глубина и так
далее; оставлял каждый из этих аспектов столь же плохо определенным, как и
само Качество, но демонстрировал им это тем же способом -- чтением в
классе. Он показывал, как аспект Качества под названием "единство",
сбитость повествования, можно улучшить навыком под названием "составление
плана". Авторитетность аргумента можно усилить методом под названием
"примечания", дающие авторитетную отсылку. Планы и примечания --
стандартные вещи, которым учат во всех начальных классах по композиции, но
теперь, как у инструментов для улучшения Качества, у них появлялась цель. И
если студент просто сдавал кипу невнятных ссылок или небрежный план,
показывая тем самым, что просто отбарабанил зубрежное задание, ему можно
было сказать, что несмотря на то, что его работа вроде бы отвечает букве
задания, очевидно, что она не отвечает цели Качества и, следовательно, не
имеет никакой ценности.
     Теперь, в ответ на вечный студенческий вопрос: как мне это сделать? --
который раздражал его вплоть до ухода в отставку, он мог ответить: "Нет
никакой разницы, как ты это сделаешь! Делай так, чтобы было хорошо."
Упрямый студент мог бы спросить в классе: "Но откуда мы знаем, что хорошо?"
-- но еще до того, как отзвучит фраза, он понимал, что ему уже ответили.
Кто-нибудь другой обычно говорил ему: "Ты это просто видишь." А если тот
говорил: "Нет, не вижу," -- то ему отвечали: "Нет, видишь. Он это доказал."
Студент был окончательно и совершенно пойман в необходимость самостоятельно
выносить суждения о Качестве. Именно это -- и только это -- учило его
писать.
     Вплоть до настоящего времени Федра академическая система принуждала
говорить не то, что он хотел, даже если он знал, что это заставляло
студентов держаться в рамках искусственных форм, уничтожавших их
собственное творчество. Студенты, действовавшие согласно его правил, потом
осуждались за свою неспособность творить или производить работу, отражавшую
их собственные, личные мерки того, что хорошо.
     Теперь же с этим было покончено. Вывернув наизнанку основное правило,
по которому все, чему надо научить, сначала должно быть определено, он
нашел выход. Он не указывал ни на какой принцип, ни на какое правило
хорошего письма, ни на какую теорию -- но он, тем не менее, указывал на
что-то весьма реальное, чью реальность они не могли отрицать. Пустота,
созданная отменой оценок, внезапно заполнилась позитивной целью Качества, и
все встало на свои места. Изумленные студенты подходили к его кабинету и
говорили: "Я раньше просто ненавидел английский. Теперь я на него трачу
больше времени, чем на что-либо другое." И не просто один или два --
многие. Вся концепция качества была прекрасна. Она работала. Это была та
таинственная личная, внутренняя цель каждой творческой личности -- наконец,
вынесенная на доску.

     Я оборачиваюсь посмотреть, как дела у Криса. На его лице видна
усталость.
     Я спрашиваю:
     -- Как ты себя чувствуешь?
     -- О'кей, -- отвечает он, но в голосе звучит вызов.
     -- Мы можем остановиться в любом месте и разбить лагерь, -- предлагаю
я.
     Он мечет в меня свирепый взгляд, и поэтому я больше ничего не говорю.
Вскоре я вижу, как он пытается меня обойти по склону. Должно быть, с
большим усилием, но он выдвигается вперед. Мы идем дальше.

     Федр забрался так далеко с этой концепцией Качества, поскольку
намеренно отказывался смотреть за пределы непосредственного опыта классной
комнаты. Утверждение Кромвеля: "Никто никогда так высоко не забирается, как
тот, кто не знает, куда идет," -- можно полностью применить к этой
ситуации. Он не знал, куда шел. Он знал только то, что это срабатывало.
     Со временем, однако, он начал задавать себе вопрос, почему оно
срабатывало, -- в особенности, когда уже понимал, что это иррационально.
Чего ради должен работать иррациональный метод, если все рациональные --
такое дерьмо? В нем быстро росло интуитивное чувство, что он споткнулся
отнюдь не на маленьком трюке. Все шло гораздо дальше. Насколько дальше --
этого он не знал.
     То было началом кристаллизации, о которой я уже говорил. Другие в то
время удивлялись: "Чего он так переживает по поводу этого "качества"?" Но
видели они только слово и его риторический контекст. Они не знали его
прошлого отчаянья от абстрактных вопросов самого существования, которые он,
побежденный, вынужден был забросить.
     Если бы кто-нибудь другой спросил: Что такое Качество? -- то это было
бы просто вопросом. Но когда так спрашивал он, то для него (из-за всего
прошлого) одновременно во все стороны расходились круги волн -- согласно
структуре не иерархической, а концентрической. В центре ее, генерируя сами
волны, находилось Качество. Пока эти волны мысли для него расходились, я
уверен, он в полной мере ожидал, что каждая волна достигнет какого-то
берега существующих порядков мысли, -- чтобы у него появилось нечто вроде
объединенных отношений с этими мыслительными структурами. Но никакого
берега ничего так и не достигло вплоть до самого конца -- если этот берег
вообще существовал. Для него там не было ничего, кроме всеразбегающихся
волн кристаллизации. Я теперь попробую проследить за этими волнами
кристаллизации -- второй фазой его исследования качества, -- как смогу.

     Каждым своим движением Крис впереди показывает, что он утомился и
сердится.
     Он спотыкается, дает веткам цепляться за себя вместо того, чтобы
отгибать их.
     Жалко это видеть. Можно, наверное, обвинить и бойскаутский лагерь, в
котором он пробыл две недели до нашего отъезда. Из того, что он мне
рассказал, ясно, что они там весь этот опыт вольного воздуха превратили в
сплошное выпячивание своего "я". Доказывание собственной взрослости. Он
начал в низшем классе, где, как ему тщательно показали, находиться довольно
позорно... первородный грех. Затем ему позволили доказать себя длинной
цепочкой свершений -- плаваньем, завязыванием узлов... он перечислил
десяток, но я их забыл.
     Я уверен, что если пацаны в лагере должны достигать каких-то целей,
связанных с их "я", то это вселяет в них и энтузиазм, и дух товарищества,
но, в конечном счете, мотивация такого типа разрушительна. Любое усилие с
самовосхвалением в качестве конечной точки неминуемо завершится
катастрофой. Теперь мы за это платим. Когда пытаешься взобраться на гору,
чтобы доказать, какой ты большой, то почти никогда вершины не достигнешь. А
если даже и достигнешь, то победа окажется пустой. Для того, чтобы
поддерживать победу, придется доказывать ее себе вновь и вновь каким-нибудь
другим образом -- снова, снова и снова, вечно стремиться наполнить
фальшивый образ, с неотступным страхом, что этот образ -- не истинен, и что
кто-нибудь рано или поздно это обнаружит. Это -- никогда не метод.
     Из Индии Федр написал письмо о паломничестве на святую гору Каилас --
к истоку Ганги и обители Шивы, высоко в Гималаях -- в обществе святого
человека и его последователей.
     Он так и не дошел до горы. На третий день он в измождении сдался, и
паломничество продолжалось уже без него. Он писал, что физическая сила у
него была, но физической силы недостаточно. У него была интеллектуальная
мотивация, но этого тоже не все. Он не думал, что самонадеян, но считал,
что предпринимает паломничество ради расширения собственного опыта, ради
достижения понимания для самого себя. Он пытался использовать гору в
собственных целях -- так же, как и само паломничество. Он расценивал себя
как неизменную сущность, а не паломничество и не гору, и поэтому оказался к
нему не готов. Он размышлял, что другие паломники -- те, что достигли горы,
-- возможно, чувствовали святость горы настолько сильно, что каждый шаг для
них был актом преданности, покорности этой святости. Святость горы,
вселенная в их души, давала им силы вынести гораздо больше того, что мог
вытерпеть он, обладавший большей физической силой.
     Для нетренированного глаза эгоистическое карабканье в гору и
самоотверженное карабканье могут показаться совершенно идентичными. Оба
вида скалолазов ставят одну ногу перед другой. Оба вдыхают и выдыхают
воздух с той же частотой. Оба останавливаются, когда устают. Оба идут
вперед, когда отдохнут. Но какое же между ними различие! Эго-скалолаз
подобен инструменту, калибровка которого сбилась. Он переставляет ногу на
секунду раньше или позже. Он, скорее всего, не увидит прекрасных лучей
солнца, струящихся сквозь кроны деревьев. Он продолжает идти, даже когда
небрежность шага указывает на то, что он устал. Он отдыхает, когда не надо.
Он смотрит вверх на тропу, пытаясь увидеть, что впереди, даже когда знает,
что там, поскольку посмотрел туда секунду назад. Он идет слишком быстро или
слишком медленно в существующих условиях, и когда разговаривает, то говорит
всегда о каком-то другом месте, о чем-то другом вообще. Он здесь, но его
здесь нет. Он отрицает "здесь", оно не приносит ему радости, он хочет
находиться на этой тропе дальше, чем то место, где он сейчас, а когда
попадает туда, это также не принесет ему счастья, потому что тогда оно
будет "здесь". Все, чего он ищет, все, чего он хочет -- вокруг него, но он
этого не желает, потому что оно -- вокруг него. Каждый шаг -- усилие, и
физически, и духовно, поскольку он представляет свою цель внешней и
отдаленной.
     Но это теперь, кажется, -- проблема Криса.

                                    18

     Существует целая ветвь философии, касающаяся определения Качества,
известная под названием "эстетика". Ее вопрос -- что имеется в виду под
прекрасным? -- прослеживается вплоть до античности. Но когда Федр был
студентом-философом, он яростно отталкивался от всей этой ветви знания. Он
почти намеренно провалил единственный курс по ней, который посещал, и
написал несколько работ, где подвергал и преподавателя, и сам материал
свирепым нападкам. Он ненавидел и поносил все.
     Такую реакцию в нем вызывал не один конкретный эстетик. Все они
вместе. И никакая определенная точка зрения не приводила его в ярость так,
как мысль о том, что Качество должно подчиняться какой бы то ни было точке
зрения. Интеллектуальный процесс вынуждал Качество идти к нему в рабство,
проституировал его. Думаю, именно это служило источником его ярости.
     В одной работе он написал: "Эти эстетики думают, что их предмет --
какая-то мятная карамелька, а сами они обладают привилегией обсасывать ее
своими жирными губами; то, что можно поглощать, интеллектуально
разделывать, насаживать на вилку и отправлять ложкой в рот, кусок за
куском, с подобающими замечаниями гурманов -- меня уже от этого тянет
блевать. То, что они обсасывают своими губами -- гниль того, что они убили
уже давно."
     Теперь, когда сделан первый шаг процесса кристаллизации, он видел, что
когда Качество продолжает оставаться не определенным определениями, целая
сфера под названием "эстетика" сметается напрочь с лица земли... полностью
лишается всех прав на существование... капут. Отказом определить Качество
он полностью поместил его за пределы аналитического процесса. Если не
можешь определить Качество, то тем самым никак не можешь подчинить его
никакому интеллектуальному правилу. Эстетикам больше нечего сказать. Вся их
сфера -- определение Качества -- исчезла.
     Мысль об этом приводила его в полный восторг. Как будто открыл
средство от рака. Больше никаких объяснений, что такое искусство. Никаких
замечательных критических школ экспертов, существующих ради рационального
определения того, в чем каждый композитор преуспел, а в чем провалился. Им
всем, вплоть до самого последнего всезнайки, придется, наконец, заткнуться.
Это больше не просто интересная мысль. Это мечта.
     Не думаю, что в начале кто-либо действительно видел, что он собирается
сделать. Видели интеллектуала, пытающегося донести до них нечто, обладающее
всеми регалиями рационального анализа в преподавании. Они не видели, что
его цель совершенно противоположна той, к которой они привыкли. Он не
развивал рациональный анализ дальше. Он его блокировал. Он обращал метод
рациональности против него самого, против своих же, защищая иррациональную
концепцию, неопределенную сущность, называемую Качеством.
     Он писал: "<1> Каждый преподаватель английского по композиции знает,
что такое Качество. (Любому преподавателю, который этого не знает, следует
этот факт тщательно скрывать, ибо это непременно послужит доказательством
его некомпетентности.) <2> Любому преподавателю, который думает, что
качество письма может и должно быть определено прежде, чем преподавать его,
следует брать и определять его. <З> Все, кто чувствует, что качество письма
существует, но не может быть определено, и что ему следует обучать в любом
случае, могут с выгодой воспользоваться следующим методом обучения чистому
качеству в письме без определения его."
     А дальше описывал некоторые методы сравнения, которые разрабатывал в
классе.
     Думаю, он на самом деле надеялся, что кто-то клюнет, бросит ему вызов
и попытается дать определение Качества. Но никто этого так и не сделал.
     Тем не менее, небольшое вводное замечание по поводу того, что
неспособность определить Качество -- доказательство некомпетентности,
вызвало на отделении удивленно вскинутые брови. В конце концов, он был
младшим членом, и от него пока не ожидали выдвижения стандартов
деятельности для тех, кто старше.
     Его право говорить, как хочется, оценили, и старшие члены, кажется,
получили удовольствие от независимости его мысли и поддержали его как-то
по-церковному. Но, в отличие от верования многих оппонентов академической
свободы, церковное отношение никогда не заключалось в том, что учителю
позволено болтать все, что приходит в голову, вообще безо всякой
ответственности. Церковное отношение заключается просто в том, что
ответственность должна существовать перед Богом Разума, а не перед идолами
политической власти. Тот факт, что он оскорблял людей, не имел никакого
значения для истинности или ложности того, что он говорил, и этически
сразить его за это было невозможно. Но его готовы были сразить -- этически
и со смаком -- за любое проявление бессмысленности. Он мог делать все, что
хотел, если только мог оправдать это с точки зрения разума.
     Но как, к дьяволу, вообще можно оправдать отказ определить что-либо?
Определения -- основание разума. Без них нельзя рассуждать. Он мог
некоторое время сдерживать нападки причудливой диалектической работой ног и
оскорблениями по части компетентности и некомпетентности, но рано или
поздно пришлось бы выдвигать нечто более существенное. Его попытка выйти с
чем-то существенным привела к дальнейшей кристаллизации за традиционными
границами риторики -- к кристаллизации, выводящей в царство философии.

     Крис оборачивается и бросает на меня измученный взгляд. Теперь уже
недолго. Еще до того, как мы отправились в путь, имелись намеки на то, что
это наступит. Когда ДеВиз сказал соседу, что я искушен в хождении по горам,
и в глазах Криса зажегся огонек восхищения. Для него это было по-крупному.
Скоро он выдохнется, и тогда можно будет останавливаться на ночь.
     О-оп! Вот так. Упал. Не встает. Ужасно аккуратно и выглядит не очень
случайно. Теперь он смотрит на меня с болью и злостью, ища в моих глазах
осуждения. Я его не показываю. Сажусь рядом и вижу, что он почти
разгромлен.
     -- Ну, -- говорю я, -- можем или остановиться здесь, или идти дальше.
Что ты хочешь?
     -- Все равно, -- говорит он. -- Я не хочу...
     -- Чего ты не хочешь?
     -- Мне все равно, -- сердито отвечает он.
     -- Ну, раз тебе все равно, то пойдем дальше, -- говорю я, ловя его на
слове.
     -- Мне не нравится этот поход, -- говорит он. -- Он неинтересный. Я
думал, он будет интересным.
     Злость чуть не застает меня врасплох:
     -- Может и так, -- отвечаю я, -- но ты бы лучше подумал, прежде чем
так говорить.
     В его глазах я вижу внезапный проблеск страха, и он поднимается.
     Мы идем дальше.
     Небо над другой стеной ущелья затягивает тучами, а ветер в соснах
вокруг становится холодным и зловещим.
     Но крайней мере, по холоду легче идти...

     Я говорил о первой волне кристаллизации за пределами риторики, которая
стала результатом отказа Федра определять Качество. Ему надо было ответить
на вопрос: Если не можешь его определить, то почему ты думаешь, что оно
существует?
     Его ответ был старым ответом, принадлежавшим философской школе,
называемой реализм. "Вещь существует," -- утверждал он, -- "если мир без
нее не может нормально функционировать. Если мы можем показать, что мир без
Качества функционирует ненормально, мы тем самым покажем, что Качество
существует, определено оно или нет." И вслед за этим принялся вычитать
Качество из описания мира, каким мы его знаем.
     Первой жертвой подобного вычитания, говорил он, будут изящные
искусства. Если в искусстве не можешь отличить плохого от хорошего, то оно
исчезает. Нет смысла вешать на стену картину, если голая стена смотрится
так же неплохо. Нет смысла в симфониях, когда царапанье по пластинке или
гудение проигрывателя тоже приятно слушается.
     Исчезнет поэзия, поскольку смысл в ней появляется лишь изредка, а
практической ценности нет никакой. И, что интересно, пропадет комедия. Все
перестанут понимать шутки, поскольку разница между чувством юмора и его
отсутствием -- это Качество в чистом виде.
     Затем он заставил исчезнуть спорт. Футбол, бейсбол, игры всех видов --
испарятся. Счет больше не будет мерой того, что имеет смысл, а останется
пустой статистикой, как количество камней в куче гравия. Кто будет ходить
на них смотреть? Кто будет играть?
     Потом он вычел Качество из рынка и предсказал перемены, которые там
произойдут. Поскольку качество вкуса не будет иметь смысла, в магазинах
останутся только самые основные крупы -- рис, например, кукурузная мука,
соевые бобы и мука; возможно, также какое-нибудь неопределенное мясо,
молоко для грудных детей, а также витаминные и минеральные наполнители для
восполнения недостатка. Алкогольные напитки, чай, кофе и табак пропадут.
Так же, как и кино, танцы, пьесы и вечеринки. Все мы будем пользоваться
общественным транспортом. Все будем носить армейские сапоги.
     Огромная часть нас останется без работы, но это, вероятно, временно --
до тех пор, пока не переориентируемся на работу, в сущности, без Качества.
Прикладная наука и технология коренным образом изменятся, но чистая наука,
математика, философия и, в особенности, логика останутся безо всяких
изменений.
     Федр нашел это последнее особенно интересным. Чисто интеллектуальные
занятия менее всего подвержены вычитанию Качества. Если Качество опустить,
только рациональность останется неизменной. Это странно. С чего бы так?
     Он не знал. Но знал, что вычитание Качества из картины мира, каким мы
его знаем, обнаружило величие и важность этого термина, о которых поначалу
он и не подозревал. Мир может функционировать без Качества, но жизнь будет
такой скучной, что еЈ едва ли стоить жить. Фактически, не стоит жить
вообще. Слово стоить -- термин Качества. Жизнь просто будет житься безо
всяких ценностей или целей.
     Он оглянулся на то, куда завела его эта линия мысли, и решил, что
доказал свою точку зрения. Поскольку очевидно, что мир не функционирует
нормально при отнятом Качестве, Качество существует, определено оно или
нет.
     Вызвав это видение мира без Качества, он вскоре обратил внимание на
его сходство с некоторыми социальными ситуациями, о которых уже читал. На
ум пришли Древняя Спарта, коммунистическая Россия и ее сателлиты. Красный
Китай, "Прекрасный Новый Мир" Олдоса Хаксли и "1984" Джорджа Оруэлла. Также
из собственного опыта он припомнил людей, которые только приветствовали бы
этот мир без Качества. Те же, кто пытался заставить его бросить курить. Они
хотели рациональных причин, по которым он курил, а когда их у него не
находилось, они становились очень надменными, будто он потерял лицо или еще
что-то