ать.  Пусть  я  погибну,  но  и  твоя  карьера  будет
кончена, такого тебе не простят. А если ты поступишь благоразумно, то  все
останется между нами. Можешь мне верить.
   - Так вот, -  теперь  остановился  Шарок,  -  Лена  тебя  действительно
видела, устроила мне сцену, я ей признался, что у нас с тобой  был  роман,
ведь он был, правда?.. Я ей дал слово больше не  встречаться  с  тобой.  И
можешь быть спокойна: ни одному человеку Лена об этом не  скажет.  С  этой
стороны никакая опасность тебе не угрожает. Что же касается твоего письма,
то оно  не  достигнет  цели.  Лена  -  фактически  моя  жена,  ты  на  нее
натолкнулась, это случается, возьмем с жены подписку  о  неразглашении,  и
дело с концом. Своим письмом ты добьешься только  одного:  тебя  передадут
другому человеку, не уверен, что это будет для тебе лучше.
   Вика напряженно слушала его, смотрела ему прямо в глаза своими большими
серыми бесстыдными глазами.
   Потом твердо, решительно и злобно сказала:
   - Ну что ж, каждый из нас пойдет своим путем. Будь здоров.
   Но он удержал ее.
   -  Подожди,  есть  еще  одна  сторона  дела.  Прошлый  раз  ты  просила
освободить тебя от сотрудничества. Такую просьбу  я  был  обязан  доложить
своему начальнику, в тот же день подал рапорт. Каков будет  результат,  не
знаю. Потерпи.
   - Сколько времени я должна ждать? - спросила Вика, понимая, что все это
Шарок придумал сейчас, никакого рапорта он не  подавал,  но,  может  быть,
подаст, значит, боится ее заявления.
   - На нашем следующем свидании ты получишь ответ.
   Ждать десять дней! Опять тащиться на эту квартиру?
   - Хорошо, - сказала Вика, - я подожду десять дней.



9

   Вика не отступится. Став женой Архитектора, она вообразила, что сила на
ее  стороне.  Сила,  конечно,  на  другой  стороне,  но   Вика   нахальна,
решительна, способна на все, и, надо признаться, он дал ей некий козырь.
   Поэтому Шарок счел разумным сказать Дьякову:
   - Марасевич  Виктория  Андреевна  вышла  замуж  за  Архитектора,  хочет
выглядеть перед мужем пай-девочкой.
   - Канючит?
   - С компанией Либермана порвала, со старыми друзьями не встречается,  в
рестораны не ходит, сидит дома. А новых знакомств  еще  нет.  Может  быть,
отпустить на время, пусть, освоится с новый положением, обзаведется новыми
знакомыми, вокруг Архитектора народа много, и народ интересный.
   - Это разумно, - согласился Дьяков, - пусть погуляет. Теперь  вот  что,
Шарок...
   Дьяков  перебрал  бумаги  на  столе,  это  движение  означало,  что  он
собирается, с мыслями, обдумывает слова, которые произнесет.
   - Да, так вот,  -  продолжал  Дьяков,  -  разговор  между  нами,  -  он
внушительно  посмотрел  на  Шарока,  -  из  Ленинграда   приехал   товарищ
Запорожец, хочет  взять  к  себе  в  Ленинград  из  центрального  аппарата
трех-четырех надежных  ребят.  Конечно,  на  более  высокие  должности,  с
повышением оклада. Среди  намеченных  есть  и  твоя  кандидатура.  Как  ты
относишься к этому?
   Шарок пожал плечами.
   -  Как  я  могу  относиться?  Куда  прикажут,  туда  поеду.  Московская
квартира, надеюсь, останется за мной?
   -  Конечно,  в  ней  живут  твои  родители.  Поработаешь  пару  лет  на
периферии, впрочем, какая это периферия? Вторая столица. Обратно вернешься
на большую должность. Подумай! Это не в порядке приказа, а добровольно.  С
Запорожцем многие хотят работать, человек хороший, веселый, своих ребят  в
обиду не дает. Разговор предварительный. Он сам будет беседовать с  тобой,
может быть, остановится на другой кандидатуре. Ты подумай, дело, по-моему,
перспективное.
   Предложение  неожиданное,  но  интересное.  Просидеть   всю   жизнь   в
центральном аппарате нельзя, не принято, надо какое-то время поработать на
периферии и вернуться в Москву с опытом  практической  работы  на  местах.
Ленинград - наилучший вариант, не какая-нибудь провинциальная дыра,  да  и
ночь езды до Москвы. И Запорожец, наверно, скоро заменит старика  Медведя.
Значит, вместе с ним пойдет наверх и он,  Шарок.  Ему  вообще  надо  иметь
здесь опору. Дьяков - не опора, маленький человек.  Березин?  Да,  крупная
фигура, но не ладит с  Ягодой,  и  его,  вероятно,  переведут  на  Дальний
Восток. А ехать на Дальний Восток - нет уж, лучше Ленинград.
   В общем, предложение понравилось Шароку. И  с  Леной  разрубается  само
собой. И с братом. Брат кончает срок, вернется, пусть устраивается сам, он
ему не подмога.
   Вику Шарок встретил на Маросейке в хорошем настроении.
   - Ну, мать, радуйся, отпускаем тебя на все  четыре  стороны.  Не  из-за
Лены.  Я  доложил,  что  ты  столкнулась  с  моей  женой,  и  этот  вопрос
отрегулирован. Отменяем же мы наши встречи потому, что  руководство  сочло
кои доводы разумными: сидишь дома, примерная  жена,  что  от  тебя  толку?
Справляй медовый месяц.
   - Спасибо, - ответила Вика сдержанно. - А как же... Мое обязательство?
   - Обязательство? Сдано в архив. Хочешь получить его обратно?
   - Да.
   - Ну, ты даешь! Кто позволит из дела вырвать  документ?  Пронумеровано,
сдано в архив, мыши его там читают.
   Вика понимала - этой бумагой они все равно будут держать ее  за  горло.
Но пока она свободна, а там будет видно.
   - Спасибо, Юра, - сказала  она,  вставая,  -  надеюсь,  что  в  _такой_
обстановке, - она обвела рукой комнату, - и в такой роли я с тобой  больше
никогда не встречусь.
   - Никогда, - подтвердил Шарок, улыбаясь.
   Его ответ был искренним. Никогда больше Викой Марасевич  он  заниматься
не будет. Когда возникнет необходимость, а она, безусловно, возникнет,  ею
будет заниматься другой.
   Сам же он мысленно уже готовился к отъезду в Ленинград. Он  никогда  не
был в Ленинграде. Многие его школьные товарищи ездили  туда  на  каникулы,
это считалось особенным шиком - провести каникулы в Ленинграде, у них  там
родственники, знакомые, у него в Ленинграде никого. Он завидовал арбатским
интеллигентам в этом, как, впрочем, и во многом другом. Теперь и он едет в
Ленинград, не ютиться у родственников, а на  ответственную  работу,  будет
первое время жить в гостинице, а потом дадут квартиру.
   В тот же день Шарок был на докладе  у  Березина,  приносил  на  подпись
бумаги.
   Подписав бумаги, Березин сказал:
   - Предстоит набор в высшую школу НКВД. Хотите учиться?
   Шарок замялся. Высшая школа - это тоже  заманчиво,  готовит  работников
высшего ранга. Но как же Ленинград?
   - Не знаю, - неуверенно ответил Шарок, - ведь товарищ  Запорожец  хочет
забрать меня к себе в Ленинград.
   Березин внимательно посмотрел на него, потом  опустил  голову,  спрятал
взгляд.
   - Тогда другое дело, вопрос отпадает.
   Его лицо было непроницаемо.


   Шарок вышел из кабинета. Березин запер за ним дверь на ключ. В  той  же
связке нашел ключ от сейфа, стоящего в углу комнаты, открыл его,  поставил
рядом стул и стал складывать на пего вынутые из сейфа папки,  просматривая
их одну за другой.
   Наконец он нашел папку, которую искал, отложил ее  отдельно,  остальные
отправил обратно в сейф, сложив в том  же  порядке,  в  каком  они  лежали
раньше, а вместо отложенной папки положил лист бумаги,  чтобы  вернуть  ее
потом на прежнее место.
   Он внимательно перелистал папку, остановился на нужной ему  странице...
Закурил.
   Информация, случайно полученная Березиным от  Шарока,  подтвердила  его
подозрения: в Ленинграде готовится какая-то акция.
   Первым толчком к такому подозрению была засылка  Алферова  в  Восточную
Сибирь. А ведь Алферова просил к  себе  Киров.  Однако  вместо  Ленинграда
Алферова заслали на Ангару на должность  районного  уполномоченного:  надо
якобы уточнить некоторые аспекты его деятельности в Китае,  а  пока  пусть
поживет  в  Сибири.  Алферова  даже  не  допустили  в  Москву,   приказали
остановиться в Канске, а оттуда отправили в район.
   Вместо Алферова в Ленинград уехал Иван Запорожец.  Высокий,  широкий  в
плечах, "видный мужчина", остряк и балагур, ценитель вина и женщин, хорошо
поет. Жил на Палихе, жаловался как-то, что в квартире нет  ванны,  жена  у
него красавица, Роза Проскуровская...
   Березин снова наклонился к столу, просмотрел  досье  Запорожца.  Бывший
левый эсер, однако сохранился в центральном аппарате ЧК. Уберег,  конечно,
Ягода, они все время  рядом.  В  списке  проведенных  Запорожцем  операций
крупнейшая - засылка  его  в  штаб  Махно.  Удачливый  авантюрист.  Теперь
готовит новую авантюру. Его,  Березина,  человек  из  окружения  Запорожца
передал  ему  в  копии  перехваченное  письмо  некоего  Николаева.  Письмо
странное и настораживающее... Березин перечитал его.
   Леонид  Николаев.  Вступил  в  партию  в  1920  году,  на   фронте,   в
шестнадцатилетнем возрасте. Из рабочей семьи и сам в прошлом  рабочий.  До
1934 года работал в Ленинградской РКИ в должности инспектора по ценам.  Из
РКИ, как писал Николаев, его убрали по  проискам  окопавшихся  в  аппарате
обкома  троцкистов  и  перевели  на  завод.  Однако  секретарь   заводской
партячейки, тоже  троцкист,  направил  его  по  партийной  мобилизации  на
транспорт. Он готов работать всюду, куда пошлет его партия, но посылает не
партия, а троцкисты, выживающие его из Ленинграда. Выехать  он  отказался.
За это его исключили из партии, с  марта  месяца  он  безработный.  Послал
товарищу Кирову двадцать писем с просьбой разобраться в  его  деле,  писал
товарищу Кирову о засилии в ленинградском аппарате троцкистов. Ни на  одно
письмо он ответа не получил. Или товарищ Киров не считает нужным отвечать,
или  письма  до  товарища  Кирова  не  доходят.  Виной  тому  троцкистское
окружение, которому товарищ Киров слепо доверяет. Из  тридцати  лет  своей
жизни четырнадцать он, Николаев, провел в партии,  без  партии  не  мыслит
дальнейшего существования, доведен до крайности и способен на все...
   "Способен на все..." Что это означает?
   Самоубийство? Человек четырнадцать лет в партии и понимает,  что  такой
угрозой он никого не запугает. Террористический акт? Об этом не пишут,  не
предупреждают, за подобную угрозу расстреливают. А ведь написал, угрожает.
Психически ненормальный?
   В чей  адрес  направлены  его  угрозы?  И  главное:  с  этим  человеком
Запорожец работает. Для чего он нужен?
   В качестве кого берет новых  людей  Запорожец  в  Ленинград?  Кого  они
должны заменить?  С  какой  целью?  Почему  такая  секретность?  Даже  он,
Березин, член коллегии, случайно узнал об этом.
   Сталин недоволен положением в Ленинграде - это общеизвестно. Требует от
Кирова репрессий против так называемых участников зиновьевской  оппозиции,
хочет развязать в Ленинграде террор. Для чего? Как детонатор  для  террора
по  всей  стране?  Киров  отказывается,  и,   видимо,   задача   Запорожца
спровоцировать инцидент, который помог бы преодолеть сопротивление Кирова.
Но,  что  бы  ни  организовал  Запорожец,  следствие  будет  проходить   в
Ленинграде, Киров следствия из  рук  не  выпустит,  в  таком  деле  он  не
отступит, перенесет вопрос в Политбюро.
   Значит, Запорожец должен организовать такое, что оглушит всех  и  перед
чем Киров будет вынужден отступить.
   Но что это? Диверсия, взрыв, железнодорожная катастрофа? Кирова на этом
не проведешь!  Убийство  одного  из  его  соратников?  Чудова,  Кодацкого,
Позерна?.. Для этого сохраняют Николаева?  Это  позвончее,  но  все  равно
Кирова от следствия не устранишь.
   Что же тогда?
   Березин хорошо помнил слова, сказанные  ему  Сталиным  в  1918  году  в
Царицыне. Сталин потребовал расстрела нескольких военных  специалистов  из
бывших офицеров царской армии. Березин, тогда  начальник  особого  отдела,
доказывал ему,  что  обвинения  неубедительны  и  расстрел  вызовет  много
осложнений и проблем.
   На это Сталин поучительно ответил:
   - Смерть решает все проблемы. Нет человека и нет проблем.
   И Сталин оказался прав. Пришла телеграмма об отмене расстрела, но  люди
уже были расстреляны. Никаких проблем не возникло.
   Такова  философия  этого  человека.  Применит  ли  он  ее  сейчас?  Да,
безусловно,  да!  Он,  Березин,  не  может  выступить  открыто,  одно  его
неосторожное слово - и он будет уничтожен. Но возможность  предупредить  у
него есть.
   Вечером Березин зашел к Будягину. Они жили в  разных  подъездах  Пятого
дома Советов и, хотя были мало знакомы  и  редко  встречались,  относились
друг к другу с симпатией:  оба  принадлежали  к  железной  фаланге  старых
большевиков, прошедших одинаковый жизненный путь и далеких от честолюбивых
амбиций.
   Березин  не  высказал  Будягину  никаких  подозрения.   Будягину   было
достаточно того, что Березин пришел к нему  домой,  пришел  первый  раз  в
жизни  якобы  за  книгой  по  экономике  Дальнего  Востока,  которую   мог
затребовать в любой библиотеке. В полной мере оценил Будягин и мелькнувшее
в их разговоре сообщение Березина о том, что Иван  Запорожец  подбирает  в
Ленинград группу своих людей и что это держится в строжайшем секрете.
   Проводив Березина, Будягин прошел на кухню, заварил себе  крепкий  чай.
Жаль, что  Ашхен  Степановна  в  отъезде,  ему  хотелось  с  ней  обсудить
сообщение Березина, сообщение тревожное.
   Утром, минуя свой кабинет, Будягин зашел к Семушкину, кивнул  на  дверь
кабинета Орджоникидзе.
   - У себя?
   - У себя, - ответил Семушкин.
   Рассказывая Орджоникидзе о назначении в  Ленинград  к  Запорожцу  новых
людей, Будягин не назвал Березина. В таких делах  источник  информации  не
упоминается.
   Орджоникидзе задумался. Если новые назначения -  обычная  ведомственная
интрига в аппарате НКВД, то информацию о пей Медведь  доложил  бы  Кирову.
Однако заинтересованные люди через Будягина сообщают об  этом  ему,  члену
Политбюро, личному другу Кирова.  Значит,  информация  носит  характер  не
внутриведомственный, а общеполитический.
   - Что ты об этом думаешь? - спросил Орджоникидзе.
   - В Ленинграде  что-то  затевается.  Цель  -  скомпрометировать  Сергея
Мироновича.
   - Каким образом?
   - Трудно сказать. Хотят вынудить  на  репрессии,  хотят  поставить  его
перед такой необходимостью. А если опять откажется, убрать из Ленинграда.
   - По-видимому, это так, - согласился Орджоникидзе.
   Им в голову не пришло,  то,  о  чем  сразу  догадался  кадровый  чекист
Березин.



10

   Заболел зуб. Он  давно  уже  шатался,  однако  под  крючком  бюгельного
протеза держался устойчиво. Но вчера вечером, когда Сталин снимал  протез,
он ощутил боль. Он снова надел протез, крючок зафиксировал зуб. Но,  когда
трогал зуб языком, зуб шатался и как ему казалось, десна побаливала.
   Сталин лег спать, не  сняв  протеза,  и  провел  ночь  спокойно.  Утром
осторожно снял протез, потрогал зуб языком, потом пальцами - зуб  шатался,
хотелось его выдернуть, вытолкнуть изо рта языком. Сталин приказал вызвать
из Москвы зубного врача. К концу дня ему доложили,  что  доктор  Липман  и
зубной техник прибыли самолетом и помещены на дачу номер три.
   - Как устроится, пусть придет, - распорядился Сталин.
   Через полчаса доктор явился - красивый добродушный еврей лет под сорок.
Он уже лечил Сталина, Сталин был им доволен, даже сказал  как-то:  "У  вас
руки более ласковые, чем у Шапиро".
   Шапиро был предшественником Липмана. Тоже хороший специалист. Но Сталин
не любил врачей, которые расспрашивают, ощупывают, выслушивают,  назначают
лекарства, но ничего не объясняют, не говорят, чем ты болен,  чему  служат
их  назначения,  держатся  чересчур   многозначительно,   свою   профессию
превращают в таинство, в загадку. В маленьком молчаливом Шапиро эти  черты
были особенно неприятны.
   Липман, наоборот, рассказывал, что делает, говорил,  каковы  у  Сталина
зубы, как содержать протез, а когда первый раз вырвал у  Сталина  зуб,  не
бросил его в полоскательницу, как это делал  Шапиро,  а  показал  Сталину,
показал, во что превратился корень и почему этот зуб надо было обязательно
удалить.  Спокойный,  общительный  человек.  Сталин  про   него   говорил,
посмеиваясь: "И зубы рвет, и зубы заговаривает".
   Он видел, что Липман его боится, ничего в этом особенного нет - его все
боятся. Но, если у зубного врача от страха дрожат руки, он может натворить
что-нибудь не то. И потому обращался с Липманом приветливо.  Сегодня,  как
обычно, спросил:
   - Как живете, как дома - все хорошо?
   Хотя про дом и семью Липмана не знал ровно ничего.
   - Все хорошо, Иосиф Виссарионович, спасибо, -  Липман  открыл  чемодан,
довольно большой, почти как дорожный,  вынул  инструменты  и  подголовник,
который прикрепил к креслу. То, что он заранее устанавливает  подголовник,
тоже нравилось Сталину. Шапиро это проделывал, когда Сталин  уже  сидел  в
кресле, а Сталину всегда было неприятно, когда возятся за его спиной.
   Установив  подголовник  и  проверив,  хорошо  ли  он  держится,  Липман
пригласил Сталина сесть. Сталин сел. Липман повязал ему  салфетку,  мягким
движением рук опустил его голову на подголовник.
   - Удобно?
   - Хорошо.
   - На что жалуетесь?
   - Зуб шатается, особенно когда снят протез.
   -  Сейчас  посмотрим,  -  Липман  подал  Сталину  стакан  с  водой,   -
прополощите, пожалуйста... Так,  хорошо...  Теперь  откиньте,  пожалуйста,
голову... Так, прекрасно...
   Осторожным движением Липман снял протез, потрогал зуб.  Пальцы  у  него
мягкие,  пахли  чем-то  приятным  -  аккуратный  врач...  Потом   перебрал
разложенные на столе инструменты, вынул  ручное  зеркало,  снова  осмотрел
зуб, сказал:
   -  Этот  зуб  придется  удалить,  другого  выхода  нет,  ничего,  кроме
неприятностей, вы от  этого  зуба  не  будете  иметь,  протез  на  нем  не
держится. Совсем плохой зуб.
   - Сколько времени это займет?
   - Ну, ранка, я надеюсь, заживет  за  два-три  дня,  протез  сделаем  за
сутки. Думаю, на все уйдет дней пять, не больше.
   - И я пять дней буду ходить без зубов, - нахмурился Сталин.
   - Почему же без зубов, - улыбнулся Липман, - у вас не будет пока только
верхних коренных. Можно, конечно, временно приспособить и этот  протез,  -
Липман повертел в руках старый бюгель, -  тогда  у  вас  не  будет  только
одного зуба. Но при любом перекосе вы  можете  повредить  здоровый  зуб  -
слишком большая на нем  нагрузка.  Зачем  рисковать?  Потерпите  несколько
дней?
   - Хорошо, - согласился Сталин. - Когда надо рвать?
   - Когда угодно, могу сейчас.
   - А если завтра утром?
   - Можно и завтра утром.
   - У меня сегодня гости, неудобно принимать гостей  без  зубов,  как  вы
считаете?
   - Гостям, - улыбнулся Липман, - если они  хотят  поесть,  нужно  прежде
всего самим иметь зубы.
   Сталин встал. Липман поспешил развязал на его шее салфетку.
   - Отдыхайте, - сказал  Сталин,  -  завтра  утром,  после  завтрака  вас
пригласят.
   Киров приехал днем. Сталин велел Жданову ввести его в курс их работы по
учебнику истории и пригласить вечером на ужин.
   Ужинали втроем: Сталин, Киров и Жданов.
   -  Хорошо,  что  ты  приехал,  Сергей  Миронович,  -  говорил   Сталин,
усаживаясь  по  праву  хозяина  во  главе  стола,  -  а  то   вот   Андрей
Александрович, - он кивнул на Жданова, - не пьет, не ест, сидит за столом,
как Иисус Христос, и меня хочет  с  голоду  уморить.  А  я  на  этот  счет
согласен с Чеховым: все эти  болезни  доктора  выдумали.  Есть  надо  все,
понемногу, конечно, в разумных пределах. Травка полезна кавказская: кинза,
тархун, джон-джоли...  Фрукты  полезны,  вино  сухое,  грузинское  вино  -
хорошее вино. Пей, ешь - все на пользу будет. Что на столе -  сам  видишь,
ты человек кавказский. Иле, может быть,  в  Ленинграде  забыл,  что  такое
хачапури, что такое лобио, что такое сациви?
   - Не забыл, -  ответил  Киров,  смеясь  и  накладывая  себе  в  тарелку
понемногу от каждого блюда, - все помню и все люблю.
   - Не знаю,  какая  теперь  в  Ленинграде  кухня  в  моде,  -  задумчиво
проговорил Сталин, - раньше у дворян французская  кухня  была  в  моде,  у
народа - немецкая: сосиски, колбасы. А сейчас?
   -