т,  вернула
Шарока в прошлое. Он вспомнил, как сидел в кабинете у Ивана  Григорьевича,
Лена переодевалась в своей комнате, он ждал ее, у него замирало сердце  от
волнения. Сейчас он опять волнуется, еще больше, чем тогда.



14

   Новая работа,  новое  положение,  тайное  могущество  придавали  Шароку
самоуверенность. Но, приехав в Серебряный бор, он оробел. Улицы, или,  как
их  здесь  называли,  линии  различались  только  номерами.  Ровные   ряды
штакетника с нависшими над  ними  кустами  сирени  и  жасмина,  одинаковые
калитки тоже из  штакетника,  дорожки  от  калиток  к  дачам,  скрытые  за
деревьями и кустами. Ни шлагбаумов, ни часовых, никого  из  посторонних  -
как в заповеднике.
   Калитка была не заперта. Юра прошел по дорожке, обсаженной  цветами,  и
очутился перед двухэтажной дачей, выкрашенной в бледно-зеленую краску.  Ни
души, ни звука. На большой веранде стол, еще не убранный  после  завтрака,
со стаканами, чашками, тарелочками. Посуды много, и стульев  вокруг  стола
много, значит Лена не одна.
   Он в нерешительности стоял перед верандой, не зная, как  дать  знать  о
себе. Из окна выглянула домработница, приветливо и вопросительно  на  него
посмотрела.
   - Я к Лене, - сказал Шарок.
   - А вы обойдите, пожалуйста, кругом.
   Она показала, куда пройти.
   Юра обошел дом и увидел еще  одну  веранду,  совсем  крохотную,  увитую
диким виноградом, услышал мужской голос и сразу узнал Вадима.
   А ведь он  ему  не  звонил.  Как  же  Вадим  очутился  здесь?  Странное
совпадение. Завсегдатай? Вызван специально, чтобы нарушить тет-а-тет?
   Впрочем, поскольку все дома, присутствие Вадима даже на пользу.  С  ним
он  чувствует  себя  здесь  уверенней,  выглядит  именно  старым  школьным
товарищем. Лена сама пригласила этого обалдуя, избавила их от неловкости.
   Он поднялся по деревянным ступеням. В плетеных креслах  сидели  Лена  и
Вадим. Стоял здесь еще круглый столик, узкая плетеная кушетка, на нее  Юра
и сел. Веранда примыкала к маленькой комнате.
   Если Вика проболталась Вадиму, то он себя выдаст: взглядом,  смущением,
растерянностью. Ничего нет. Вадим такой, как  всегда,  занимает  площадку,
пританцовывает, тучный, грациозный, как слон, по-прежнему говорит  о  том,
что знает он и не знают другие.
   Лена внимательно слушает его. Она совсем  не  изменилась.  Все  так  же
стеснительно улыбается исподлобья. Тот же клубок черных волос на  затылке,
ярко-красные, чуть вывернутые губы. Держится просто и естественно. Но  Юра
видел, что она по-прежнему его любит... Сердце его наполнилось гордостью и
ликованием.
   Хотя ему, как и раньше, неприятен этот сановный  дом,  он  все  так  же
чего-то боится, странно, его самого должны бояться.  Так  он  и  не  понял
секрета власти этих интеллигентов. Почему  он  должен  служить  им?  А  не
понимать - это и значит бояться.
   Вадим рассказывал о том, что в Венецию выехала наша делегация,  повезла
четыре  картины:  "Пышку"  Михаила  Ромма  с  участием  Галины  Сергеевой,
"Веселые ребята" Александрова, в главной роли  Леонид  Утесов,  "Челюскин"
Посольского,  оператор  Трояновский,  плававший  на  "Челюскине",   "Новый
Гулливер" Птушко.
   Вадим давал понять, что участвовал в отборе этих картин, рассказывал их
содержание, предрекал успех, особенно "Пышке". За исключением  "Челюскина"
эти фильмы еще не появлялись на экране, Юра и Лена их не видели,  и  опять
же получилось, что Вадим говорит о том,  что  известно  ему  и  неизвестно
другим.
   По словам Вадима, многие фильмы испорчены формалистическими выкрутасами
и снобистскими изысками. Однако "Пышка" и "Веселые ребята" внушают большие
надежды. Наш кинематограф станет истинно народным.
   - "Пышка" Мопассана для народа? - усомнился Юра.
   - Да, да, да, - закричал Вадим, - представь себе! Это не только история
проститутки. Это фильм антимилитаристский, антифашистский. Это  понятно  и
нужно народу.
   Юра прикусил язык. Для него "Пышка", как и весь Мопассан, прежде  всего
эротика. Он упустил из виду, что Пышкой овладел прусский офицер.
   - "Броненосец Потемкин" тоже довольно сложен, однако  его  смотрели,  -
сказала Лена.
   Юра отметил, что Лена выручает его.
   - Да, - согласился Вадим, - однако чем обернулся  для  Эйзенштейна  его
формализм? "Октябрь" уже совершенно непонятен  зрителю,  опошлена  великая
тема. Вот вам Дзига Вертов! Вы не смотрели его "Симфонию Донбасса"?  Хаос,
пародия на действительность! Теперь Вертов работает над картиной о Ленине,
- Вадим пожал толстыми плечами, - допустить Дзигу  до  такого  материала?!
Большие мастера, но пора определяться: с кем ты?
   Юра вспомнил, с каким упоением Вадим разглагольствовал в свое время  об
Анри де Ренье и других французах, даже давал читать ему занятные  книжонки
из жизни французских сутенеров.
   Может  быть,  и  не  стоило  бы  пикироваться  с  Вадимом.  Но  желание
рассчитаться за "Пышку" взяло верх.
   - Твои вкусы меняются, Вадик, - сказал Юра.
   - В лучшую сторону, в лучшую сторону, мой дорогой, - с вызовом  ответил
Вадим, - все мы проходим эволюцию, вопрос в том, куда движемся.
   - Что ты хочешь сказать? - нахмурился Шарок. Агрессивность  Вадима  его
поразила. Не Вика. Чувствует себя в силе.
   - Я хочу сказать то, что сказал, - брюзгливо ответил Вадим,  -  человек
развивается, важно куда. Каждый берег  препятствие  -  важно  какое,  куда
скачет? _Куда_? В школе мои литературные вкусы были еще  зыбки,  важно,  к
чему я пришел. В школе ты не торопился вступать в комсомол, теперь ты член
партии, я считаю такую эволюцию нормальной.
   И все же нельзя  создавать  конфликтную  ситуацию,  надо  быть  добрым,
уступчивым, от этого он только выиграет в глазах Лены.
   Юра сказал:
   - Прекрасно! Возможно, и Эйзенштейн станет социалистическим реалистом?
   Он упомянул только Эйзенштейна, боялся  ошибиться  в  имени  и  фамилии
второго режиссера. Чудная фамилия, чудное имя. Сплошные  Рабиновичи,  черт
ногу сломит!
   Лена с благодарностью взглянула на него.
   - Может быть, застой, о котором говорит Вадим, объясняется переходом  к
звуковому кино?
   Вадим моментально возразил:
   - Я не говорил о застое, но относительно звукового кино я  осторожен  в
прогнозах. Что ни говори, кино - это великий немой. Слово может превратить
кино в театр на экране. Вы представляете себе Чарли Чаплина  говорящим?  Я
не представляю.
   В Лондоне  Лена  видела  много  звуковых  фильмов.  Звуковое  кино  там
утвердилось, утвердится и у нас. Но спорить с  Вадимом  не  стала,  только
улыбнулась, вспомнив, как на  демонстрации  американского  звукового  кино
публика смеялась над произношением американских актеров.
   - А  как  же  "Встречный",  "Златые  горы"?  -  спросил  Юра  смиренно,
признавая превосходство Вадима.
   Вадим улыбнулся.
   -  Разве  это  говорящие  фильмы?   Это   ленты,   озвученные   музыкой
Шостаковича. Она хороша  и  сама  по  себе,  и  тем  еще,  что  Шостакович
опирается на народные мелодии. Это важно для становления композитора.
   Вадим показывал свою осведомленность, хотел внушить Юре, что он защищен
со всех сторон. Юра это понял, понял и то, что источник  этого  желания  -
страх перед ним. В этом же причина и странной агрессивности. Вадима. Он не
сдержал улыбки, улыбнулся Лене, и она улыбнулась в ответ,  благодарила  за
терпимость.
   - Искупаемся до обеда или после? - спросила Лена.
   - Я вам не компания, - объявил Вадим, взглянув  на  часы,  -  мне  надо
забежать к Смидовичам. А к обеду, если ты разрешишь, я вернусь.
   Лена ушла переодеваться, закрыв за собой дверь. Вадим и Юра остались на
веранде. Из комнаты  Лены  на  веранду  выходило  окно,  затянутое  легкой
занавеской. Она полоскалась по  ветру,  надувалась,  и  тогда  можно  было
видеть Лену - подняв руки, она стягивала через голову платье. Юра встал  у
окна, загородив его собой, прижав занавеску.
   - Как делишки, Вадик?
   Вадим перебирал книги на столике.
   - Все по-прежнему. Не звонишь, не заходишь.
   - Работы много.
   Вадим взял со стола книгу, поднял, показал Юре.
   - Читал?
   - Что это?
   - Воспоминания Панаева.
   - Не помню... Если не ошибаюсь, мне попадались воспоминания Панаевой.
   - Это его супруга. Формально. Фактически гражданская жена Некрасова. Ее
воспоминания не лишены интереса. А это сам Панаев, - Вадим листал книгу, -
тут есть любопытные строчки.
   На соседней даче послышался приятный мужской голос:
   - "Отчего я люблю тебя, светлая ночь..."
   Вадим оторвался от книги, прислушался.
   - Музыка Чайковского, слова Якова Полонского.
   И снова начал перебирать страницы.
   Вышла Лена в красном цыганском сарафане на  бретельках,  с  обнаженными
плечами и спиной.
   Эффектная женщина, роскошная и большая. То, что надо Шароку.
   Стесняясь своей наготы, Лена улыбнулась.
   - Я надела купальник, чтобы там не переодеваться. Пошли?
   - Сейчас, минуту! - Вадим наконец нашел, что искал.  -  Вот  интересное
место. Панаев цитирует Белинского. Белинский говорит: "Для нас нужен  Петр
Великий, новый гениальный деспот, который бы во имя человеческих принципов
действовал с нами беспощадно и неумолимо. Мы должны пройти сквозь  террор.
Прежде нам нужна была палка Петра Великого, чтобы дать нам хотя бы подобие
человеческое; теперь нам надо пройти сквозь террор, чтобы сделаться людьми
в полном и благородном значении этого слова. Нашего брата,  славянина,  не
скоро пробудишь к сознанию. Известное дело - покуда гром не грянет,  мужик
не перекрестится, нет, господа, что бы вы  ни  толковали,  а  мать  святая
гильотина хорошая вещь".
   Вадим опустил книгу.
   - А?.. Каково?
   Юра молчал, не знал,  как  реагировать  на  этот  прямой  намек.  Слова
поразительные, от Вадика можно кое-чему набраться, но так прямо...
   Опять выручила Лена:
   - Я читала это  место.  Это  написано  не  Белинским,  а  Панаевым.  Он
приписывает эти слова Белинскому.
   - Он точно цитирует Белинского, - уперся Вадим, - эти слова  Белинского
есть в других воспоминаниях о нем, в частности, у Кавелина. Да,  Белинский
был великий человек и понимал, что России нужно твердое руководство. Но он
был человеком своего времени, не знал и не мог знать, что это должна  быть
диктатура пролетариата.
   Юра в душе подивился политической оборотливости Вадима.
   - "И за что я люблю тебя, тихая ночь..."
   Это был тот же голос с соседней дачи.
   - Хорошо поет, - сказал Юра, - кто это?
   - Наш сосед, - ответила Лена, - работник ЦК, Николай Иванович Ежов.
   Вадим повел головой в знак того, что впервые слышит эту фамилию.  А  уж
он-то знает все фамилии.
   - Кто такой, не знаю, - сказал Юра, - но поет хорошо.
   - Очень милый человек, - сказала Лена.


   Когда Юра и Лена остались вдвоем, Лена сказала:
   - Я не узнаю Вадима. Я его даже боюсь, честное  слово.  Он  стал  такой
категоричный, такой нетерпимый, подозрительный. Защищает Советскую власть!
От кого? От нас с тобой?
   Лена всегда скрывала свое особое положение, она и теперь  старалась  не
выделяться. И все же она принадлежит к тем, кто управляет государством,  а
не просто служит ему, как Вадим и его отец. И Юра принадлежит к  тем,  кто
управляет государством, он рабочий класс, народ, из таких теперь и выходят
руководители. Именно поэтому его взяли в органы.  В  доме  Лены  на  улице
Грановского и  здесь,  в  Серебряном  бору,  живут  видные  чекисты,  есть
прекрасные люди, а ее  отец  когда-то  был  членом  коллегии  ВЧК-ОГПУ.  В
поведении Вадима было что-то неестественное, фальшивое, коробили эти:  "МЫ
можем", "МЫ не можем",  "У  НАС  уже  есть",  "НАШЕ  государство"...  Нина
Иванова, даже Саша Панкратов могли бы так говорить, это их мир, у них есть
на это право. А у Вадима нет. Он может только служить, не более того.
   В ту минуту, когда  Лена  подумала  о  Саше,  Юра  заговорил  о  нем  -
совпадение, заставившее Лену вздрогнуть.
   - Вадим переменился с того дня, как арестовали Сашу, - сказал Юра, -  я
это сразу тогда заметил. Арест Саши напугал  его.  Теперь  с  перепугу  он
старается кричать громче всех.
   - Да, - с грустью согласилась Лена, - после Сашиного  ареста  мы  стали
другими.
   Как в разговоре с Березиным, так и сейчас Юра понимал: от того, что  он
скажет о Саше, зависит многое.
   - Жаль Сашу. Я был тогда неправ. Он оскорбил  меня  на  встрече  Нового
года, и я был необъективен.
   -  Что  все-таки  случилось?  -  Лена  посмотрела  на   Юру   взглядом,
рассчитывающим на доверие.
   Обдумывая слова, Юра сказал:
   - Саша привык быть на первых ролях. В институте на  первых  ролях  были
другие. Саша примкнул к тем,  кто  хотел  их  свалить.  А  хотели  свалить
партийное руководство уклонисты. Саша оказался втянутым. Три года ссылки -
это все, что можно было  для  него  сделать,  остальные  получили  тюрьму,
лагерь, большие сроки.
   В его словах был намек на то, что и он кое-что сделал для Саши.
   - Я попал на работу в НКВД после института, по  распределению,  ведь  я
юрист, как ты знаешь, -  продолжал  Шарок,  -  мое  оформление  совпало  с
Сашиным делом. Откровенно говоря, до последней минуты не знал, в  качестве
кого я там появляюсь.
   - Даже так?!  -  поразилась  Лена.  -  Но  ведь  вы  учились  в  разных
институтах, а школа... В школе все дружили.
   Он улыбнулся многозначительно.
   - Леночка! Если не заинтересовались всеми  Сашиными  друзьями,  это  не
значит, что не заинтересовались некоторыми. Не забывай, что с Сашей я  жил
в одном доме, на одной лестнице,  два  года  проработал  с  ним  на  одном
завода. Вадик перепугался  не  случайно.  Когда  арестовали  Сашу,  я  был
вынужден ни с кем не встречаться, в том числе и с тобой, не мог  допустить
осложнений для Ивана Григорьевича, он хлопотал за Сашу, вмешался в дело, о
котором был мало осведомлен. К счастью, все  распуталось.  Саша  отделался
сравнительно легко, с его друзей сняты подозрения, только Вадим продолжает
нервничать.
   Лена, чуть наклонив голову, шла рядом с ним. Верила ли она ему?  У  нее
нет оснований не верить.  Она  знала  не  только,  какие  прекрасные  люди
работают в органах, но и каких прекрасных  людей  эти  органы  преследуют.
Допускала, что ребят вызывали, а ее нет, тоже своего  рода  лотерея.  И  у
Юры, как он говорит, были осложнения, а он  не  хотел  осложнений  для  ее
отца, и правильно: Сталин не любит папу, ничтожного повода достаточно  для
больших неприятностей. Другой на месте Юры, вероятно, поступил  бы  иначе:
сказал, объяснил. Но Юра таков, каков есть. Важно, что им руководило.
   Народа на пляже было немного.  Шумно  плескались  ребятишки  у  берега,
загорелые парни в трусах играли в карты на песке.
   Лена сбросила  сарафан  и  осталась  в  черном  купальнике,  как  будто
наклеенном на теле: грудь и бедра. Снова застенчиво улыбнулась Юре, но  не
отвернулась, когда он надевал плавки, поддевая их под трусы.
   - Пойдем дальше, там глубже, - сказала Лена.
   Она плыла, загребая согнутыми в локтях  руками,  низко,  в  самую  воду
опускала голову, поворачивала ее то вправо, то влево. Такого стиля Юра  не
знал. Сам он плавал саженками. Он удивился тому, как хорошо плавает  Лена.
Она открывалась ему сегодня с новой,  незнакомой  стороны.  Опасение,  что
наладить все будет не так легко и просто, закрадывалось в сердце.
   Потом они лежали на песке, подставив солнцу голые спины. Положив голову
на сплетенные руки, она сбоку поглядывала на него, и ему  снова  казалось,
что она любит его по-прежнему.
   Она действительно любила его. Может быть, потому,  что  эту  любовь  не
заменила  никакая  другая.  И  она  была  чувственна,  а  Юра   первый   и
единственный мужчина в ее жизни. Страдания, которые он ей доставил, только
усилили это чувство. Ведь и он страдал.
   - Когда мы встретимся? - спросил Юра.
   Она ответила просто:
   - Когда хочешь.
   Он мог опять привести ее к себе, в свою комнату. Отец поморщится,  мать
всплеснет руками, ничего, переживут.  Но  сдерживала  примитивная  мужская
осторожность. Возобновить отношения - да. Но не на полную катушку.  Второй
раз он так легко не отделается.
   Где им встретиться? Куда пригласить ее? Была  только  одна  квартира  -
Дьякова. Практически Дьяков живет у своей жены в Замоскворечье. Не  совсем
подходящее место для свидания.  Если  Лена  узнает...  Но  она  ничего  не
узнает. Постель старая, грязная, он даже не уверен, есть ли на ней  белье.
Ничего. Простыни можно принести из дома в портфеле.
   - Понимаешь, в чем дело, - сказал  Юра,  -  у  нас  в  квартире  сейчас
ремонт, спим все вместе, кочуем из одной комнаты в другую и  вещи  таскаем
за собой. У меня приятель, товарищ по институту, сейчас в  отпуске,  ключи
от его комнаты у меня. Можем там посидеть.
   - Можем, - согласилась Лена.



15

   Зоя  пришла  в  восторг,  узнав,  что  Варя  танцевала  с  Левочкой   в
"Метрополе".  Его  фамилия  Синявский,  он  чертежник-конструктор,  милый,
славный парень, всегда помажет по работе. А как  он  одевается!  У  лучших
портных. А как танцует! Не  хуже  знаменитого  Вагана  Христофоровича.  Та
хорошенькая толстушка, что сидела с Левочкой, тоже  чертежница.  Ее  зовут
Рина.
   Зоя льстиво заглядывала Варе в глаза.  Она  всегда  мечтала  попасть  в
Левочкину компанию  и  не  могла.  Что  значит  быть  красивой,  все  само
получается, плывет в руки.
   - Ах, - искренне вздохнула она, - повезло тебе.
   Левочка не особенно нравился Варе - не мужественный.  Но  он  прекрасно
танцевал, а главное, он свой парень, вся их компания _своя_. Это не Вика с
Виталиком, не девки с их иностранцами. Единственный, кто произвел  на  нее
впечатление, это  Игорь  Владимирович.  Но  ему  тридцать  пять  лет,  она
стеснялась его. С ним должно быть серьезно, а она не могла полюбить такого
старого  и  не  хотела  ему  морочить  голову.  Он  вызывал  уважение,  он
благородный человек, и  стыдно  его  огорчать.  У  Вари  был  свой  кодекс
порядочности, она знала, что можно и чего нельзя.
   Она  надеялась,  что  Левочка  примет  ее  в  свою  компанию,  и  ждала
приглашения. Приглашение поступило не так скоро, недели  через  две  после
знакомства в "Метрополе".
   Прибежала  возбужденная  Зоя,  торжествуя,  объявила,  что  завтра  вся
компания будет в саду "Эрмитаж" и их тоже там ждут.
   И тут же позвонила Вика,  предложила  завтра  вечером  пойти  вместе  с
Игорем Владимировичем в ресторан "Канатик".
   - Не могу, - ответила Варя, - я иду в "Эрмитаж".
   - С кем, интересно, ты идешь?
   - С Левочкиной компанией. Я поступаю к ним на работу.
   - Это обязывает тебя идти с ними?  Позвони  и  откажись.  Ведь  я  тебе
говорю: с нами будет Игорь Владимирович.
   - Не могу. Я обещала и не могу их обмануть.
   - Но я тоже обещала, - возмутилась Вика, - и  не  какому-то  Левочке  -
говну, а Игорю Владимировичу. Я не о себе думала. Ты ему нравишься. Он  не
женат.
   - Извини, - ответила Варя, - в другой раз, пожалуйста. Звони. Пока.
   И положила трубку.


   Как тогда в "Метрополе",  так  и  сейчас  в  саду  "Эрмитаж"  Левочкина
компания  то  увеличивалась,  то  уменьшалась,  подходили   разные   люди,
исчезали, возвращались опять. Это  естественно  -  не  обязательно  гулять
гурьбой. Они даже не гуляли, а стояли у главного входа, чтобы всех  видеть
и чтобы их все видели.
   Мужская компания: Левочка,  два  мальчика  из  проектной  мастерской  -
Воля-большой и Воля-маленький, красивый молодой человек со странным именем
Ика, затем Вилли Лонг, сын ответственного работника Коминтерна,  крепыш  с
хулиганским лицом, и, наконец, Мирон, ассистент знаменитого  преподавателя
танцев  Вагана  Христофоровича,  добродушный  кудрявый  парень   с   душой
бизнесмена.  Единственной  постоянной  девочкой  была   пухленькая   Рина,
девушка-веснушка, веснушки покрывали ее кожу, как загар, и  это  выглядело
очень симпатично. Воля-большой  говорил,  что  это  поцелуи  солнца.  Рина
родилась  на  свет,  чтобы  веселиться.  Она  излучала  веселье  вместе  с
веснуш