дется убивать Бобо, все  бы
просчитал. Сколько времени  понадобится  полиции,  чтобы  выяснить,  кто
такой  Позенато  и  откуда  он  звонил?  Моррис  искренне  опасался   не
справиться. Но в то же время, переворачивая и обыскивая  труп,  верил  в
свою звезду, как никогда.  Поэтому,  даже  найдя  ключи  от  машины,  он
продолжать изучать содержимое  карманов:  в  такие  минуты  подчиняешься
интуиции.  И  фортуна  ему  улыбнулась  -  в  виде  открытки  с  могилой
Джульетты.
   Она лежала во внутреннем кармане пиджака. Без  марки,  без  штемпеля.
Текст был такой: "Бобо, carissimo, утро после этого  -  сплошная  мечта.
Как будто ты, ты, ты все еще во мне! Твоя Цуцу".
   Моррис поразмыслил секунд десять, затем протер глянцевую  поверхность
открытки локтем пиджака и подсунул ее под бумаги в столе Бобо. Как  и  в
тот первый раз, когда он убил человека, возникло ощущение,  будто  некая
высшая сила воспользовалась им как орудием возмездия. Вырожденцы Джакомо
и Сандра - тогда. Сейчас - потаскун Бобо. Да-да, тот вчерашний разговор,
когда он сбежал от гостей в кабинет! И все  эти  ночи,  когда  он  якобы
проверял завод. Это же очевидно. Свинья! Он грубо схватил Бобо под мышки
и поволок к двери, следя, чтобы брюки не касались мокрых от крови волос.
Голова Бобо откинулась, рот раскрылся, и Моррис вновь отметил про  себя,
до чего же уродлив был - зять. Уродлив и порочен.
   Четверть часа спустя, потратив не более пяти минут, чтобы  избавиться
от белой "ауди", Моррис выбирал между полицией и карабинерами. Вспомнив,
что Бобо звонил первым, он набрал номер вторых.

Глава шестнадцатая

   Шел карнавал. Ребятня на Пьяцца-Бра вырядилась арлекинами, ковбоями и
Зорро. Оставшись в одиночестве по крайней мере до четырех, Моррис  решил
посидеть за столиком на улице у "Бальони". Послеполуденное  солнце  ярко
высвечивало нейлоновые краски беспечного действа на фоне древних  камней
римской арены, где когда-то львы терзали христиан.
   Саддам Хусейн ухмылялся в нарисованные усы. Крошка  Дракула  вертелся
волчком, скаля кровавые  клыки.  Моррис  усмехнулся,  приметив  в  толпе
Белоснежку - то  ли  еще  не  отравленную,  то  ли  уже  прошедшую  курс
детоксикации. Черт возьми, имея у себя столько  разных  легенд  и  такую
историю, могли бы обойтись без чужебесия!
   Моррис не только знал толк в мифах, но и не  мог  почувствовать  себя
монстром. Не он первый сталкивается с вопросом, куда девать труп жертвы.
На  том  стоит  человечество  с  начала  начал:  что  делать  с   телом,
превратившимся в гниющий остов, дань пагубной бренности  всего  земного?
Похороны, если вдуматься, легли в  основу  всей  человеческой  культуры,
став первым  шагом  на  долгом  пути  к  цивилизации,  к  ответственной,
обеспеченной, упорядоченной и  -  почему  бы  нет?  -  роскошной  жизни,
которая, надо надеяться, станет  уделом  Морриса:  гармония,  изящество,
культура. В противном случае придется сразу сдаться и покаяться во всем,
ибо утратив эту веру, он уподобится пьяному канатоходцу,  блуждающему  в
тумане. Бог весть, к чему там привязана дергающаяся под ногами  веревка;
не ожидает ли на том конце палач, а может,  в  этот  самый  миг  он  уже
перепиливает канат?
   Моррис нахмурился, глубоко вздохнул и выдохнул, будто таким  способом
можно  было  избавиться  от  раздражения.  Похороны.  Тяжкое  испытание,
которое нужно преодолеть, безжалостная проверка всех  его  культурных  и
криминальных талантов.
   Правда была в том, что он чувствовал себя намного бодрее полтора года
назад, когда убил Джакомо и Сандру,  и  куда  больше  волновался,  когда
настал час Мими. Потому что эти события  были  напрямую  связаны  с  его
любовью, благороднейшим и глубочайшим из чувств, - придававшим  смысл  -
ужасу, что тогда произошел.  А  сейчас  вся  его  жизнь  превратилась  в
бесконечное напоминание о смерти,  в  порочный  круг  потерь  и  поисков
утраченного. Фарс после трагедии.
   Он был героем, когда похищал Мими:  Тезеем,  сжимающим  в  руке  нить
Ариадны,  Парисом,  похитившим  Елену.  Жестокие  истории,  но  славные.
Прекрасные - фигуры, воспетые Гомером. То приключение было его троянской
войной, его одиссеей. А потом  всегда  наступают  долгие  годы  скучных,
серых хроник. Живи и помни. Тени прошлого. Тогда  было  лето,  теперь  -
зима. С Бобо он совсем ничего не почувствовал. Ни вины,  ни  облегчения.
Типичная  бытовуха,  -  incidente  di  percorso,   как   здесь   принято
выражаться. Вроде как крысу переехал на дороге.
   Но, наверное, это хорошо, думал он, потягивая легкое вино,  глядя  на
ведьму и королеву фей,  дружно  пьющих  газировку,  -  хорошо,  если  ты
способен оценить собственные поступки под таким углом зрения.  Много  ли
убийц могло похвастаться своим ощущением историзма? Да и их жертвы тоже,
если на то пошло... Так что, если бы он нуждался в оправдании, вот оно -
умственное превосходство. Пожалуй, стоит  подумать,  не  взяться  ли  за
мемуары на склоне лет.  "Записки  убийцы-мыслителя"  -  для  посмертной,
разумеется, публикации. Но до этого еще дожить надо.
   Даже до завтрашнего утра  еще  надо  дожить:  карабинеры  прочесывают
пригороды, допрашивают рабочих на заводе, снимают  отпечатки  пальцев  в
офисе, ищут свидетелей. К тому же приходится доверяться сообщнику,  чего
прежде не случалось никогда. И кому - двадцатилетнему негру, которого он
практически не знает, который вполне может решить,  что  выгоднее  будет
сдать Морриса. Однако такая зависимость от самых что ни  на  есть  низов
несла в себе оттенок сладостного покаяния, волновала риском и унижением.
Правда, после Массимины такое - все  равно  что  подбирать  объедки,  но
остается стерпеть и это.
   Моррис поднялся, помозолил глаза официантке и оставил щедрые чаевые -
в надежде, что та его  запомнит  и  подтвердит  пребывание  здесь,  если
потребуется  дать  отчет  о  своих  передвижениях.  Когда  он  пересекал
площадь, направляясь к машине, на него налетел скелет, за которым гнался
Винни-Пух. Мальчишка в черном трико с намалеванными  светящейся  краской
костями упал и захныкал. Моррис поднял малыша.  Боже,  как  ему  хочется
своего ребенка! Чей-то папаша загоготал:
   - Povero scheletrino, не надо было убегать с кладбища!
   И тут Моррис осознал, что трупы зарывают - разумеется, на  кладбищах.
Особенно если надо кого-то похоронить со вкусом. А кто здесь лучше  всех
разбирается в кладбищах? Конечно, Кваме.

***

   Синьора Тревизан покоилась в салоне,  Антонелла  была  рядом.  Моррис
тихо вошел в комнату и отметила, как гармонично вписался гроб в интерьер
саорна.  -  Будто  только  сейчас  раскрылось  истинное   предназначение
громоздких  виньеток  красного  дерева  и  мраморных  дверных   проемов,
массивных буфетов и тусклых канделябров: служить  достойным  обрамлением
последнего земного приюта, радушно принимать усопших в объятия лепнины и
бронзы. Быть может, подумал Моррис,  все  латинские  традиции  домашнего
быта  развились  вокруг  похоронных   обрядов.   Несомненно,   ни   одна
провинциальная гостиная не  выглядит  законченной,  пока  посередине  не
стоит гроб. Моррис безошибочно понял, что требовалось от него:  тихонько
присел на один  из  стульев  с  прямыми  спинками  и  склонил  голову  в
беззвучной молитве, прикрыв лицо руками.  Соблюдение  обрядов  неизменно
приносило ему радость.
   К тому же отнюдь не лишне произвести впечатление на бедную Антонеллу,
перед которой он теперь в какой-то степени обязан отчитываться о  делах.
Минуту молчания можно  использовать,  чтобы  вчерне  обдумать  ближайшие
планы. Что, если тело найдут до того, как Моррис успеет его  похоронить?
А если нет, то как хоронить? Насколько осуществима идея с кладбищем?  Но
ум, как и в кафе час назад, отказывался от серьезных решений, будучи  не
в силах  сосредоточиться  на  последовательности  спасительных  ходов  и
уловок.  Просто  Моррис  по-другому  устроен.  Все,  что  он   может   -
реагировать на ситуацию, чувствовать дрожь каната под ногой и делать шаг
вперед, даже не планируя следующего, а всего лишь  созерцая  и  надеясь,
что все обойдется. Неожиданно Моррис понял, что те качества, которые  он
презирал в себе больше всего - легкомыслие и спонтанность - он  и  любил
всего сильнее.
   В смутном беспокойстве он подглядывал за Антонеллой сквозь  пальцы  -
так же, как когда-то в церкви, куда водила его мать. - Невестка  встала,
подошла к окну и  задернула  шторы,  отгораживаясь  от  последних  лучей
зимнего заката. Свечи разорвали темноту,  в  оголовье  и  изножье  гроба
задергались тени. Уронив руки и возведя очи  горе,  как  после  молитвы,
Моррис отметил, как преобразила  возвышенная  скорбь  лицо  Антонеллы  в
мягком колеблющемся свете. Несомненно, страдания ее красят. Он  печально
улыбнулся невестке над телом ее матери.
   Антонелла начала всхлипывать.
   - Povera Mamma, я ведь теперь даже не в состоянии  проводить  ее  как
следует, из-за Бобо... O Dio! - Голос сироты во цвете  лет  был  глух  и
надтреснут - надо думать, не только от  слез,  но  еще  из-за  таблеток,
которыми ее напичкали. - Povera, povera Mamma, она была  такой...  таким
замечательным человеком.
   - Si, - грустно согласился Моррис. -  Да,  поистине.  -  Но  вот  что
любопытно, тут же подумал он, у гроба они сидят  только  вдвоем.  Будучи
столь  замечательной  особой,  синьора  Тревизан,  похоже,   не   сумела
обзавестись толпой друзей, готовых  оплакивать  ее  кончину.  Тем  более
глупо было с ее стороны отвергать дружбу Морриса, отталкивать протянутую
руку, которую  он  честь  по  чести  предложил  младшей  и,  несомненно,
умнейшей из дочерей. Надо думать, старая карга уже в первом  круге  ада,
где получают воздаяние гордыня и злонравие.
   Антонелла подняла на него глаза, полные  слез.  Кажется,  непрерывные
скачки  маятника  -  от   эйфории   к   отчаянию   -   сделали   Морриса
сверхчувствительным к  любым  деталям.  Волнующая  густота  не  тронутых
пинцетом бровей, строгость прямых волос, просто зачесанных  за  уши.  Он
понял, что никогда еще не замечал Антонеллу по-настоящему, и открывшаяся
глубина  собственного  взгляда  возбудила  его  даже  больше,  чем  сама
женщина.
   Может быть, из трех сестер надо было выбрать ее?
   - Там была кровь? - выдавила она дрожащим голосом. - В офисе, я  имею
в виду.
   Моррис поколебался.
   - Совсем немного, - честно ответил он. - На полу, возле стола. Только
пятнышко, по сути. Как если бы кто-то порезал палец или что-нибудь вроде
того.
   Боже мой. O Dio, Dio,  Dio!  Ну  почему  надо  было  случиться  всему
сразу?!
   - Беда. - Больше Моррис  ничего  не  смог  сказать.  Если  Кваме  его
продаст, тогда пиши пропало.
   - Инспектор беседует с Паолой в столовой.
   - Я знаю. - Чтобы хоть как-то ободрить невестку, Моррис добавил:
   - Бобо, должно быть, отчаянно сопротивлялся. По офису  словно  ураган
пронесся...
   Антонелла снова отчаянно разрыдалась,  сгорбившись  и  закрывая  лицо
руками. Пламя свечей затрепетало, как бы откликнувшись  на  ее  чувства.
Тени пробежали по склоненной голове,  лаская  тонкие  запястья,  тяжелую
грудь под траурным платьем. Восковой клюв синьоры Тревизан, казалось, то
вытягивался к потолку, то съеживался - вновь.
   Моррис зачарованно озирался. Он артист, в конце  концов,  и  все  ему
едино - что карнавал, что бдение у гроба, что брачное ложе.
   "Утешь ее", - прошептала Мими.
   Он ощутил - запах ее духов, и сцена превратилась в завершенный образ:
Антонелла, гроб, синьора Тревизан - все было написано маслом на  холсте.
А аромат Мими сделал и его деталью картины.
   "Надо ее приласкать, Морри".
   "Мими!" - Моррис оттолкнул стул.
   Обойдя гроб, он уже поднял руку, чтобы положить  на  плечо  невестки,
когда Паола окликнула его от двери.  Живописный  образ  распался,  снова
превратившись в собрание лиц и предметов.
   - Они хотят поговорить с тобой, - глаза жены  блеснули  в  полумраке,
отразив огоньки свечей.
   - Va bene.
   Когда он выходил, Паола шепнула вслед:
   - Я им сказала, что ты звонил мне в девять пятнадцать. Сегодня утром.
   Моррис обернулся в недоумении.
   - Зачем?
   - Девять пятнадцать, -  повторила  она,  непонимающе  округлив  карие
глаза.
   На полчаса позже, чем на самом деле.
   Моррис нервно пожал плечами и направился в соседнее помещение, где за
огромным дубовым столом сидели двое в светлых плащах, всем своим видом и
манерами как будто стараясь подчеркнуть, что  они  здесь  посторонние  -
официальные лица зашли по делу. Еще до того, как грузная  фигура  справа
развернулась к Моррису, он узнал  Марангони.  Того  самого!  На  миг  он
зажмурил глаза - в это просто нельзя было  поверить.  Все  равно  что  с
первого раза вытащить виселицу из колоды гадальных карт в семьдесят  два
листа. О небо, ну не единственный же он инспектор  в  городской  полиции
Вероны!
   - Buona sera, - поздоровался Моррис со всей учтивостью, но  чувствуя,
как весь иссыхает и съеживается,  словно  скомканная  бумажка.  Рядом  с
инспектором  разложил  свой  блокнот  помощник  -  тот  же  самый  тощий
смуглолицый тип.
   - Весьма, весьма печально, - начал  Марангони,  -  что  нам  пришлось
встретиться вновь в столь драматических, я бы даже  сказал,  трагических
обстоятельствах.
   - Si, si, e - vero. В самом деле. - Затем, чуточку слишком  поспешно,
Моррис добавил:
   - Как вам  должно  быть  известно,  я  уже  сообщил  все,  что  знал,
карабинерам, нынче утром, прямо на месте происшествия. Не, вижу...  э-э,
что бы еще...
   Марангони с тех пор так  и  не  привел  в  порядок  свои  зубы.  Либо
полицейским слишком мало платят,  либо  у  него  не  правильная  система
ценностей. Или просто комплексы от избыточного веса. Нижний резец  слева
совсем   почернел.   Закурив   сигарету,   хотя   отсутствие   пепельниц
недвусмысленно показывало, что здесь не курят, тучный инспектор пояснил:
   - Карабинеры отвечают  за  territorio  extraurbano  -  пригородную  и
сельскую местность. Полиция несет службу в  границах  города.  Учитывая,
что мы имеем дело с возможным  похищением  члена  семьи,  проживающей  в
пределах городской коммуны, обе службы ведут расследование параллельно.
   - Понимаю.
   Стало быть, подумал Моррис, за спиной у него  не  только  труп,  угон
машины, и возможно, еще какие-то улики,  заметные  на  фото,  снятом  со
спутника. Теперь за ним гонятся сразу две службы, карабинеры и  полиция.
Все же неожиданно для себя  он  порадовался,  что  дело  опять  поручили
Марангони. Любая память о прошлом приятна - приближает его к Мими.
   - Значит, мне придется повторять все сначала? -  спросил  он  устало,
давая почувствовать иронию.
   - Присядьте пока вот сюда, - Марангони указал на стул, который  скоро
отойдет в собственность Морриса. - Основные факты коллеги нам  сообщили.
Так что я бы хотел только задать парочку дополнительных вопросов.
   Моррис сел напротив инспектора. Тихоня помощник продолжал строчить  в
блокноте со скоростью, никак не соответствующей  тем  двум-трем  фразам,
что Моррис успел произнести. А нет  ли,  часом,  на  его  одежде  или  в
поведении чего-нибудь такого, что могло  его  выдать?  Он  посмотрел  на
руки, чтобы проверить, не присохла ли кровь под ногтями, и обнаружил,  к
своему ужасу, что пальцы дрожат.
   - Два вопроса, если быть точным. Первый: незадолго  до  того,  как  в
офисе произошло то,  что  там  произошло,  синьор  Позенато  позвонил  в
полицию...
   -  Davvero?  -  удивление  было,  возможно,  чуточку   поспешным.   -
Карабинеры мне не говорили.
   - Потому что сами не знали в то время,  -  усмехнулся  Марангони.  Он
определенно разжирел  с  тех  пор,  как  занимался  делом  Массимины.  -
Позенато ведь звонил нам, а не им.
   - А по какому поводу? Может быть, тут  и  кроется  разгадка.  -  Едва
вымолвив это, Моррис понял, из какой ловушки только что ускользнул.
   - Нет, вы меня не так поняли. Связь прервалась.
   - А, теперь понятно. То-то телефон валялся разбитый.
   - Странно то, что, по словам оператора, принявшего  звонок,  Позенато
не казался особенно взволнованным или испуганным.
   Марангони замолчал, упершись в Морриса свинячьими  глазками.  Но  тот
даже расслабился слегка. Это как езда на  велосипеде,  подумал  он.  Раз
научившись держать равновесие, уже не  забудешь.  Даже  через  годы  все
вспоминается за полминуты. С  чувством,  с  толком,  с  расстановкой  он
напустил на себя озадаченный вид.
   - Не казался? И что же?
   - Но после того, как разговор был прерван  и  случилось  еще  что-то,
Позенато закричал: "Ты спятил?" или нечто в этом  роде.  Это  опять-таки
показывает, что он был скорее удивлен, чем напуган.
   Моррис покачал головой в явном недоумении. Помощник инспектора бросил
писанину и теперь с довольно нервной  улыбкой  смотрел  на  него  сквозь
блики канделябров на стеклах  очков.  Моррис  обратил  внимание  на  его
дурацкий галстук кричащей тропической расцветки, в  лимонах  и  бананах.
Такие галстуки носят люди, когда хотят замаскировать мнимой беспечностью
свои комплексы хронических неудачников. Вновь  воспрянув  духом,  Моррис
решил обязательно повесить настенные светильники, и чтобы лампочки в них
были не меньше шестидесяти ватт.
   - Из этого можно сделать вывод, что он был хорошо знаком с убийцей, -
заключил Марангони.
   Моррис изобразил согласие пополам с сомнением:
   - Может статься.
   Инспектор вдруг подался к нему, грузно облокачиваясь на стол:
   - А сейчас я хочу, чтобы вы мне  сказали,  кто  этот  убийца,  синьор
Дакворт!
   Моррис встревожился. Он не ожидал атаки прямо в лоб. Выигрывая время,
он спросил:
   - Значит, вы не допускаете мысли, что это может  оказаться  еще  одно
похищение?
   Его слова заставила Марангони слегка спустить на тормозах.
   - No, per niente.
   - Тогда это, видимо, все-таки дело карабинеров, - выдал  Моррис,  как
бы сам удивившись несвоевременной мысли.
   Но Марангони не отвлекался.
   - Синьор Дакворт,  -  сказал  он,  делая  ударение  на  втором  слоге
фамилии, - я спросил вас: кто убийца?
   Моррис сделал глубокий вдох,  изображая  сомнения,  затем  вроде  как
решился.
   -  Видите  ли,  инспектор...  кстати,  как  вас  правильно  называть,
инспектором, полковником или еще  как-нибудь?  А  то  я  с  карабинерами
совсем запутался.
   - Инспектор - это инспектор, - равнодушно сказал Марангони  и  принял
прежнюю позу. - Не  забивайте  голову  должностями  и  званиями,  синьор
Дакворт. Просто скажите, что вы думаете.
   - Я не хотел вас обидеть. Но, видите ли, инспектор, дело в том, что у
таких людей, как Позенато, враги  повсюду.  У  него  своя  фирма  -  ну,
скорее, это фирма семьи Тревизан: его собственная родня, как бы сказать,
отодвинула его от бизнеса. Он управляет компанией... э-э, - хм... мне не
очень удобно говорить, будучи самому членом правления, но раз это  может
как-то помочь  Бобо...  так  вот,  он  это  делает  таким  образом,  что
открываются широкие возможности для взяточничества.
   Выложив это  одним  духом,  Моррис  почувствовал  себя  канатоходцем,
преодолевшим Большой Каньон по бельевой веревке.
   Марангони откинулся на стуле и затянулся сигаретой, пристально  глядя
на Морриса, которому - вот ирония судьбы  -  именно  теперь  нужно  было
притворяться взволнованным.
   - В компании применяются различные... э-э, не вполне законные схемы.
   Помощник заскреб пером по бумаге. Марангони явно ждал многообещающего
продолжения, но с этим Моррис предпочел пока обождать.
   Наконец    инспектор     произнес     вполне     благодушно,     даже
покровительственно:
   - В Италии это довольно обычная практика.
   Моррис нервно поежился.
   - У меня мало опыта в таких вещах, в основном знаю из газет.
   - Так о каких схемах вы говорите?
   Моррис выдержал драматичную паузу, но затем решил еще  прозондировать
почву.
   - Если я расскажу, это означает, что компанию станут  проверять?  Это
может нас разорить.
   - Поживем, увидим, - отеческая  мягкость  н