осварочным
работам. Соприкосновение с передовой  для  того  времени  техникой,  с  ее
блестящими   представителями   будоражило   мысль.   Будягин   сошелся   с
социал-демократами, их было много среди заводской интеллигенции и в городе
среди политических ссыльных. Иван Григорьевич тоже, вероятно,  остался  бы
рядовым социал-демократом. Он записался на общеобразовательные  курсы  при
Томском технологическом институте, дававшие аттестат зрелости и  право  на
поступление в институт. Профессиональным революционерам его сделала первая
русская  революция.  В  декабре  1905  года  он  участвовал  во   всеобщей
политической стачке, затем в вооруженных  столкновениях  с  войсками.  Его
арестовали и выслали в Нарым.
   Все было понятно, пока Будягин боролся против  самодержавия.  Революция
тоже ясна - конечная цель их борьбы, победа их идеи. Крайности неизбежны -
ярость народа обрушилась на вековых угнетателей, революция защищалась.
   Кончилась гражданская война, все стало на свое место.  НЭП  означал  не
только новую экономическую политику. Возникал новый уклад жизни.
   Однако то, что намечалось Лениным  "всерьез  и  надолго",  продолжалось
совсем недолго. Сталин ликвидировал НЭП, утверждая при этом, что выполняет
заветы Ленина. Он любил клясться именем Ленина, ссылаться  на  него.  Хотя
еще в Сибири говорил Ивану  Григорьевичу,  что  Ленин  недостаточно  знает
Россию, поэтому и выдвинул лозунг национализации земли,  за  которым,  как
утверждал тогда Сталин, крестьянство не пойдет. А в Царицыне он же  внушал
ему, Будягину, что Ленин мало разбирается в  военных  делах.  Но  значение
Ленина, его роль в партии Сталин понимал всегда и никогда открыто  ему  не
оппонировал. Когда в итоге  оказывалось,  что  Ленин  прав,  а  он  всегда
оказывался прав, Сталин объявлял себя его единомышленником, без  колебаний
проводившим политику Ленина. Он и теперь на каждом шагу клянется  Лениным,
представляет  себя  чуть  ли  не  инициатором  и  вдохновителем  ленинских
решений. Однако  вместо  социалистической  демократии,  которой  добивался
Ленин, Сталин создал совсем другой режим.


   Ничто не изменилось в маленькой квартире Сталина с того дня, когда Иван
Григорьевич приходил сюда в последний раз.
   Сталин был один, сидел за обеденным столом.  На  столе  стояла  бутылка
атенского вина,  бокалы,  фрукты  в  вазе,  две  бутылки  нарзана,  лежала
раскрытая книга. Сталин и дома носил полувоенный костюм, брюки  заправлены
в светлые сафьяновые сапоги с малиновыми разводами.
   Он  повернул  голову.  Щеки  и  подбородок   закрывали   белую   каемку
подворотничка, френч топорщился на животе. Низкий лоб,  знакомые  оспинки,
мягкая красивая рука. Будягин понимал, что эта встреча последняя.
   Сталин медленно поднялся, не протянул руки, продолжал в  упор  смотреть
на Будягина. Он был ниже ростом, но смотрел не снизу, даже не  прямо,  как
будто сквозь тяжелые опущенные веки.
   Иван Григорьевич ждал, что  Сталин  пригласит  его  сесть  и  прекратит
неловкость.
   Сталин кивнул в сторону окна.
   - Ругают меня там?
   Он спрашивал не про ту страну, откуда приехал  Будягин,  и  не  про  ту
страну, где они сейчас находились, а про весь мир, про  все  человечество,
про все, что там, за окном, в неумолимом азиатском боге проснулся одинокий
ссыльный грузин в сибирской избе. Только  за  окном  не  глухая  тайга,  а
громадная, покорная его воле страна.
   Спрашивает это после своего триумфа на съезде, он по-прежнему никому не
верит. И хочет лишний раз убедиться в правильности своего недоверия, своих
подозрений, еще раз проверить, _каков_ Будягин и такие,  как  Будягин.  Он
уже настроил себя против Будягина, не улыбнулся, не спросил про семью,  не
проявил и тени прежних отношений.
   - Кто как... - ответил Будягин. - Есть и ругают.
   Сталин чуть повел рукой, Иван Григорьевич сел.
   Сжимая трубку в кулаке, Сталин прошелся  по  комнате,  походка  у  него
осталась по-прежнему легкой, пружинистой.
   - Как Рязанов?
   Неожиданный вопрос. Сталин  принимал  Рязанова,  слушал  на  Политбюро,
выдвинул в ЦК. Может быть, усомнился в связи с арестом племянника?
   - Деловой, знающий человек, - ответил Будягин.
   - Говорят, постороннее строительство затеял?
   В Наркомат поступил сигнал, что  Рязанов  самовольно  строит  в  городе
кинотеатр,  спортивный  комплекс,  даже  закладывает   курорт   "Уральская
Мацеста".
   - Пятаков направил туда комиссию, - ответил Будягин.
   Сталин посмотрел ему прямо в глаза. Будягин  знал,  что  означает  этот
взгляд: он означает недоверие. Сталин но удовлетворен его ответом. Почему?
Будягин сказал правду. Впрочем ему хорошо знаком  этот  сталинский  способ
смущать собеседника:  высказать  недоверие  там,  где  для  недоверия  нет
оснований, делать вид, что верит, когда есть основания сомневаться.
   Сталин медленно отвел взгляд, усмехнулся.
   - Серго предложил Рязанова в ЦК.  Хочет,  чтобы  ЦК  состоял  из  одних
хозяйственников.
   Он замолчал, ожидая реакции Будягина. Таков  характер  этого  человека:
Орджоникидзе,  мол,  предложил  Рязанова  в  состав  ЦК,  а  Будягина   не
предложил.
   Повысив голос, Сталин продолжал:
   - При всем нашем уважении к Серго  мы  не  можем  превратить  ЦК  нашей
партии в Президиум ВСНХ. Центральный Комитет нашей партии - это ареопаг, в
котором представлены и хозяйственники, и политики, и военные работники,  и
деятели культуры. В Центральном Комитете должны быть представлены все силы
нашей партии. Особенно молодые силы.
   Он остановился против Будягина.
   -  Надо  посторониться  и  дать  дорогу  людям  из  народа.  Во   главе
государства народ хочет видеть своих сыновей, а не новых пришельцев, новых
дворян. Русский народ не любит  дворян.  История  русского  народа  -  это
история борьбы с дворянством. Русский народ любил  Ивана  Грозного,  Петра
Первого, то есть именно тех царей, которые уничтожали бояр и  дворян.  Все
крестьянские движения от  Болотникова  до  Пугачева,  были  движениями  за
хорошего царя и против дворян.
   То, что он говорит, можно расценить как обычный для  него  исторический
экскурс. Историю он знал, особенно хорошо знал историю церкви и  церковных
ересей. Но можно понять и так: старые кадры, такие,  как  Будягин,  это  и
есть новые дворяне. Это их народ больше не хочет.
   Сталин продолжал:
   - Почему крестьянство поддержало революцию в центральных губерниях и не
поддержало на окраинах, скажем, в Сибири? В  центральных  губерниях  мужик
видел помещика, дворянина, а  в  Сибири  их  не  было.  А  когда  появился
дворянин Колчак, тогда сибирский мужик поддержал революцию.
   Сталин смотрел на Будягина. Глаза  его  потемнели,  стали  коричневыми.
Потом он отошел к окну и, стоя спиной к Ивану Григорьевичу, сказал.
   - Но не все молодые люди - это НОВЫЕ  силы.  Я  как-то  летом  ехал  по
Арбату, смотрю: на углу стоят молодые бездельники  в  заграничных  плащах,
смеются. Спрашивается: что им дороже - советская  родина  или  заграничный
плащ?
   Заговорил о молодых людях. Значит, ему известно о ходатайстве за Сашу.
   - Можно носить заграничный плащ и любить  советскую  родину,  -  сказал
Будягин.
   - Ты так думаешь? - Сталин повернулся к нему. - Я  ТАК  не  думаю.  МОИ
дети не ходят в заграничных плащах, МОИМ детям нравится  наше,  советское.
МОИМ детям негде доставать заграничные плащи. Спрашивается: откуда  ТЕ  их
достают?
   Может быть, он  имеет  в  виду  Лену?  Кто-нибудь  съехидничал:  "Дочка
Будягина ходит в заграничных платьях".  Сталин  всегда  придавал  значение
мелочам, прислушивался,  пускал  их  в  ход,  когда  хотел  показать  свою
осведомленность,  гордился  умением  _обобщать_  мелочи,  делать  из   них
_выводы_.
   - На мне тоже заграничный костюм, - сказал Будягин, давая понять,  что,
прожив почти десять лет за границей, он и его семья, естественно, покупали
там себе одежду.
   Сталин понял намек, с насмешливой уважительностью развел руками.
   - Ну... Ты ведь у нас  деятель  международного  масштаба,  где  нам  до
тебя?..
   Он медленно приблизился к Будягину, протянул вдруг руку,  коснулся  его
головы.
   - Молодой совсем, черноволосый, красивый...
   Будягин подумал, как легко может быть снесена голова, до которой Сталин
сейчас дотронулся.  Сталин  опустил  руку,  точно  понял  мысль  Будягина,
усмешка снова тронула его усы.
   - Ты, Иван, всегда был спорщик, отчаянный, неисправимый полемист.
   Он опять подошел к окну, снова стал спиной к Ивану Григорьевичу,  снова
заговорил:
   - Мы  любим  нашу  молодежь,  молодежь  -  наше  будущее.  Но  ее  надо
воспитывать. Молодежь следует растить, как садовник растит дерево.  Ей  не
надо льстить, не надо подлаживаться, нельзя прощать ей ошибок...
   Да, он о Саше. Показывает свою осведомленность. Малую ее часть. А когда
понадобиться, выложит всю.
   - ...Не надо искать у молодежи дешевой популярности, - продолжал  между
тем Сталин. - Народ не любит вождей, ищущих дешевой популярности. Ленин не
искал, не расхаживал по улицам. Народ не любит вождей-краснобаев,  Троцкий
какой был говорун, а что от него осталось?
   Этот шар пущен в Кирова. Киров ходит пешком  по  ленинградским  улицам,
Киров - лучший оратор  партии.  Что  стоит  за  этим?  Нет,  от  Кирова  и
Орджоникидзе он пока не откажется.  Время  еще  не  пришло.  А  сейчас  он
начинает с него, прощупывает как человека, близкого Кирову и  Орджоникидзе
еще со времен обороны Астрахани и военных операций  на  Северном  Кавказе.
Для этого и вызвал. Международные проблемы  его  не  интересуют.  Если  бы
интересовали, он вызвал бы год назад.
   Как всегда, в Сталине поражала  откровенность  высказываний  о  близких
людях, убеждение, что его слова не будут переданы. Намекни Будягин  Кирову
или Серго о том, что он здесь слышал, он будет  ошельмован  как  интриган.
Ведь  ничего  плохого  Сталин  не  сказал,  только   подметил   стремление
Орджоникидзе видеть в ЦК  побольше  хозяйственников  и  высказал  законное
опасение  за  свободу  и  открытость,  с  какой   Киров   расхаживает   по
ленинградским улицам.
   - Кстати, - спросил Сталин, не оборачиваясь, - что за человек Кодацкий?
Он кажется, при тебе был в Астрахани?
   -  Да,  был,  ведал  Облрыбой.  Ты,  наверно,  тоже  его   знаешь,   он
председатель Ленинградского горсовета.
   Сталин  сделал  вид,  что  не  заметил  скрытой  язвительности  ответа,
спокойно сказал:
   - А ведь Кодацкий - зиновьевец.
   Будягин искренне удивился:
   - Кодацкий? Он выступал против Зиновьева.
   -  Да,  выступал  как  будто...  -  согласился  Сталин.   -   А   когда
ленинградские  рабочие  потребовали  исключить  Троцкого  и  Зиновьева  из
партии, товарищ Кодацкий не проявил большого восторга. Колебался. В  таком
вопросе! И тогда сам товарищ Киров предложил освободить его  от  должности
секретаря Московского-Нарвского райкома партии. Освободили.  Придержали  в
совнархозе.  А  теперь  выдвинули   в   председатели   Ленсовета.   Вместо
председателя  Ленсовета  Григория  Зиновьева  новый  председатель  -  тоже
зиновьевец. Как это должны рассматривать ленинградские рабочие?
   - Кодацкий, насколько я знаю,  в  оппозиции  не  участвовал,  -  сказал
Будягин. - Если он проявил колебание  в  организационном  вопросе,  то  от
такого рода колебаний никто не избавлен ни сейчас, ни тем более восемь лет
назад.
   - Никто не требует крови товарища Кодацкого, - равнодушно сказал Сталин
и  повернулся  к  Будягину.  -  Все  же   в   _такой_   организации,   как
ленинградская, следует быть  осмотрительнее  в  подборе  кадров.  Впрочем,
партия  доверила  товарищу  Кирову  выбирать  помощников  по  собственному
усмотрению. Не будем вмешиваться.
   Последняя фраза звучала предупреждением, что разговор о Кодацком  носил
не официальный, а личный характер. Уже для формы,  для  завершения  визита
Сталин задал вопрос, которого Будягин и ожидал:
   - Что Гитлер?
   - Гитлер - это война, - ответил Будягин.
   Сталин помолчал, потом спросил:
   - У него есть чем воевать?
   - Промышленный потенциал Германии высок. Ей вооружиться не трудно.
   - Ему позволят вооружиться?
   - Он не будет спрашивать разрешения.
   - Он удержится у власти?
   - По-видимому, да.
   Сталин опять помолчал, провел пальцем под белым воротничком.
   - Немцы будут воевать?
   - Заставят - будут.
   Медленно, внушительно Сталин произнес:
   - Англия и Франция навязали Германии  Версаль,  репарации,  раздели  до
нитки,  отобрали  колонии,  Судеты,  Данциг,  Польский  коридор,  отрезали
Восточную Пруссию. С кем же собираются воевать немцы?
   - Англия и Франция попытаются сторговаться с Германией за наш счет.
   Сталин взглянул на Будягина. Все ясно: не считает  нужным  скрыть  свою
точку зрения, наоборот, считает нужным заявить ее тут, перед  ним,  в  его
доме.
   Все же, сохраняя видимое спокойствие, он сказал:
   - Англия  и  Франция  никогда  не  допустят  в  сердце  Европы  сильной
Германии. Наоборот, мы заинтересованы в  сильной  Германии  -  противовесе
Англии и Франции.
   -  Для  нас  Германия  -  угроза  самая  реальная,  -  ответил  Будягин
убежденно.
   Сталин нахмурился.
   - Преувеличивать германскую опасность -  значит,  преуменьшать  главную
опасность. Безусловно, английские империалисты в этом  заинтересованы.  Но
мы, советские люди, в этом не заинтересованы.
   - Я остаюсь при своем мнении, - сказал Будягин.
   - Поэтому ты больше не там, где  был,  -  не  сводя  глаз  с  Будягина,
ответил Сталин. Будягин выдержал его взгляд.
   Сталин помолчал, потом, не  глядя  на  Будягина,  как  бы  обращаясь  к
кому-то еще, произнес:
   - Партии не нужно щеголянье _оттенками_ мнений,  Партии  нужна  деловая
работа. Тот, кто этого не понимает, не нужен партии.
   - Нужен ли я партии, решит партия, - сказал Будягин.
   Сталин сел за стол, отвернулся, взял в руки книгу.
   - Я занят. _Извините_.



24

   Дверь за Будягиным закрылась. Сталин отложил книгу, встал, с трубкой  в
руке прошел  по  комнате,  остановился  у  окна,  посмотрел  на  привычное
желто-белое здание Арсенала, на расставленные по фасаду медные пушки.
   Дипломат из Мотовилихи! Не разоруженная Германия, а японские  войска  в
Маньчжурии, в тылу  нашего  Дальнего  Востока  -  вот  опасность.  Как  ни
ограничен Будягин, он это тоже понимает. И не  из-за  Гитлера  он  пришел.
Пришел объявить, что в партии существуют силы, имеющие свою точку  зрения,
сохраняющие право ее иметь и в нужную минуту противопоставить _его_  точке
зрения. Он пришел не по собственному разумению, слишком мал для этого.  Он
пришел по _поручению_. От тех, кто якобы помог _ему_, Сталину,  разгромить
противников, на кого _он_ будто бы опирался, опирается и должен опираться,
иначе они отстранят _его_ так же, как отстранили _тех_. Они убеждены,  что
_он_ всем обязан им.
   Они глубоко заблуждаются. Истинный вождь приходит САМ, своей властью он
обязан только САМОМУ СЕБЕ. Иначе он не вождь, а ставленник. Не они выбрали
его, а он их выбрал. Не они его вытолкнули вперед,  а  он  их  вытянул  за
собой.  Не  они  помогли  ему  утвердиться,  а  он  их  поднял  до   высот
государственной власти. Тем, что они есть, они стали  только  потому,  что
были рядом с ним.
   Кому обязан Ленин? Лондонским и женевским эмигрантам? Кому обязан Петр?
Меншикову? Лефорту? Наследственность власти существа дела не  меняет.  Для
того чтобы возвыситься  до  вождя,  монарх  должен  уничтожить  окружение,
привыкшее видеть в нем марионетку. Так было с Петром, так было с Грозным.
   _Он_  стал  вождем  не  потому,  что  ему  удалось   разгромить   своих
противников. Он разгромил своих противников потому, что он  вождь,  именно
_он_ предназначен вести страну. Его противники не понимали этого и  потому
были разгромлены, они  не  понимают  этого  даже  сейчас  и  потому  будут
уничтожены. Неудачливый претендент - всегда потенциальный враг.
   История остановила на  нем  свой  выбор  потому,  что  он  единственный
владеет секретом верховной власти в _этой_ стране, единственный знает, как
руководить _этим_ народом, до конца знает его  достоинства  и  недостатки.
Прежде всего - недостатки.
   Русский народ - это народ  коллектива.  Община  -  извечная  форма  его
существования, равенство лежит в основе его национального  характера.  Это
создает благоприятные условия для общества, которое он создает  в  России.
Тактически ленинский НЭП был правильным маневром, но "всерьез и надолго" -
уже ошибка. Маневр - это временная сделка с  крестьянством  для  получения
хлеба. "Всерьез и надолго" - политика, рассчитанная на фермера, а фермер -
это путь неравенства, противопоказанный  психологическому  складу  народа.
Сталин подошел к шкафу, вынул том Ленина с заложенными  страницами,  снова
перечитал: "Чтобы достигнуть через  НЭП  участия  в  кооперации  поголовно
всего населения... Для этого требуется  целая  историческая  эпоха...  Без
поголовной  грамотности,   без   достаточной   степени   толковости,   без
достаточной  степени  приучения  населения  к  тому,  чтобы   пользоваться
книжками, и без материальной основы, без известной обеспеченности, скажем,
от неурожая, от голода и т.д., без этого нам своей цели не достигнуть". Он
закрыл книгу, поставил на место.  Это  путь  привития  мужику  чуждой  ему
психологии фермера. А фермеру диктатура пролетариата  не  нужна.  Фермера,
собственника, индивидуалиста  надо  задушить  в  русском  мужике  в  самом
зародыше.  Кооператив?  Да.  Но  такой,  где  крестьянин   будет   простым
работником. _Он_ проделал это, и это была вторая революция  в  России,  не
менее значительная, чем Октябрьская:  в  Октябрьской  революции  мы  имели
мужика на своей стороне, при коллективизации мы имели его против себя. Да,
нужны и книжки, и науки, и борьба с неурожаем... Все это нужно. Но не  как
предшественники коллективизации, а на _основе_ коллективизации. _Он_ так и
поступил: сначала коллективизация, потом культура.
   То,  что  Ленин  называл  _бюрократическим  извращением_,   единственно
возможная форма управления. В ней есть и опасность:  бюрократия  стремится
стать между народом и  верховной  властью,  пытается  подменить  верховную
власть. Это надо беспощадно пресекать. Аппарат -  безотказный  исполнитель
верховной воли, его надо держать  в  страхе,  внушенный  ему  страх  будет
передаваться народу.
   Имеет ли _он_ такой аппарат? Нет! Не имеет! Аппарат, созданный в борьбе
за власть, еще не инструмент вождя, он считает себя  соучастником  победы.
Визит Будягина - напоминание об этом.
   Аппарат истинного вождя -  это  аппарат,  созданный  им  самим  _после_
прихода к власти. Этот аппарат не должен быть вечным, постоянным, иначе он
сцементирует взаимные связи, приобретет монолитность и силу. Аппарат  надо
тасовать, обновлять, заменять.
   Создание  такого  аппарата  -  задача  более  сложная,  чем  устранение
соперников, аппарат - это сотни  тысяч  людей,  сплотившихся  в  организм,
связанных и спаянных сверху донизу. Нынешние члены Политбюро - это уже  не
те, кто вернулся с Лениным из-за границы. Это люди, имеющие  связи  внутри
аппарата, цепочки,  протянутые  сверху  донизу.  Достаточно  тронуть  одно
звено, чтобы загремела вся цепь.
   Доверяет ли он своему окружению?
   В политике никому не доверяют.
   Более других надежны Молотов, Каганович и Ворошилов: не  претендуют  на
самостоятельность,  хорошие  исполнители.  Доказали  свою  способность  на
нужные акции, связали себя этими акциями, без _него_ они никто.  Ворошилов
может переметнуться, но он  будет  держаться  за  _него_,  боится  военных
интеллигентов, и прежде всего Тухачевского. В армии Ворошилов опирается на
конников - Буденного, Тимошенко,  Щаденко,  Городовикова,  но  это  слабая
поддержка, время клинков прошло.
   Калинин и Андреев. Самый старый и самый молодой члены Политбюро. Одному
пятьдесят девять, второму - тридцать девять. _Выдвиженцы_.  Калинин  -  из
крестьян, Андреев - из рабочих, будут