ит, я осторожно выбираюсь из
палатки, выпрямляюсь и потягиваюсь.
     Ноги и спина движутся туго, но не болят. Несколько минут я делаю
гимнастику, чтобы растормошить их, а затем резко рву бегом с бугра к
соснам. Так лучше.
     Сегодня утром хвойный запах густ и влажен. Я сажусь на корточки и
смотрю сверху на утренний туман в ущелье внизу.
     Потом возвращаюсь к палатке; шум изнутри уже говорит о том, что Крис
проснулся, и когда я заглядываю туда, то вижу, как он молча оглядывается по
сторонам. Он просыпается долго, и только минут через пять мозги у него
прогреются настолько, чтоб он начал разговаривать. Пока же он просто
щурится на свет.
     -- Доброе утро, -- говорю я.
     Нет ответа. Несколько капель падают с сосны.
     -- Ты хорошо поспал?
     -- Нет.
     -- Это плохо.
     -- Почему ты так рано встал? -- спрашивает он.
     -- Уже не рано.
     -- Сколько времени?
     -- Девять часов, -- отвечаю я.
     -- Мы часов до трех, наверное, не спали.
     До трех? Если он не спал, то ему за это придется сегодня поплатиться.
     -- Ну, я, например, спал, -- говорю я.
     Он странно смотрит на меня:
     -- Ты мне не давал спать.
     -- Я?!
     -- Разговаривал.
     -- В смысле -- во сне?
     -- Нет, про гору!
     Тут что-то не так.
     -- Я ничего не знаю про гору, Крис.
     -- Ну, ты про нее говорил всю ночь. Ты сказал, что на вершине горы мы
увидим все. Ты сказал, что мы с тобой там встретимся.
     Мне кажется, ему приснилось.
     -- Ну как же мы можем с тобой там встретиться, если мы уже вместе?
     -- Не знаю. Это ты сказал. -- Он выглядит расстроенным. -- Ты говорил
так, будто ты пьяный или еще что-нибудь.
     Он еще не совсем проснулся. Пусть лучше просыпается себе мирно. Но мне
хочется пить, и я вспоминаю, что оставил канистру внизу, надеясь, что
найдем в пути достаточно воды. Тупица. Теперь завтрака не будет до тех пор,
пока не перевалим через хребет и не спустимся на другую сторону как можно
дальше, чтобы найти ручей.
     -- Нам бы лучше собрать все и начать двигаться, -- говорю я, -- если
мы хотим найти воду для завтрака.
     Снаружи уже тепло, а днем, может, даже будет жарко.
     Палатка сворачивается легко, и я доволен, что все осталось сухим.
Через полчаса мы уже упакованы. Теперь, если не считать прибитой травы,
место выглядит так, будто здесь никого не было.
     Предстоит еще много карабкаться вверх, но, найдя тропу, мы
обнаруживаем, что это легче, чем вчера. Мы выбираемся на закругленную
верхнюю часть хребта, где склон не такой уж крутой. Похоже, сосны здесь
никогда не рубили. Весь прямой солнечный свет отгорожен от земли, и
никакого подлеска нет вообще. Только пружинящий пол из хвои, открытый,
просторный и легкий для ходьбы...

     Пора продолжать Шатокуа: вторая волна кристаллизации, метафизическая.
     Это извлеклось на свет как реакция на дикую и бессвязную болтовню
Федра по части Качества, когда английский факультет Бозмена,
проинформированный о квадратности собственных членов, поставил ему
закономерный вопрос: "Существует ли это ваше неопределенное "качество" в
тех вещах, которые мы наблюдаем? Или же оно субъективно и существует только
в наблюдателе?" Простой, достаточно нормальный вопрос, и с ответом его
никто не торопил.
     Ха. Не было надобности спешить. Сокрушающий удар, вопрос, сбивающий
наземь, нокаут, "особый субботний" -- тот, от которого не оправишься.
     Поскольку если Качество существует в объекте, то нужно просто
объяснить, почему научные инструменты не способны его обнаружить. Надо
предложить инструменты, которые будут его обнаруживать, или же просто
сжиться с объяснением, что, мол, инструменты его не обнаруживают, поскольку
вся твоя концепция качества -- как бы это повежливее -- просто большая куча
чепухи.
     С другой стороны, если оно субъективно и существует только в
наблюдателе, тогда это Качество, из которого ты делаешь такого большого
слона, -- просто причудливое название того, что тебе угодно.
     Английский факультет колледжа штата Монтана выставил Федру древнюю
логическую конструкцию, известную под названием дилемма. Дилемма --
по-гречески, "две посылки" -- уподоблялась передней части разъяренного
нападающего быка.
     Если он принимал посылку, что Качество объективно, то насаживался на
один рог дилеммы. Если он принимал другую посылку -- что Качество
субъективно, -- то насаживался на другой. Качество либо объективно, либо
субъективно, -- следовательно, он повисает на рогах независимо от ответа.
     Он заметил, что некоторые члены факультета одаривают его добродушными
улыбками.
     Тем не менее, Федр, будучи образованным в логике, сознавал, что каждая
дилемма позволяет не два, но три классических опровержения. Также он знал
несколько не столь классических, поэтому улыбался в ответ. Он мог взяться
за левый рог и опровергнуть идею о том, что объективность подразумевает
научное обнаружение. Или же взяться за правый рог и опровергнуть идею, что
субъективность подразумевает "то, что тебе угодно". Или пойти между рогов и
отрицать, что субъективность и объективность -- единственный выбор. Можешь
быть уверен -- он испробовал все три.
     В добавление к этим трем классическим опровержениям существует
несколько алогических, "риторических" опровержений. Федр, будучи ритором,
имел под рукой и их тоже.
     Можно быку в глаза швырнуть песком. Он уже проделывал это своим
утверждением, что недостаток знания того, что такое Качество, составляет
некомпетентность. Старое правило логики: компетентность говорящего не имеет
значения для истинности того, что он говорит, поэтому весь разговор о
некомпетентности был чистым песком. Самый большой дурак в мире может
сказать, что солнце светит, но это не заставит его погаснуть. Сократ, этот
древний враг риторического спора, размазал бы Федра по стене, скажем, за
такое: "Да, я принимаю вашу посылку, что я некомпетентен по части Качества.
А теперь будьте любезны, покажите некомпетентному старику, что же такое
Качество. Иначе как мне стать лучше?" Федру было бы позволено несколько
минут потомиться в духовке, а затем его бы расплющили вопросами,
доказавшими бы, что он тоже не знает, что такое Качество, и, по его же
собственным меркам, тоже некомпетентен.
     Можно попытаться убаюкать быка. Федр мог бы сказать своим допросчикам,
что ответ на эту дилемму -- за пределами его скромных способностей решать
что-либо, но тот факт, что он не может найти ответа, не является логическим
доказательством того, что ответ не может быть найден вообще. Не попытаются
ли они, с их более обширным опытом, помочь ему найти этот ответ? Но для
подобных колыбельных было слишком поздно. Они могли бы просто ответить:
"Нет. Мы слишком квадратные. И пока у тебя не появится ответа,
придерживайся программы, чтобы нам не пришлось потом проваливать твоих
замороченных студентов, когда они придут к нам в следующей четверти."
     Третьей риторической альтернативой дилемме -- и, по моему мнению,
наилучшей -- было отказаться выходить на арену. Федр мог просто сказать:
"Попытка классифицировать Качество как субъективное или объективное есть
попытка определить его. А я уже сказал, что оно неопределимо," -- и
оставить все как есть. Я уверен, что ДеВиз в действительности советовал ему
в то время так и поступить.
     Почему он предпочел пренебречь этим советом и избрал отвечать на
дилемму логически и диалектически, а не легко избежать всего этого
мистически, я не знаю. Но могу предполагать. Думаю, он прежде всего
чувствовал, что вся Церковь Разума необратимо располагалась внутри арены
логики; что когда кто-либо помещал себя вне логических дебатов, он, таким
образом, помещал себя вне всякого академического внимания. Философский
мистицизм, мысль о том, что истина неопределима и может постигаться только
не-рациональными средствами, существовал вместе с нами с самого начала
истории. Это основа практики Дзэн. Но не академический предмет. Академия,
Церковь Разума, касается исключительно тех вещей, которые могут быть
определены, а если кто-то хочет быть мистиком, то его место -- в монастыре,
а не в Университете. Университеты -- это места, где вещи следует четко
объяснять.
     Я думаю, вторая причина его решения была эгоистической. Он считал себя
довольно острым логиком и диалектиком, гордился этим и рассматривал
дилемму, стоявшую перед ним, как вызов своему умению. Я теперь думаю, что
этот след самомнения и стал началом всех его бед.

     Я вижу, как впереди, в двухстах ярдах от нас и чуть выше сквозь сосны
проходит олень. Пытаюсь показать его Крису, но к тому времени, как он туда
смотрит, олень уже ушел.

     Первым рогом дилеммы Федра было: Если Качество существует в объекте,
почему научные инструменты не могут его обнаружить?
     Этот рог подл. С самого начала он видел, насколько тот смертоносен.
Если он собирался предположить, что он -- сверхученый, способный видеть в
вещах Качество, которое другие ученые обнаружить не могут, то просто
доказывал, что он -- либо чокнутый, либо дурак, либо то и другое вместе. В
сегодняшнем мире идеи, несовместимые с научным знанием, не отрываются от
земли.
     Он вспомнил утверждение Локка, что ни один объект -- научный или иной
-- не познаваем, кроме как в понятиях его качеств. Эта неоспоримая истина,
казалось, подсказывает, что рациональные ученые не могут обнаружить
Качество в объектах; поскольку Качество -- это всЈ, что они обнаруживают.
"Объект" -- это интеллектуальное построение, дедуктивно выведенное из его
качеств. Этот ответ -- если он действителен -- определенно вдребезги
разносит первый рог дилеммы; некоторое время он Федра сильно радовал.
     Но оказалось, что он ложен. Качество, которое Федр и его студенты
наблюдали в классе, совершенно отличалось от качеств цвета, теплоты или
твердости, наблюдаемых в лаборатории. Те физические свойства можно измерить
инструментами. Его Качество -- "совершенство", "ценность",
"доброкачественность" -- было не физическим свойством и не могло быть
измерено. Его отбросила двусмысленность понятия "качество". Он спросил
себя, почему такая двусмысленность должна существовать, сделал мысленную
заметку покопаться в исторических корнях слова качество, а затем отложил
это в сторону. Рог дилеммы по-прежнему присутствовал на своем месте.
     Он обратился к другому рогу, казавшемуся более многообещающим в смысле
опровержения. Он подумал: Итак, Качество -- это просто все, что тебе
угодно? Эта мысль его разозлила. Великие художники истории -- Рафаэль,
Бетховен, Микеланджело -- все они просто выдавали то, что было угодно
народу. У них не было иных целей, кроме как пощекотать чувства по-крупному,
так что ли? Это злило; а больше всего злило то, что он не мог увидеть
никакого немедленного способа логически это препарировать. Поэтому он начал
тщательно изучать это утверждение -- размышляя так же, как изучал
что-нибудь всегда прежде, чем нападать.
     И тогда он увидел. Вытащил нож и вырезал всего одно слово, создававшее
в этой фразе весь эффект, который так злил его. Слово было "просто". Почему
Качество должно быть просто тем, что тебе угодно? Почему "то, что тебе
угодно," должно быть "просто"? Что это "просто" в данном случае значит?
Разложив все таким образом для независимого анализа, он ясно увидел, что
"просто" в данном случае на самом деле ни черта не значило. Чисто
уничижительный термин, чей логический вклад в предложение был нулевым.
Теперь, без этого слова, предложение стало таким: "Качество -- это то, что
тебе угодно," -- и его значение целиком изменилось. Стало безобидным
трюизмом.
     Его заинтересовало, почему это предложение так сильно злило его в
первый раз. Оно казалось таким естественным. Почему понадобилось так много
времени, чтобы увидеть: на самом деле оно утверждало "То, что тебе угодно,
-- плохо или, по меньшей мере, неуместно"? Что стояло за хамским
предположением, что то, что нравится тебе, плохо или, по меньшей мере, не
важно по сравнению с другими вещами? Это казалось квинтэссенцией
квадратности, с которой он боролся. Маленьких детей учили не делать "только
того, что им угодно", а делать... что?.. Конечно! То, что угодно другим.
Кому -- другим? Родителям, учителям, руководителям, полицейским, судьям,
официальным лицам, королям, диктаторам. Всем властям. Когда ты обучен
презирать "только то, что тебе угодно", тогда, конечно, станешь более
послушным слугой других -- хорошим рабом. Когда научишься не делать "только
того, что тебе угодно", Система тебя возлюбит.
     Но предположим, ты делаешь только то, что тебе угодно. Означает ли
это, что ты обязательно выйдешь на улицу и немедленно станешь вдвигаться
героином, грабить банки и насиловать престарелых дам? Лицо, советующее не
делать "только того, что тебе угодно", высказывает тем самым кое-какие
замечательные предположения относительно того, что для него самого является
привлекательным. Оно, кажется, не сознает, что люди могут не грабить
банков, поскольку они рассмотрели последствия и решили, что это им не
угодно. Оно не видит, что банки существуют, в первую очередь, потому, что
они "угодны людям" -- а именно, обеспечивая ссудами. Федр начал задаваться
вопросом, как все это осуждение того, "что тебе угодно," вообще могло
показаться ему таким естественным возражением.
     Вскоре он увидел, что там лежит гораздо больше, нежели он сначала
осознавал. Когда люди говорят: "Не делай только того, что тебе угодно," --
они не просто имеют в виду: "Подчиняйся власти". Они имеют в виду что-то
еще.
     Это "что-то еще" открылось огромным регионом классической научной
веры, которая заявляла: "то, что тебе угодно," -- не важно, поскольку
составлено из иррациональных эмоций в тебе самом. Он долго изучал этот
аргумент, а затем разрезал его на две меньшие группы, которые назвал
научным материализмом и классическим формализмом. Этих двоих можно часто
найти объединенными в одном и том же лице, но логически они раздельны.
     Научный материализм, более обычный среди мирских последователей науки,
чем среди самих ученых, утверждает: то, что состоит из материи или энергии
и может быть измерено инструментами науки, реально. Все остальное --
нереально или, по меньшей мере, не важно. "То, что тебе угодно," -- не
может быть измерено и, следовательно, нереально. "То, что тебе угодно,"
может быть фактом или галлюцинацией. Угодность не различает между этими
двумя. Вся цель научного метода состоит в том, чтобы действительно
различать фальшивое и истинное в природе, исключать субъективные,
нереальные, воображаемые элементы из чьей-либо работы, добиваться
объективной, истинной картины реальности. Когда он сказал, что Качество --
субъективно, они просто услышали, что Качество -- воображаемо, и,
следовательно, при любом серьезном рассмотрении реальности его можно
игнорировать.
     С другой стороны, существует классический формализм, который
настаивает, что не понятое интеллектом, не понято вообще. Качество в этом
случае не важно, поскольку оно -- эмоциональное понимание и не
сопровождается интеллектуальными элементами разума.
     Из этих двух основных источников эпитета "просто", как чувствовал
Федр, первый -- научный материализм -- гораздо легче подвергнуть разрезанию
на ленточки. Из своего предыдущего образования он знал, что это наивная
наука. Вначале он взялся за него, пользуясь reductio ad absurdum. Эта форма
аргументации покоится на истине, что если неизбежные выводы из набора
посылок абсурдны, то логически следует, что, по меньшей мере, одна из
посылок, производящих их, абсурдна. Давайте рассмотрим, сказал он, что
следует из посылки, что любое, не состоящее из массы-энергии, не реально
или не важно.
     В качестве стартера он использовал число ноль. Ноль, первоначально
индуистское число, ввели на Западе арабы в Средние Века. Древние греки и
римляне его не знали. Как такое могло произойти? -- спросил он. Что,
природа так искусно спрятала ноль, что все греки и все римляне -- миллионы
греков и римлян -- не могли его отыскать? Обычно думают, что ноль -- вот
он, перед носом, все его могут увидеть. Он показал абсурдность попыток
вывести ноль из любой формы массы-энергии, а потом спросил -- риторически:
означает ли это, что число ноль "ненаучно"? Если так, то означает ли это,
что цифровые компьютеры, функционирующие исключительно в терминах единиц и
нолей, следует для научной работы ограничить функционированием в терминах
одних лишь единиц? Абсурдность этого заявления можно обнаружить без всяких
хлопот.
     Затем он перешел к другим научным представлениям, беря их одно за
другим и показывая, что они не имеют возможности существовать независимо от
субъективного рассмотрения. Он закончил законом тяготения, как в том
примере, который я привел Джону, Сильвии и Крису в первый вечер нашего
путешествия. Если исключить субъективность как не имеющую значения, сказал
он, то вместе с ней придется исключать и весь объем науки в целом.
     Это опровержение научного материализма, тем не менее, казалось,
поместило его в лагерь философского идеализма -- к Беркли, Хъюму, Канту,
Фихте, Шеллингу, Гегелю, Брэдли, Босанкэ -- в хорошую компанию, логичную до
последней запятой, но ее настолько трудно оправдать на языке "здравого
смысла", что все они казались ему обузой в его защите Качества, а отнюдь не
помощью. Тот аргумент, что весь мир -- это ум, может быть прочной
логической позицией, но уж определенно не прочной риторической позицией. Он
слишком скучен и труден для начального курса по композиции. Слишком
"притянут за уши".
     В этом месте весь субъективный рог дилеммы выглядел почти столь же
невдохновляюще, как и объективный. А аргументы классического формализма,
когда он начал их исследовать, только ухудшали его. То были крайне мощные
аргументы типа: ты не должен реагировать на непосредственные эмоциональные
импульсы без рассмотрения большой рациональной картины в целом.
     Детям говорит: "Не трать все карманные деньги на жевательную резинку
(непосредственный эмоциональный импульс), поскольку тебе захочется
потратить их потом на что-нибудь другое (большая картина)". Взрослым
говорят: "Эта бумажная фабрика, может быть, ужасно воняет даже с самыми
лучшими очистительными средствами (непосредственные эмоции), но без нее
экономика целого города рухнет (большая картина)". В понятиях нашей старой
дихотомии, на самом деле, говорится следующее: "Не основывайте свои решения
на романтической поверхностной привлекательности, не рассмотрев
классической формы, лежащей в основе". С этим он, вроде бы, соглашался.
     Классические формалисты подразумевали под возражением "Качество -- это
просто то, что тебе угодно", что это субъективное неопределенное
"качество", которому он учил, -- просто романтическая поверхностная
привлекательность. Правильно, состязания по популярности в классе могли
определить, обладает сочинение непосредственной привлекательностью или нет,
но было ли это Качеством? Качество -- это то, что "просто видишь" или, быть
может, нечто более тонкое, то, чего не увидишь вообще, -- разве что через
очень долгий промежуток времени?
     Чем больше он изучал этот аргумент, тем более солидным он ему казался.
Похоже, что именно он станет решающим во всем его тезисе.
     Таким зловещим его делало то, что он казался ответом на вопрос, часто
возникавший в классе, на который всегда приходилось отвечать несколько
казуистически: Если все знают, что такое качество, то почему повсюду --
такие разногласия по его поводу?
     Казуистика его заключалась в том, что, хотя чистое Качество одинаково
для всех, объекты, которым, как говорили люди, присуще Качество, различны
для каждого отдельного человека. Пока он оставлял Качество не определенным,
с этим невозможно было спорить, но он знал -- и знал, что это знали
студенты, -- что тут витает запах фальши. На самом деле, это не ответ.
     Появилось иное объяснение: люди не приходят к согласию по поводу
Качества, поскольку одни пользу