Живут, как все. Конечно, те, кто выжил. Промелькнула на косогоре ватага
ребятишек. И ребятишки эти были те, кто выжил, а  не  замерз  в  снегу.  А
может, народились новые.
   И снова спокойная могучая река, синие скалы, бескрайняя тайга, солнце в
голубом небе, все это щедро и обильно сотворенное для блага  людей.  Тихий
плес, мелкие безымянные перекаты. На правом берегу деревня Кода,  где  все
Рукосуевы и куда спецпереселенцы обращались за помощью и не получили ее. И
она тоже тихая, спокойная, безлюдная.



18

   "Хорошо, я поеду" - это было легко сказать вчера, когда  они  сидели  в
ресторане,  играла  музыка,  нарядные  женщины  танцевали  с   элегантными
мужчинами,  это  была  новая,  независимая  жизнь.  И  сам  Костя,  и  его
предложение поехать в Крым были частью этой жизни, поэтому вчера прямо  из
ресторана Варя могла бы уехать с ним куда угодно. Но сегодня, здесь, в  их
коммунальной  квартире,  в  их  тусклой  комнате  все   выглядело   совсем
по-другому, нереальным, неосуществимым, казалось игрой, пустым ресторанным
трепом. В Викиной компании так треплются о поездках за границу, в Костиной
- о поездках в Крым или на Кавказ.
   Да и кто он такой, этот Костя? Ресторанный  бильярдист,  игрок.  Какими
примитивными средствами обольщал: положил деньги в ее  сумочку,  заказывал
дорогие блюда, редкие вина, гусарил, выпендривался... Сколько он перевидал
таких девочек? Скольких заманивал поездками в Крым? Она на такой огонек не
полетит! Ее, как дурочку, не охмурит какой-то бильярдист!  Как  она  будет
выглядеть, если после Крыма он бросит ее или оставит в Крыму, хорошо, если
даст деньги на обратный билет, а то и  не  даст,  добирайся,  как  хочешь,
телеграфируй Нине, выручай, мол, сестричка, а Нину хватит удар, от  такого
у кого  угодно  может  случиться  разрыв  сердца:  вчера  познакомились  в
ресторане, сегодня отправились в Крым. И почему надо ехать именно сегодня?
Что за спешка?
   С Софьей Александровной, как и обещала, она переговорит. Если  та  даст
ему комнату, они познакомятся ближе, тогда у них, может быть,  и  сложатся
какие-то отношения.
   Вчера после ресторана Костя привез ее и Зою домой на  такси,  прощаясь,
сказал:
   - Завтра не уходи из дома, жди моего звонка. В первой  половине  дня  я
позвоню.
   Уже двенадцать часов, и самое правильное сейчас уйти, скажем,  к  Софье
Александровне или к Зое на работу. А если он позвонит вечером, сказать: "Я
все утро ждала вашего звонка, вы не позвонили". Впрочем, позвонит  ли  он?
Сам, наверно, забыл, что наболтал. Как он может так вдруг поехать в  Крым?
Бросить дела! Как достанет билеты? Командировочным по  броне  и  тем  едва
дают, а простые смертные простаивают на вокзале неделями.  Можно  спокойно
сидеть дома. Бегать унизительно. Обещала ждать  звонка  -  подождет.  Даже
интересно - позвонит или не позвонит. Как будет выкручиваться?
   В половине первого Костя позвонил и сказал, что билеты у него на руках,
поезд отходит в четыре, в три он за ней заедет, на каком этаже она  живет,
какой номер квартиры.
   Варя растерялась,  как  только  услышала  его  голос,  его  мягкие,  но
повелительные интонации. Как и вчера, он  говорил  медленно,  четко,  чуть
растягивая слова. Она тут же вспомнила его лицо, его странный, шальной и в
то же время недоверчивый взгляд, который подолгу он не отводил от нее, его
широту, лихость и одновременно наивность:  удивлялся,  что  она  живет  на
Арбате, был разочарован тем, что загадала не на то, на  что  он  надеялся.
Вспомнила и свою обиду на его друзей:  пьют,  едят  за  его  счет,  а  его
оставляют одного. Как сказал:  "Может  быть,  рядом  с  тобой  и  я  стану
человеком". И тут же нахмурился, застыдившись такого признания.
   Как же можно обмануть его, нарушить слово? Зря обещала, но _обещала_! У
нее не повернется язык сказать "нет".
   - Не надо за мной заходить, - ответила Варя,  -  я  буду  вас  ждать  в
Никольском переулке, возле второго дома от угла.
   - Хорошо, только не задерживайся, а то на поезд опоздаем.


   В Никольский переулок Варя решила пройти проходными дворами - в воротах
можно наскочить на Нинку.
   Чемодан не понадобился. Все, что у нее есть, на ней. А еще одно платье,
сарафан, трусики и комбинацию, пару чулок, зубную  щетку,  мыло,  расческу
запихнула в портфель.
   И  хорошо,  что  не  понадобился  чемодан  -  проходной  двор  оказался
закрытым. Варя вспомнила, что на днях на Арбате  закрыли  все  проходы  на
соседние дворы. Арбат стал режимной улицей, по  ней  иногда  проезжает  на
дачу Сталин. Пришлось идти до Никольского обычным путем. К счастью, никого
не встретила. А если бы и встретила,  то  что  такого  -  идет  со  старым
школьным портфелем.
   Нине она оставила записку: "Уехала с друзьями в Крым, вернусь через две
недели, не скучай, Варя".
   Свернув в Никольский переулок, Варя увидела такси, а возле такси  Костю
в том же костюме, в каком он был вчера в "Савое".
   Они ехали в международном вагоне. Варя первый раз в жизни видела  такой
вагон. К тетке в город Козлов, теперь он называется Мичуринск, они с Ниной
ездили в общем плацкартном. И ее знакомые тоже ездили в общих плацкартных.
Она слыхала, что есть вагоны, разделенные на закрытые купе, в каждом  купе
четыре пассажира. Но о купе на двух, с отдельным умывальником не  слыхала.
И вот она едет в таком вагоне, в таком купе, все в бархате, в бронзе, даже
дверные ручки бронзовые. В коридоре мягкая  дорожка,  на  окнах  бархатные
занавесочки, на столе лампа  под  красивым  абажуром.  Проводник  в  форме
разносит чай в массивных подстаканниках,  вежливый,  предупредительный,  с
Костей особенно.
   Как понимала Варя, в этом вагоне ехали важные, может  быть,  знаменитые
люди: в соседнем купе военный с четырьмя  ромбами  в  петличках  -  высший
военный чин, через  купе  -  пожилая  красивая  дама  с  мужем,  наверняка
актриса. Варе даже показалось, что она видела ее в каком-то  фильме.  И  в
других купе тоже ехали, может  быть  народные  комиссары  или  заместители
народных комиссаров, во френчах, бриджах,  сапогах  -  стандартной  одежде
ответственных работников. Но и проводник, и разносчик  вин  и  закусок,  и
официант, приходивший записывать тех, кто пойдет обедать в вагон-ресторан,
а затем официант и буфетчик в вагоне-ресторане относились к Косте с особой
предупредительностью. В его облике, манере поведения было нечто такое, что
сразу заставило этих людей выделить Костю изо всех пассажиров.
   Варю   вначале   коробила   его   грубоватая    фамильярность,    всему
обслуживающему персоналу он говорил "ты", но они угадывали в Косте  своего
парня и никто  на  него  не  обижался,  смеялись  его  шуткам,  с  видимым
удовольствием выполняли его требования. Старания официантов Костя принимал
с благосклонной улыбкой,  как  подобает  человеку,  который  находится  на
гребне успеха и понимает, что успех притягивает к нему людей. Но вел  себя
весело и дружелюбно.
   У Кости нет ни чинов, ни должностей, ни  званий,  но  он  в  них  и  не
нуждается. Независимый, рисковый, обаятельный, он  добивается  того,  чего
другие добиться не могли бы. Кто в июне, в разгар курортного сезона  может
достать билеты в Крым в день отхода поезда, да еще в международном вагоне,
забронированном только для высших лиц? А Костя смог, хотя Варя  допускала,
что заплатил он за билеты вдвое или  втрое  дороже  стоимости.  Он  широко
оставлял чаевые, не брал сдачи, делился с людьми своей удачей.
   С  Варей  он  держался  так,  будто  они  знакомы  сто  лег  и   ничего
удивительного в том, что они вдвоем едут в отдельном купе. Ни о чем ее  не
расспрашивал, будто все уже знал о ней, и о себе  ничего  не  рассказывал,
будто и она все знает о нем.  Рассказывал  о  местах,  через  которые  они
проезжали, чувствовалось, что видит их не первый  раз.  Не  приставал.  Ни
разу не пытался обнять ее, поцеловать, как-то все _начать_. Только,  когда
они стояли в коридоре и смотрели в окно, положил руку ей  на  плечо,  этот
жест и эта поза были просты и  естественны  -  стоят  в  коридоре  молодые
супруги и молодой муж держит руку на плече своей  молоденькой  жены.  И  в
вагоне все к ним как к молодоженам и относились, улыбались и, как казалось
Варе, даже любовались ими, а ею  особенно.  Варя  видела,  что  Косте  это
приятно, ему льстит, что все любуются _его_ женой.
   Только мучила мысль о том, что будет ночью.  Костя,  конечно,  убежден,
что, согласившись с ним ехать, она согласилась и на _это_. Мужчины  вообще
считают, что если пригласили девушку в театр, кино, на танцы, то уже имеют
право на _это_, и обижаются, сердятся, когда им _этого_ не разрешают. А он
везет ее в Крым, они будут жить в одном номере гостиницы, он будет поить и
кормить ее... Нет, такая _сделка_ ее не устраивает, на такую _сделку_  она
не пойдет. Она не навязывалась, не напрашивалась, она  едет  в  Крым  ради
него, он просил ее, она согласилась поехать, но ни на что другое  согласия
не давала. Ему приятно прогуляться  по  Крыму  с  молоденькой  хорошенькой
девчонкой, пожалуйста, она доставит ему такое удовольствие.
   За окном стало темнеть. Костя заглянул ей в глаза, улыбнулся.
   - Все в порядке, - взглядом ответила Варя, хотя с  приближением  вечера
начинала все больше робеть.
   Другое дело, если бы она влюбилась, потеряла голову от любви. Но голову
она не потеряла и неизвестно, потеряет ли.  Ей,  как  и  всем,  импонирует
Костина широта и лихость, но она привыкла к  большей  сдержанности.  Костя
не-вос-пи-тан, он из какого-то чужого мира.  А  она,  пусть,  и  во  дворе
выросла, все же воспитана. И друзья  ее  воспитаны.  Левочка,  Ика,  Рина,
Воля-большой, Воля-маленький - все это интеллигентные ребята, а вот Костя,
несмотря на то, что он у них главный, не интеллигентен. И  тянутся  все  к
нему потому, что у него есть то, чего нет у них - деньги,  а  он  окружает
себя этими ребятами потому, что  в  них  есть  то,  чего  нет  у  него,  -
интеллигентность.  Конечно,  он  человек  из  народа,  из  провинции,  это
характер, натура, только так его и можно воспринимать. Но это не совсем ее
устраивает.
   Устраивает его независимость. Но  лично  она  может  быть  независимой,
только сама зарабатывая себе на жизнь. Даже став его женой.  Но  хочет  ли
она стать его женой - этого она тоже не знает. О  женитьбе  у  них  вообще
разговора не было. Тогда, значит, она станет его любовницей? Но  любовники
любят друг друга.  Значит,  содержанкой?  Нет,  быть  содержанкой  она  не
намерена.
   Но, что бы ни говорила себе Варя, она понимала шаткость своих  доводов.
То, что должно произойти, произойдет. Ломаться - значит, ломать комедию.



19

   В деревне Дворец они расстались с лодочником и  его  молчаливой  женой.
Нил Лаврентьевич побежал на почту, вернулся с приемщиком, вытащил из лодки
мешки, хлопотал, спорил, на Сашу и  Бориса  не  обращал  внимания.  Привез
попутных ссыльных, приказали, вот и привез.
   - Может быть, зайдем в комендатуру? - предложил Борис.
   - Зачем?
   - Отправят в Кежму.
   - Без них доберемся. Предписание у нас на руках.
   - Могут быть неприятности, - поморщился Борис, - почему не явились,  не
отметились. Не надо по пустяками их раздражать.
   Саша не хотел идти в комендатуру. Лишняя  встреча  -  лишнее  унижение.
Борис одержим желанием поскорее начать хлопоты, он думает только о  Фриде.
Услышав о том, что Дворец станет районом, хочет  завязать  здесь  какие-то
связи, знакомства, чтобы облегчить потом переезд  Фриды  к  нему  или  его
переезд к Фриде. Фантазер.
   - Завтра решим, - сказал Саша.
   - Ладно, - согласился Борис, - посидите с вещами, я поищу квартиру.
   Солнце уходило за тучи, дул хиус - холодный ветер с реки, трепал гибкий
тальник на берегу. Саша накинул на плечи  пальто,  принес  чемодан.  Тоска
сжимала сердце. Почему он не  пошел  в  комендатуру?  Квачадзе  бы  пошел,
потребовал, и Борис хочет идти, хочет как-то устроить свои дела,  это  его
право. А вот он не пошел и не  пойдет.  За  неделю  пути  без  охраны,  по
вольной реке, он ощутил  относительную  свободу.  Неужели  она  кончилась?
Здесь, на краю земли, это  особенно  дико  и  неестественно.  Нет,  он  не
пойдет. Иллюзия, самообман, пусть!
   Вернулся Борис, весело объявил:
   - Сейчас я вас познакомлю с обломком  империи.  Повар  его  величества!
Кормил князя Юсупова и Григория Распутина. Поразительный экземпляр.
   В избе, куда он привел  Сашу,  на  скамейке  сидел  тучный  красноносый
старик  в  стеганой  телогрейке  защитного  цвета   и   стеганых   брюках,
заправленных в  сапоги  с  разрезанными  голенищами.  Одутловатое,  гладко
выбритое лицо,  ровный,  как  мох,  бобрик  седых  волос  выдавали  в  нем
городского человека.
   -  Знакомьтесь,  -  возбужденно  говорил  Борис.  -  Антон   Семенович!
Шеф-повар двора его императорского величества.
   - Тогда уж лейб-повар, - заметил Саша, с интересом разглядывая старика.
   Тот тоже внимательно из-под полуприкрытых век посмотрел на Сашу.
   - Антона Семеновича отзывает Москва, - продолжал Борис, - будет кормить
послов и  посланников.  Котлеты  "дэ-воляй",  соус  "провансаль".  Знал  я
поваров в Москве. Конечно, с вашим масштабом не сравнить, но  сохранились.
В "Гранд-отеле!" Иван Кузьмич, знаете?
   - Не помню что-то, -  ответил  Антон  Семенович  равнодушно:  не  может
помнить каждого Ивана Кузьмича, а вот каждый  Иван  Кузьмич  должен  знать
его, Антона Семеновича.
   - Вполне приличный повар, - продолжал Борис, - конечно, когда  есть  из
чего. Метр Альберт Карлович.
   - Знаю, - коротко проговорил Антон Семенович.
   - Квалифицированный, представительный,  -  Борис  еще  больше  оживился
оттого, что у них нашелся общий знакомый.
   - На чем представляться-то, -  брюзгливо  заметил  Антон  Семенович,  -
первое, второе, третье...
   - О чем и говорю, - подхватил Борис, - было бы из  чего.  И  для  кого.
Когда бефстроганов - предел мечтаний...
   - И бефстроганов надо уметь сделать, -  Антон  Семенович  оглянулся  на
хозяйку, она озабоченно готовила ужин.
   - Когда вы уезжаете? - спросил Борис.
   - Как отпустят.
   - У вас же освобождение на руках, вы говорите.
   - При комендатуре работаю, тоже есть хотят, вот и тянут.
   Хозяйка почистила рыбу, бросила на сковородку.
   Кивнув на печь, Борис сказал:
   - Представляю, как бы это у вас получилось.
   Антон Семенович величественно промолчал.
   - Вернемся в Москву, вы уж нас покормите, - засмеялся Борис.
   Антон Семенович покосился на него, потом с настырной  требовательностью
пьяницы сказал:
   - Если доставать, то сейчас.
   Получив от Бориса деньги, тяжело поднялся и вышла.
   - Алкоголик, - сказал Саша.
   - Нет, - возразил Борис, - соскучился по людям.
   Антон Семенович вернулся с бутылкой спирта.
   - Самое что надо. В смысле сердца.
   Пил он, почти не закусывая, и  сразу  опьянел.  Шея  побагровела,  лицо
стало злым, человек, норовящий выпить за твой счет  и  тебя  же  обругать.
Борис этого не замечал и продолжал  перечислять  знакомых  ему  московских
поваров и метрдотелей.
   - За что вы здесь? - спросил Саша.
   Антон Семенович поднял на  Сашу  тяжелые  глаза,  собираясь  послать  к
чертовой  матери  своих  случайных  собутыльников,  московских   дурачков,
которых он искренне презирал прежде всего за то, что так легко  дают  себя
одурачить.
   Но натолкнулся не на деликатный взгляд  московского  дурачка,  на  него
смотрела московская улица, насмешливая, все понимающая, умеющая дать отпор
кому угодно.
   Отводя тяжелый взгляд и трудно дыша, Антон Семенович неохотно сказал:
   - В столовой работал  в  районе.  Написал  в  меню  "щи  ленивые".  Тут
прокурор: "Почему ленивые"? Насмешка, выходит, над  ударниками.  Показываю
поваренную книгу, тысяча девятьсот тридцатого года  книга:  "Щи  ленивые".
Ясно? Нет, врешь! Книгу тоже контрик написал.
   Из всего, с чем сталкивался здесь Саша, это было самое бессмысленное.
   - Слава богу, все кончилось, - сочувственно проговорил Борис, -  все  с
вас снято, возвращаетесь домой.
   - Домой?! - Антон Семенович с ненавистью посмотрел на Бориса. - Где он,
дом-то? В вашем Бердичеве?
   Так! Вот и урок Борису: не увлекайся каждой сомнительной личностью.
   - А ну, чеши отсюда, мать твою через семь  гробов  в  мертвый  глаз!  -
сказал Саша.
   - Нет! - Борис встал, подошел к двери, накинул крючок.
   - Вы чего, ребята - беспокойно забормотал Антон Семенович. - Я  ведь  в
шутку.
   - Последний раз шутил, стерва, - усмехнулся Саша.
   Борис навалился на Антона Семеновича, прижал голову к столу.
   - Ребята, пустите, - хрипел Антон Семенович, выкатывая дрянные  белесые
глаза.
   - Не до конца его, Боря, на мою долю оставьте, - сказал Саша.
   Эта одутловатая морда с белыми глазами  была  ему  ненавистна.  Падаль!
Задумал над ними измываться. Гад. Рванина! Товарищ по ссылке! Коллега!
   Отвратительная сцена, но их погрузили на дно жизни и с этими  подонками
иначе нельзя.
   - Извиняйся, гад!
   - Извиняюсь, - прохрипел Антон Семенович.
   - А теперь катись к трепаной матери!
   Борис вытолкал его за дверь, сбросил с  крыльца,  устало  опустился  на
скамейку.
   - Вот вам и лейб-повар его императорского величества, - засмеялся Саша.
   - Среди таких людей должна жить Фрида, - сказал Борис.
   На следующий день они нашли попутную лодку. Кооператорщик согласился их
взять, если они пойдут бечевой  наравне  с  ним  и  лодочником.  До  Кежмы
семьдесят километров, и, если ничто не помешает, они будут там  через  два
дня. Это была удача.
   Они снесли свои вещи на берег к громадной,  тяжело  нагруженной  лодке,
которую  им  предстояло  тащить.   Возле   нее   хлопотал   кооператорщик,
толстомордый веселый парень в брезентовом плаще и бокарях  -  высоких,  до
паха сапогах, похожих на болотные, только из  камуса  -  мягкого  оленьего
чулка.
   - Отправимся скоро? - спросил Борис.
   - Документы оформим и потянемся, - ответил кооператорщик.
   - Знаете, Саша, - снова начал Борис, отведя Сашу в сторону,  -  все  же
надо сходить в комендатуру. Скажем:  нашли  лодку,  уже  погрузились,  вот
только забежали отметиться. Иначе будут неприятности в Кежме.  Этот  сукин
сын, повар его императорского величества, конечно, настучал, что мы здесь.
   - Дело ваше, - холодно ответил Саша, - можете идти, я не  пойду.  И  не
говорите, что я здесь. У меня предписание явиться в Кежму, и  я  явлюсь  в
Кежму.
   - Как знаете, - пожал плечами Борис, - я все же схожу.
   В нем бушевал бес деятельности. Одержимый мыслью о женитьбе  на  Фриде,
он уже все подчинил этому, боялся совершить промах.
   Борис не вернулся ни через полчаса, ни через  час.  Кооператорщик  ушел
оформлять документы, вернулся, а Бориса все не было.
   - Сходи, поищи товарища, - сказал кооператорщик, - некогда,  уйдем  без
него.
   Саша  не  знал,  что  делать.  Нельзя  оставлять  Бориса,  но  идти   в
комендатуру он не хотел, да и поздно, спросят, почему не пришел сразу?
   - Подождем еще немного.
   Наконец появился Борис, молча вытащил из лодки чемодан.
   - В чем дело? - спросил Саша, догадываясь, что произошло.
   - Отправляют в Рожково, - ответил Борис. На нем лица не было.
   Рожково, крошечную деревеньку на левом берегу, они прошли вчера с Нилом
Лаврентьевичем.
   - Как это, без райуполномоченного?
   - У них есть право самим назначать место жительства.
   - Плюньте на них и едем.
   - Они отобрали предписание.
   Голос Бориса дрожал.
   - Не горюйте, - сказал Саша, - приедете в Рожково, напишите в Кежму или
в Канск, потребуйте перевода, ведь в Рожкове для вас нет работы. Я  приеду
в Кежму, тоже скажу уполномоченному.
   Борис махнул рукой.
   - Все пропало! Ах, дурак я, дурак!
   Саше было жаль Бориса, грустно с  ним  расставаться:  хороший  товарищ,
веселый, неунывающий спутник. Они обнялись и расцеловались.  На  глазах  у
Бориса блестели слезы.
   Саша вошел в лодку. Лодочник оттолкнул ее от  берега  и,  перевалившись
через бо