЯ ПОХИЩЕННОЙ ВНУЧКИ!" Вот как надо писать! Но  ему  везде
отказали, во всех  этих  приличных,  не  очень  приличных  и  совсем  не
приличных британских газетенках,  он  ведь  всюду  обращался,  обил  все
пороги до единого.
   И тем не менее глупая заметка - добрый знак. Массимина его ни  в  чем
не подозревает, раз собственноручно отправила такую открытку.
   Неделя, осталась всего неделя.
   Дрожа всем телом, Моррис схватился за дверную ручку. Стоп. А  полицию
не удивит, что похитители не знали о смерти бабушки? Разве  преступникам
не полагается штудировать "Арену"?  Полиция-то  наверняка  считает,  что
полагается. А раз похитители знают о смерти старушенции, то вряд ли  они
позволили девчонке отправить открытку из милосердия и гуманизма. Или  же
полиция играет с ним в  какую-то  игру?  Может,  в  открытке  говорилось
что-то еще?.. Господи, да этот клочок  картона  наверняка  выдал  его  с
головой! Что, если там имелась приписка: "Моррис передает тебе сердечный
привет"? И теперь они просто ждут, когда он  позвонит,  и  тогда  в  ход
пойдут все эти подсматривающие и подслушивающие машинки, его в два счета
засекут, и уж тогда ему не скрыться, не убежать. О боже, есть  ведь  еще
почтовый штемпель Римини! Наверняка полиция уже установила  связь  между
похищением и смертью Джакомо и Сандры, тем более что на кровати рядом  с
трупами валялась "Арена". Разве могли они пропустить такую деталь?
   Моррис глубоко вдохнул и привалился к стене. Со лба капал пот,  живот
скрутило с чудовищной силой. Он зажмурился. Может, у него  галлюцинации?
Может, надо еще раз прочесть статью про убийство. Но он ведь спустил  ее
в унитаз. Моррис с кошмарной отчетливостью понял, что должен чувствовать
жонглер, который  вдруг  увидел  в  воздухе  на  один  шар  больше,  чем
подбрасывал. И этот шар он должен поймать!

Глава пятнадцатая

   За окном гудел Рим. До  огромного  мегаполиса,  колыбели  культуры  и
традиций, города его мечтаний, было  подать  рукой.  Невдалеке  шелестел
разноголосый поток машин, а прямо  под  окном  кто-то  колотил  о  стену
теннисным мячиком. Менее чем в  полумиле  отсюда  убили  Цезаря.  Совсем
рядом апостол Павел защищался на императорском суде. Чуть далее  на  той
же улице творил великий Микеланджело. И вместо того  чтобы  наслаждаться
городом, впитывать в себя мудрость и величие Рима, Моррис  был  вынужден
потеть под горой одеял. Он должен, должен, должен... Должен  следить  за
Массиминой, должен помнить, что паспорт его у синьоры Лигоцци; красными,
слезящимися глазами он должен прочитывать от корки до корки все утренние
газеты. Но даже изучив каждый дюйм газетных полотнищ,  Моррис  с  трудом
сдерживал нервную дрожь, когда Массимина наманикюренными  коготками  ("Я
хочу выглядеть красивой, Морри-и, даже когда  ты  болеешь")  принималась
листать газету. Вся его прежняя уверенность испарилась без следа.
   На  второе  утро  синьора  Лигоцци   принесла   допотопный   ламповый
радиоприемник и включила его в розетку рядом с кроватью  -  пусть  малыш
слушает, раз уж застрял здесь. И теперь Моррису приходилось следить  еще
за радио, он не позволял себе спать, опасаясь, что  стоит  ему  заснуть,
как Массимина тут же включит приемник и услышит то, что ей не полагается
слышать. Потому Моррис настраивал приемник только на классическую музыку
да оперы, лишь изредка переключаясь на предвыборный  бубнеж  Радикальной
партии или на "Радио Москвы", где торжественно зачитывали  Черную  книгу
империализма. Определенно, он ничего не  имеет  против  "Радио  Москвы",
если дела пойдут совсем плохо...
   - Твоя  мать  голосует  за  христианских  демократов?  -  спросил  он
Массимину.
   - Папа собирался стать членом парламента от христианских  демократов,
но умер.
   - Правда? А ты?
   Массимина не знала. Политика ее не интересует, ответила она.
   - Ты бы тоже голосовала за христианских демократов, -  вынес  вердикт
Моррис.
   Она сидела у окна и смотрела на улицу, но и это вызывало в нем жгучую
зависть. Почему именно ему всегда  так  не  везет?  Почему  он  вынужден
трястись в ознобе на кровати, с которой  может  видеть  лишь  деревянные
пятки пришпиленного к стене (до чего ж неудобная поза) Христа.
   - Ты бы голосовала за христианских демократов, потому  что,  не  будь
их, все твои деньги и собственность улетучились  бы  за  несколько  лет.
Если бы в этой стране ввели нормальные налоги, если бы  людей  заставили
платить все, что положено, то...
   - Мама все налоги платит.
   - Наверняка нет.
   Моррис непременно расхохотался, если б не  боялся,  что  его  вырвет.
Массимина не стала спорить.
   - А ты за кого бы голосовал?
   - Я? За коммунистов, разумеется. За честность и равенство, за  нового
человека! - Эту фразу он как-то услышал по "Радио Тираны".  -  Но  после
того как мы поженимся, наверное, тоже стану голосовать  за  христианских
демократов. У меня ведь появятся имущественные интересы.
   - Нет, Морри. Если ты считаешь, что надо голосовать  за  коммунистов,
голосуй за коммунистов. Мне все равно. Понимаешь?  Мне  все  равно,  что
будет с этими деньгами. До тех пор пока мы счастливы, мне все равно, что
происходит вокруг.
   - А кто из нас все время экономит, cara?
   - Моррис, зачем ты  завел  этот  разговор?  Я  ничего  не  понимаю  в
политике и деньгах. Я лишь знаю,  что  у  нас  осталось  меньше  пятисот
тысяч, и...
   И он довел ее до слез. Похоже, дурочка даже не  ведает,  что,  будучи
англичанином, он все равно не имел бы права голосовать в Италии.

***

   В пансионе "Квиринале"  было  три  этажа,  ветхих,  но  не  до  конца
растерявших  внешний  лоск;  заправляли  в  нем  синьора  Лигоцци  и  ее
умственно отсталая дочь.  Сын  работал  поваром  в  Лондоне,  в  большом
итальянском ресторане, и не где-нибудь, а в самом Клапаме; и как  только
Моррису чуть полегчало, почтенная синьора принялась болтать  с  ним  про
Англию, выспрашивая, когда лучше всего поехать туда, - давным-давно  они
собираются навестить сыночка, да все  никак  не  получается,  а  ведь  у
малыша Франко есть английская findanzata, и так не  хочется,  чтобы  они
взяли и поженились прежде, чем она сможет познакомиться с девушкой.
   По мнению Морриса, в убогий Клапам вообще не стоило бы ехать,  но  он
почему-то ляпнул, что в сентябре там чудо как хорошо, а клапамский  парк
ранней осенью - настоящая сказка. (Солнце подсвечивает золотистые  гривы
каштанов; чернокожие катят на велосипедах;  индусы  в  тюрбанах,  уткнув
носы в землю, спешат по делам, ведомым одним лишь  индусам  в  тюрбанах;
позади сомнительного оазиса из чахлой зелени и собачьего дерьма горбятся
руины некогда огромной промышленной зоны, составлявшей  славное  прошлое
Клапама, а вокруг сплошь жуткие трущобы, которые развалятся, лишь  когда
какой-нибудь особо безмозглый оптимист  ухнет  все  свои  денежки  в  их
реконструкцию.) Но не говорить же такое. Нет, надо быть любезным. И если
эта старая идиотка тешит  себя  иллюзиями,  то  с  какой  стати  ему  их
разрушать. Он ведь вовсе не жестокосерден.
   - Клапам - приятное местечко, - сообщил Моррис.
   Да-да, она знает! Малыш Франко  ей  говорил  и  присылал  открытки  с
видами Клапама, очень-очень красивое место.
   Открытки? С видами Клапама?!
   Помимо прочего, Моррис  имел  счастье  узнать,  что  синьора  Лигоцци
весьма гордится английской карьерой своего отпрыска, -  судя  по  всему,
она искренне считала, что англосаксонская культура стоит в мире на самой
высокой ступени, а Моррис допустил прискорбную ошибку,  отправившись  на
юг, в страну, где царят хаос и  невежество.  Пойманного  Моррисом  клопа
синьора Лигоцци сочла наглядным доказательством этого  тезиса,  она  без
устали выспрашивала, когда Моррис  вернется  на  родину  и  чем  он  там
займется. (А может, caro Моррис окажется неподалеку от Клапама? И не мог
бы он передать малышу Франко  коробочку  миндального  печенья.  Да,  как
только бедняжке Моррису станет лучше, им с  прелестной  Массиминой  надо
сразу же пожениться и прямиком отправиться в Англию.)
   Моррис облегченно вздохнул, когда она вышла из комнаты,  а  Массимина
весело расхохоталась. Впрочем, она с  радостью  поедет  в  Англию,  если
Моррис хочет...
   К вечеру воскресенья, второго дня болезни, когда  температура  начала
снижаться (к  Моррису  вернулась  способность  складывать  и  умножать),
синьора Лигоцци перевела их  в  комнату  побольше  на  северной  стороне
гостиницы, где можно было не бояться обжигающих солнечных лучей.
   Моррис  валялся  на  огромной  двуспальной  кровати  под  фотографией
томного молодого военного в золоченной рамке и глазел на скучное в своем
однообразии голубое небо. Здесь спала  она  со  своим  бедным  супругом,
улыбнулась синьора Лигоцци, шастая по комнате с  мокрой  тряпкой.  Номер
стоил на пять тысяч больше, чем их прежний.
   В пансионе имелось еще девять комнат, в основном, к счастью,  занятых
иностранцами, а  значит,  вероятность  того,  что  Массимина  заведет  с
кем-нибудь опасный разговор, была невелика.  Но  как  будто  в  отместку
сердобольная  синьора  Лигоцци  приставала  к  каждому   англоговорящему
постояльцу с просьбой поболтать с Моррисом, ведь бедняжечке так  скучно.
На третье утро ему достался выпускник  Йельского  университета,  который
несколько часов изводил его расспросами о факультете английского языка в
Кембридже, сравнениями с Йелем и, что  было  хуже  всего,  подробностями
своей  дипломной   работы   о   структуральном   анализе   призраков   в
сюжетно-тематическом повествовании.
   Как только этот хлыщ открыл рот, Массимина с  улыбкой  ("ну,  вы  тут
развлекайтесь") улизнула из комнаты, так что Моррис понятия не имел, где
ее носило целых  два  с  половиной  часа,  и  в  результате  впридачу  к
отчаянной мигрени он заработал еще и  нервное  расстройство.  Вот-вот  в
комнату ворвется полиция и наденет на него  наручники,  думал  он,  пока
проклятый Ронни Гутенберг молол языком о своих фонемах да фантомах.  Как
же правильно он поступил, уйдя из университета,  уж  лучше  тюрьма,  чем
такие бредни. По крайней мере, он не докучает людям, не  загоняет  их  в
могилу своими идиотскими наукообразными  россказнями.  Когда  же  Ронни,
сияя от восторга, поведал об истинном назначении призрака отца  Гамлета,
Моррис  пробормотал,  что  настоящее  приведение,   конечно   же,   куда
интереснее, чем призрак,  придуманный  писателем  в  качестве  сюжетного
хода. (Что, если бы окровавленные  Джакомо  и  Сандра  предстали  сейчас
перед его постелью? Смог бы этот болван с такой же легкостью описать это
явление   как   "усложненное   включение   стороннего   наблюдателя    в
драматическое повествование"?) Но Ронни ринулся  в  спор,  объявив,  что
подобное высказывание - не что иное, как т