зможно,  с  Сашей  такого   не
произойдет.
   Он смотрел на Варю своим косым взглядом из-за пенсне.
   - Софье Александровне этого говорить не следует. Будем надеяться, что с
Сашей все будет в порядке.
   - Конечно, я ничего ей не скажу, это ее убьет, она живет только  одним:
снова увидеть Сашу, в этом вея ее жизнь.
   - Вот и хорошо. Будем и мы ждать. Саша вернется и со временем  разовьет
талант, данный  ему  природой.  Для  политики  Саша  слишком  простодушен,
доверчив, там нужны другие качества. Когда его исключили из  института,  я
советовал ему уехать к отцу, к дяде, это бы его спасло, о нем  бы  забыли.
Он меня не послушался, свято верил в справедливость -  вот  вам  еще  одно
доказательство его простодушия.


   Сашу могут не освободить?! Это поразило Варю. У нее и в мыслях не было,
что она его больше не увидит. Живет в его комнате, среди его вещей,  рядом
с его матерью, то,  что  его  здесь  нет,  воспринимается  как  временное,
случайное.  Он   никогда   не   вернется?   Какая   нелепость!   Нечестно,
несправедливо, незаконно!
   Что тогда будет с Софьей Александровной? Она  отсчитывает  дни  до  его
возвращения, главные события в ее жизни -  Сашины  письма  Она  читала  их
Варе,  немногословные,  остроумные,   исполненные   нежности   к   матери,
стремления ободрить ее, утешить. Ни на что не жаловался, ничего не просил,
писал часто, но  письма  приходили  нерегулярно.  Саша  нумеровал  письма,
случалось,  что  поздние  номера  приходили  раньше.  Софья  Александровна
волновалась: в недополученных письмах содержится нечто важное, потому и не
пришли. Варя ее успокаивала, ссылаясь на  сложность  сибирского  почтового
пути. И оказывалась права - письма приходили.
   Варя помогала Софье Александровне собирать посылку с зимними вещами, он
должен получить их до осенней распутицы. Пальто, шапка-ушанка у него есть,
в них его и отправили в ссылку. Софья Александровна послала  ему  валенки,
две пары шерстяного белья, шерстяные носки, шарф,  свитер.  Все  это  Варя
уложила в фанерный ящик,  обшила  мешковиной,  написала  адрес  чернильным
карандашом, чтобы не возиться с этим на почте. Когда  собирала  и  сдавала
посылку, снова вспомнила, как ходила с Софьей Александровной, искала Сашу,
видела страдания и мучения людей в тюремных очередях.
   Она вспоминала, как в "Арбатском подвальчике" он  осуждал  проститутку,
но вступился за нее, как за женщину. В этом весь Саша. И на Новый  год  он
выдал этому сукиному сыну Юре Шароку, не  позволил  оскорблять  Нину,  все
смолчали, а он нет. Он и в Сибири оказался потому, что не хотел подличать.
Выпускали газету несколько человек, а он все взял  на  себя.  Покорно  шел
между конвоирами? А что он мог сделать? Один,  безоружный,  а  их  трое  с
винтовками? Тогда он показался ей жалким. Какие глупости! Крест,  выпавший
на Сашину долю, не принижал его, а только возвышал. Теперь, повидав других
людей, она это поняла.
   В ящиках стола лежали Сашины институтские  тетради,  карандаши,  ручки,
какие-то винты и гайки, наверное, от велосипеда,  под  столом  гантели,  в
шкафу книги, может быть, не только его, а книги отца и матери, библиотека,
которая десятилетиями накапливается в семье. И все же Варя находила именно
его, Сашины книги... Жюль Верн,  Фенимор  Купер,  "Капитан  Сорви-голова",
"Серебряные коньки" -  книги  его  детства,  шеститомник  Пушкина  издания
Девриена 1912 года, однотомник Гоголя, Лермонтов, "Война и мир"  Толстого,
"Тиль Уленшпигель", "Калевала", "Песнь о Гайавате", "Кровь и песок" Бласко
Ибаньеса, "Кира Киралина" Панаита Истрати, книги Ильфа и Петрова, Зощенко,
Бабеля, Шолохова, десять томов Малой Советской Энциклопедии.
   Она исполнила, как в "Арбатском  подвальчике",  танцуя,  прижималась  к
нему и на встрече Нового года тоже прижималась, вспоминая  об  этом,  даже
сейчас испытывала волнение. Конечно, он нравился ей, может быть, даже была
влюблена в него, но не понимала этого, привыкла считать его  взрослым.  Не
понимала, потому и позвала на каток, хотела кататься с ним, держать его за
руку...
   В каждом письме Саша передавал ей приветы. Два слова  в  конце  письма:
"Привет Варе". Может быть, из вежливости,  ради  хороших  отношений  ее  с
Софьей Александровной. Но, передавая приветы он называл  по  имени  только
Варю,  других  не  называл:  "Привет  родне  и  всем   знакомым".   Что-то
значительное казалось Варе в этом, что-то недоговоренное, но  понятное  им
обоим. Она также просила Софью Александровну передавать приветы и от нее.
   - Черкни ему сама пару слов, - предложила как-то Софья Александровна.
   Но Варя еще не была готова к  этому,  писать  пустое  стыдно,  написать
"приезжай скорее" -  глупо,  не  от  него  это  зависит.  Написать  что-то
значительное, дать ему понять, что думает о нем, что скучает, не решалась.
   И она сказала:
   - Что я ему напишу? Про нашу контору? Разве ему это интересно?



13

   К Михаилу Михайловичу Маслову приехала  жена  -  Ольга  Степановна.  Из
Калинина до Красноярска поездом,  по  Енисею  пароходом,  затем  попутными
лодками вверх по Ангаре через шивера и пороги. И все это  ради  трех  дней
свидания с мужем.
   Приятная женщина с неторопливыми движениями, приветливым взглядом. Семь
лет  они  не  виделись.  У  них  двое  детей.  Где,   когда,   при   каких
обстоятельствах поженились? Он бывший офицер, она бухгалтер.
   Глядя на нее, Саша вдруг отчетливо и ясно  увидел  Михаила  Михайловича
молодым, красивым, увидел рядом  с  ним  Ольгу  Степановну,  юную,  полную
надежд и радости, их стройные фигуры, лица, озаренные счастьем. И  так  же
отчетливо и ясно, до мельчайших подробностей  увидел  их  истинную  жизнь,
спрессованную в семь страшных лет.
   Ольга Степановна приехала утром, с почтой, а вечером Михаил  Михайлович
пригласил всех на преферанс. Это удивило Сашу, казалось, что эти  три  дня
Михаил Михайлович и  Ольга  Степановна  пробудут  вдвоем.  Конечно,  новый
человек здесь, особенно с воли, - событие, но все  же...  Столько  лет  не
виделись и, может быть,  еще  столько  же  не  увидятся,  а  он  зовет  на
преферанс.
   Еще больше поразился Саша раздражительности, с какой Михаил  Михайлович
разговаривал с женой. Это была даже не его обычная желчность, а нарочитая,
подчеркнутая грубость, холодные глаза становились бешеными.
   Она не играла, сидела рядом с мужем, заглядывала в его карты,  молчала,
но было видно, что умеет играть. И  только  раз  после  того,  как  Михаил
Михайлович сыграл неудачно, сказала:
   - Лучше было бы играть бескозырную.
   Михаил Михайлович дернулся.
   - Па-пра-шу не подсказывать! Я сам знаю, как играть.
   - Я не подсказываю, партия кончена, - ответила  она,  кротко  улыбаясь,
прощая мужа и призывая всех извинить этот исковерканный жизнью характер.
   Всем стало неудобно. Петр Кузьмич крякнул, Всеволод  Сергеевич  перевел
разговор на другое, и только Саша,  закипая  гневом,  но  сдерживая  себя,
встал и попросил расписать пульку.
   Вместе с Сашей ушел и Всеволод Сергеевич. По дороге Саша ему сказал:
   - Маслов - скотина! Женщина ради него проделала такой путь, верна  ему,
а он с ней так разговаривает.
   - Да, она самоотверженная женщина, - согласился Всеволод  Сергеевич.  И
со своей двусмысленной улыбкой добавил: - Но  верна  ли  она  ему,  мы  не
знаем.
   - У блудливой свекрови невестка всегда...
   - Это про меня? - ухмыльнулся Всеволод Сергеевич.
   - Про вас.
   - Вы меня плохо знаете, - возразил Всеволод Сергеевич, - я высоко  ценю
поступок Ольги Степановны. Но  подумайте  о  ее  жизни  там,  в  Калинине.
Молодая, красивая, одинокая...
   - Гадости вы говорите.
   - Вы романтик, Саша, - беззлобно возразил Всеволод Сергеевич, - за  это
я вас, впрочем, и люблю. В вашей  наивности  что-то  от  бескорыстия  тех,
первых... Ольга Степановна, безусловно, женщина жертвенного склада, а  это
высший тип женщины. Но не забывайте, она  мать  двоих  детей,  она  должна
работать, а наш работодатель не жалует контриков, их жен и их детей. Вот и
задумаешься, дорогой  Саша!  Особенно,  когда  дети  хотят  есть,  причем,
заметьте, не раз в день, а три. Вы еще, дорогой мой,  не  знаете  истинной
жизни все еще витаете в облаках.
   - Есть вещи, - сказал Саша, - на  которые  нельзя  идти  ни  при  каких
обстоятельствах. И у вас нет оснований утверждать,  что  Ольга  Степановна
чем-то поступилась.
   - Я этого  не  утверждаю,  но  возможность  допускаю.  Маслова  она  не
бросила, не отреклась от него, не вышла за другого, преодолела такой путь,
чтобы увидеть его, а он ее обхамил.
   - Да, - согласился Всеволод Сергеевич,  -  он  вел  себя,  как  человек
невоспитанный. Я и пытаюсь понять почему.
   - Чего тут понимать, - усмехнулся Саша, - хам, и все тут. Вы  говорите,
будто наши условия заставляют  женщину  быть  аморальной.  Но,  позвольте,
какие условия вынуждают Маслова быть хамом? Не  валите  все  на  Советскую
власть, она здесь ни при чем. Маслов пользуется слабостью своей жены,  она
слабее его, как слаб любой деликатный человек перед хамом и грубияном.
   - Я вам удивляюсь, Саша, - сказал Всеволод Сергеевич,  -  вы  сохранили
несвойственные вашему поколению понятия. Не потому ли и  попали  сюда?  Вы
всегда были таким или стали таким здесь?
   - Во мне нет ничего отличного от моих товарищей,  -  возразил  Саша,  -
просто вы нас не знаете. Ленин тоже не отрицал вечных истин, он сам на них
вырос.  Его  слова  об  особой  классовой  нравственности   были   вызваны
требованиями момента, революция - это война, а война жестока. Но  в  своей
сути наши идеи человечны и гуманны. То, что  для  Ленина  было  временным,
вызванным жестокой необходимостью, Сталин  возвел  в  постоянное,  вечное,
возвел в догму.
   - О Сталине вы не говорили, я не слышал,  -  снова  засмеялся  Всеволод
Сергеевич, - что же касается Маслова, боюсь, вы  многое  упрощаете.  Жизнь
сложна и не вмещается ни в какие схемы, особенно жизнь  таких  людей,  как
Маслов. При всем вашем благородстве, Саша, у вас есть  одна  слабинка:  из
осколков своей веры вы пытаетесь слепить другой сосуд.  Но  не  получится:
осколки соединяются только в своей прежней форме. Или  вернетесь  к  своей
вере, или отвергнете ее навсегда.


   Возле дома Всеволода Сергеевича они распрощались.
   Саша увидел огонек в окне, Зида ждала его. Он спустился к реке,  оттуда
обычно поднимался к ее дому. Но не хотелось идти. Любовь приносит радость,
скрашивает жизнь. Но если нет жизни, никакая любовь ее не скрасит.
   Ладно, посидит на берегу, потом, может быть, пойдет. Он  часто  сиживал
теперь на берегу в лодке, глядя в реку, на  проложенную  луной  серебряную
дорожку на воде.
   То, что Зида предлагает ему, не выход. Она довольствуется малым, это ее
достоинство, но почему живет она в этой глуши? Кто она такая?  Забилась  в
дальний угол, скрывается от кого-то или от чего-то и хочет, чтобы он тоже,
как таракан, забился в угол. Нет, тараканьей жизнью он  жить  не  намерен.
Тараканом его не сделают.
   Он услышал шаги. Неужели Зида?
   Луна редко пробивалась сквозь низко висящие облака. Саша едва  различал
фигуры шедших но берегу людей и, только когда они  прошли  совсем  близко,
узнал Маслова в Ольгу Степановну. Они не видели  Сашу  и  остановились  за
развешанными на кольях сетями.
   - Ольга, умоляю, выслушай меня...
   Саша не знал, как ему быть. Не поднялся сразу, думал,  Масловы  пройдут
дальше, но они остановились невдалеке и уже неудобно обнаруживать, что  он
слышит их разговор.
   - Пойми меня, умоляю, - продолжал Михаил Михайлович, - иначе  поступить
я не могу. Оставь меня, вычеркни из жизни, отрекись ради детей, ради себя.
Выходи замуж, смени фамилию себе, детям, избавься от  моего  имени.  Зачем
вам гибнуть со мной? Я не сплю ночами, думаю о тебе, о детях, тебя выгонят
с работы, вышлют. Избавь меня от этих мук! Мне недолго осталось, но я хочу
умереть спокойно, должен знать, что ты и дети в безопасности.
   - Боже, боже, как ты можешь это говорить?!
   - Я все могу говорить - я вне жизни. Зачем ты приехала? Как ты это  там
объяснишь? Я тебе дам письменное согласие на развод, ты скажешь, что ехала
только за ним. Для развода с осужденным оно не требуется, но ты не  знала,
думала, нужно, поехала.
   - Не я тебя мучаю, а ты меня, - сказала Ольга Степановна, - пойдем, мне
холодно.


   Наконец пришли письма из дома. И,  как  правильно  предсказал  Всеволод
Сергеевич, сразу пачка - восемь штук, мама писала их каждый день, и все на
Богучаны. Саша разложил письма по обозначенным на конвертах датам отправки
и в таком порядке прочитал.
   О себе мама почти не писала: "Все у меня  хорошо,  работаю,  на  работе
тоже все хорошо", - об отце не писала вовсе, значит, совсем забросил мать,
ничего о Марке, наверное, не приезжал в Москву, не писала о Нине и  других
Сашиных друзьях, значит, не заходят, упоминала о сестрах, у них  тоже  все
хорошо. Главное в письмах - это ее вопросы: "Как ты себя  чувствуешь,  как
устроился, как питаешься, что нужно, пиши обязательно,  не  стесняйся,  мы
все тебе достанем, все пришлем".  И  было  ясно,  что  мама  живет  только
мыслями о нем, своей тоской и страданием. Но мама выстояла, не  сломилась,
живет ради него, и он обязан жить ради нее, пока жив он, будет жива она. И
мама не одинока, в каждом письме упоминает Варю. "Мы ходили к тебе  вместе
с Варей", - это означало, что по тюрьмам они его искали вместе. "Когда  мы
с Варей стояли в очередях", - Саша понимал, в каких очередях они стояли.
   Все товарищи его покинули. И только Варя, маленькая  Варя  не  оставила
его мать. Саша вспоминал  ее  тонкое  прозрачное  лицо,  малайские  глаза,
волосы, аккуратной челкой свисающие на крутой лоб, взгляд, каким  красивые
девочки смущают мальчиков, голые колени, на которых  она  в  школе  писала
шпаргалки, маленькая женщина, грациозная, изящная... Вспоминал, как стояла
она в воротах с такими же, как она подростками, в темном пальто с небрежно
приподнятым воротником.  Вспоминал,  как  радовалась  тому,  что  сидит  в
"Арбатском подвальчике", вспоминал,  как  танцевал  с  ней...  "Где  б  ни
скитался я цветущею весной, мне снился дивный сон, что ты была со мной..."
И как она прижималась к нему,  пуская  в  ход  свой  незамысловатый  набор
обольщения...
   Варя одна не бросила его мать, была рядом с ней в  самые  тяжелые  дни.
Именно такой человек, стойкий и бесстрашный, и нужен маме. Кто  послал  ей
эту опору? Нежность к этой мужественной девочке пронзила Сашу. А он  читал
ей нотации, смотрел на нее глазами Нины. До чего же узок  был  его  взгляд
тогда!
   В его подъезде жила старуха Травкина с младшей дочерью. Старшая была на
Соловках, не то эсерка, не то меньшевичка. С Травкиными никто  не  знался.
Старуха молча пересекала двор, худая, прямая, в  черном  пальто  в  черной
старомодной шляпе. И младшая дочь ее тоже молча проходила по двору.  В  ее
живых глазах было что-то жалкоискательное,  но  в  ответных  взглядах  она
встречала равнодушие или злорадство.
   И Саша смотрел на нее неприязненно - семья врагов.
   Под такими же взглядами проходит теперь по двору его мама, мать  врага.
Но она не одинока, у нее есть Варя, она делит с ней невзгоды, облегчает ее
страдания.
   Почта приходила каждую  неделю.  Саша  приносил  домой  письма,  иногда
посылку  обшитую  белой   холстиной,   меченную   коричневыми   сургучными
лепешками, приносил бандероли, туго затянутые оберточной бумагой с желтыми
полосами засохшего клея. На бандеролях четким, чертежным шрифтом,  писала,
конечно, Варя, было выведено: "Канский  округ,  Кежемский  район,  деревня
Мозговая". Таков же был адрес и  на  письмах.  Саша  поправлял  мать:  "Не
Мозговая, а  Мозгова",  -  но  она  продолжала  писать  так,  как  считала
правильнее.
   Растягивая удовольствие, Саша просматривал письма, перелистывал газеты,
прочитывал наиболее интересное,  откладывал,  вскрывал  посылку.  Печенье,
конфеты, какао, сушеные или консервированные фрукты, все это стоит больших
денег. Саша запрещал матери присылать продукты, на она посылала.
   Когда  все  было  просмотрено  и  Саша   представлял,   какое   получит
удовольствие, начиналось само удовольствие, праздник, которого  он  ожидал
неделю. Снова, теперь уже медленно и внимательно, он  перечитывал  письма.
Мама писала каждый день, с продолжениями, помечая даты и нумеруя письма  -
не все доходили. В каждом письме был привет от Вари, только  привет,  сама
она ему не писала. Почему? Он тоже  передавал  ей  приветы,  а  однажды  в
письме к маме приписал: "Милая Варя, спасибо тебе за все", -  может  быть,
после этого напишет.
   Прочитав письма, Саша принимался за газеты, растягивая это удовольствие
дня на два, а если были и  журналы,  то  и  на  всю  неделю.  Газеты  были
читанные, не пахли свежей типографской краской, как пахли  они  в  Москве,
ранним утром в киоске на углу Арбата  и  Плотникова  переулка.  Иногда  не
хватало газеты за какое-нибудь число, Саша подавлял в себе досаду, на маму
нельзя обижаться, она делает для него все, его досада от  нетерпимости,  в
которой он вырос. Мамина рассеянность напоминает дом, детство - это дороже
недостающей газеты.
   На Арбате прекращено трамвайное движение, улица заасфальтирована,  Саша
с  трудом  представлял  себе  Арбат  без  трамвая.  На  Арбатской  площади
воздвигнута станция метро, хотелось бы увидеть ее  своими  глазами...  Шел
второй год пятилетки, сходили с конвейера  автомобили  и  тракторы,  домны
выдавали  чугун,  мартены  -  сталь,  люди  показывали  образцы  трудового
энтузиазма, и рядом бесчисленные судебные процессы, усиление  репрессивных
органов, установлено наказание за побег за границу  -  расстрел,  а  семье
бежавшего десять лет заключения, они отвечали за преступления, которого не
совершали. Все это для утверждения власти одного человека. И этот  человек
- символ новой жизни, символ всего, во что народ верит,  за  что  борется,
ради чего страдает. Значит, все, что делается его именем, справедливо?
   Пришло письмо от отца. "Извини, что долго не  писал,  не  мог  добиться
твоего адреса", - обычный намек на мамину бестолковость -  точного  адреса
сына и то не могла сообщить. Он не допускал мысли, что мама не знает,  где
находится Саша, воспринимал это как попытку отдалить его от сына - один из
бесчисленных упреков, которые Саша слышал с тех пор, как помнил себя.
   Отец писал, что понимает степень несчастья, обрушившегося на  Сашу,  но
Саша молод, все у него впереди, все  образуется,  не  надо  падать  духом.
Какие бы отношения ни сложились в их семье, а такими они сложились  не  по
его вине, он ему не только отец, но истинный и верный  друг,  Саша  должен
это знать.
   Саша отложил письмо. Его охватило тягостное чувство, которое он  всегда
испытывал,  сталкиваясь  с  отцом.  Сашиной  жизнью  он  не  интересовался
никогда, его заботила только одна жизнь  -  своя.  И  если  он  переживает
несчастье, обрушившееся на Сашу, то потому только, что оно  внесло  в  его
жизнь неудобство, нарушило привычный порядок, а _порядок_ был сущностью  и
философией жизни.
   В детстве он приходил в  Сашину  комнату,  зажигал  свет,  будил  Сашу,
переворачивал на правый бок - спать на левом боку вредно, с  детства  надо
приучаться спать правильно. Перебирал на столе  Сашины  книги  и  тетради,
складывал их аккуратной стопкой, всему должно быть свое место. И все  надо
готовить с вечера, утром человек торопится на работу,  и  ко  всему  этому
тоже надо приучаться с детства. Саша  хотел  спать,  чтобы  не  затягивать
отцовского пребывания в комнате, он  не  возражал,  да  и  возражать  было
бесполезно, отец плохо слышал, переспрашивал, раздражался, был уверен, что
Саша нарочно говорит тихо.
   Порядок, порядок, порядок! Он соблюдал его сам и требовал  того  же  от
других: дома, на улице, на службе, негодующий, раздраженный и  агрессивный
педант. "Борьба с потерями на  производстве"  -  была  главной  темой  его
рационализат