с большинством.
   И, наконец, ненадежные. Это Киров,  Орджоникидзе,  Косиор,  Куйбышев  и
Рудзутак.
   Рудзутаком Ленин негласно рекомендовал _тогда_, во время _того_ письма,
так  называемого  завещания,  заменить  _его_  на  должности  Генерального
секретаря.  Возможно,  с  самим  Рудзутаком  Ленин  по  этому  вопросу  не
советовался, согласия не спрашивал. Держится Рудзутак осторожно. Серьезных
связей у него в аппарате нет: почти десять лет, до  Февральской  революции
он провел на каторге. И все же это человек, которым Ленин  хотел  заменить
_его_. Об этом забывать не следует. Об этом не забудет и сам Рудзутак.
   Куйбышев из дворян, учился в кадетском корпусе. Сибарит. Ушел в  личную
жизнь, болеет, хочет, чтобы его не трогали. Работник хороший, но в  партии
найдутся и другие хорошие работники.
   Коссиор приезжал, ходил с _ним_ по  коридору,  забегал  то  справа,  то
слева. Почему забегал? Неискренний человек. Нет доверия.
   Орджоникидзе.  Сложное  дело.   Единственный   близкий   ему   человек,
познакомились тридцать лет назад в  Тифлисе.  Но  вот  именно  -  _слишком
давно_  знает,  в  слишком  _разных_  положениях   видел,   считает   себя
единомышленником.  А  у  вождя  нет   единомышленников,   у   вождя   есть
_соратники_. Апостолов выбирают не из друзей,  а  из  учеников.  Романтик,
простодушен, доверчив, чересчур искренне верит в то, что говорит и делает,
-  опасные  качества  для  политика.  После   капитуляции   оппозиционеров
предлагал огулом восстановить их в партии. Разве он не  понимал,  что  те,
кто выступал против _него_, должны быть уничтожены?  Народ  должен  знать,
что выступать против _него_ - значит выступать  против  Советской  власти.
Почему он не захотел уничтожить врагов Советской власти, когда  эти  враги
не вне партии, а  внутри  нее?  Это  была  не  ошибка,  а  линия,  желание
сохранить в партии  противовес  _ему_,  стремление  и  в  дальнейшем  быть
арбитром, иметь резерв, который в случае чего можно пустить _против него_.
   Подтверждение  этому  -  Ломинадзе.  Серго  знает  о  письме  Ломинадзе
Шацкину, перехваченном в тридцатом году. Как реагировал? Пожал  плечами...
"Мальчишка..." А что этот "мальчишка" писал о  _нем_  в  своем  письме?  В
политике не бывает мальчишества, политика не  детская  игра.  Ломинадзе  и
Шацкин готовили себя в _наследники_, торопились. А  кто  такой  Ломинадзе?
Родись он на три года раньше, был бы в одной компании  с  меньшевиками,  с
Жордания, Чхеидзе и Церетели, те ведь тоже  считали  _его_  невеждой.  Эти
грузинские интеллигенты вобрали в себя все худшее, что есть  в  грузинском
национальном характере: почитание себя европейским островком на  азиатском
материке.  Теперь  Ломинадзе  на   Урале,   но   Серго   по-прежнему   ему
покровительствует. Случайно ли? Не случайно. Ломинадзе - одно  из  звеньев
его политики.
   Одинок ли Орджоникидзе  в  этой  политике?  Не  одинок.  Это  их  общая
политика, его и Кирова. Неразлучные друзья и приятели! Приезжая в  Москву,
Киров останавливается только у Серго. Что стоит за их нежной дружбой?  Что
их  объединяет?  Какая  может  быть  личная  дружба  между   политическими
деятелями? Зачем двум  членам  Политбюро  отделяться  от  остальных  своей
дружбой. Обоим по сорок восемь лет, оба  были  на  Северном  Кавказе  и  в
Грузии, оба с тридцатого года члены Политбюро - это еще не  основание  для
такого единения. В дружбе равных не бывает.  В  дружбе,  как  в  политике:
кто-то ведет, кого-то ведут, кто-то влияет, на кого-то влияют.  Главный  в
этой дружбе - Киров. Честолюбив, как всякий недоучка, демагог, как  всякий
посредственный провинциальный газетчик,  и,  как  всякий  бойкий  говорун,
имеет поклонников, почитающих его  первым  оратором  партии,  чуть  ли  не
"трибуном революции".
   Направив в  свое  время  Кирова  в  Ленинград,  Сталин  хотел  показать
ленинградцам, что Ленинград  не  вторая  столица,  а  областной  город  на
северо-западе страны. Двух столиц быть не может, вторая столица  -  всегда
соперница первой. Ленинградцы привыкли  к  высоким  именам,  а  к  ним  из
далекого Азербайджана приехал малоизвестный Киров, даже не член Политбюро.
Питерские рабочие кичатся своим революционным прошлым, а  к  ним  прислали
человека, который до революции был рядовым  сотрудником  мелкой  газетенки
"Терек".  Прислали  как  чужака,  назначенца,  искоренителя  оппозиционной
крамолы.  Предполагалось,  что  ленинградцы  не  стерпят,  обстановка  там
обострится и возникнут условия для окончательной  ликвидации  этого  вечно
фрондирующего центра.
   За восемь лет Киров стал  в  Ленинграде  своим  человеком,  "любимцем",
сплотил вокруг себя партийную  организацию,  укрепил  значение  Ленинграда
именно как второго города в государстве, поощряет  извечный  ленинградский
сепаратизм,   смехотворную   убежденность,   что   их   город   особенный,
единственный европейский город  в  России.  Алчет  популярности,  бьет  на
простоту. Живет на Каменноостровском проспекте, в большом доме, населенном
случайными людьми, ходит на работу пешком,  разгуливает  по  ленинградским
улицам,  катает  детей  в  автомобиле,  играет   с   ними   во   дворе   в
"кошки-мышки"...
   Соратник должен равняться на вождя.  Образ  жизни  вождя  -  это  стиль
эпохи, которую он  олицетворяет,  стиль  государства,  которым  руководит.
Бравируя своей простотой и доступностью, Киров бросает _ему_ вызов,  хочет
подчеркнуть, что Сталин живет в Кремле, под охраной, не ходит  по  улицам,
не играет с детьми в "кошки-мышки", хочет подчеркнуть, что  Сталин  боится
народа, а Киров не боится.
   На Семнадцатом съезде Киров  сказал:  "В  Ленинграде  остались  старыми
только славные революционные традиции петербургских рабочих, все остальное
стало новым..."
   Неправду сказал! В Ленинграде осталось  дореволюционное  чиновничество,
дворянство, буржуазная интеллигенция, остались латыши,  эстонцы,  финны  и
немцы - агенты буржуазных разведок,  живут  рабочие  мещане,  воображающие
себя  свершителями  Октябрьской  революции,  живут  десятки  тысяч  людей,
поддержавших Зиновьева в его атаке на  партию.  Ленинградская  организация
поддерживала Зиновьева, коммунисты и комсомольцы голосовали за  оппозицию.
_Куда_ они девались? Они живут и  здравствуют,  они  и  сейчас  составляют
большинство ленинградской организации. _Корешки_ остались, много корешков.
Почему Киров отказывается их выкорчевывать? Ссылается на Чудова,  Комарова
и некоторых других, выступивших  против  Зиновьева.  А  почему  выступили?
Зиновьев их обидел, вот они и выступили. Бездарности! Зиновьев это понимал
и не давал им ходу. И _он_ не даст им ходу, они будут мутить воду и против
_него_. А вот товарищ Киров окружает себя этими людьми.
   Как же можно после этого говорить, что старыми остались  только  старые
революционные   традиции?!   Это    откровенная    защита    ленинградских
оппозиционеров - открытых и скрытых,  разоблаченных  и  притаившихся,  это
лесть ленинградским рабочим  мещанам,  желание  еще  больше  завоевать  их
симпатии, показать, что он защищает их от Сталина, это  попытка  сохранить
для себя ленинградский оплот. Как и Серго, готовит _ему_ противовес. Общая
тактика - общая политика. Они думают обмануть Сталина! Не удастся обмануть
Сталина! Сколько бы они ни славословили его, сколько  бы  ни  клялись  его
именем - не обманут.
   В прошлом году он неделю провел с Кировым.  Был  с  ними  и  Ворошилов.
Ездили  на  Беломорканал,  осматривали  порты  в   Сороке,   Мурманске   и
Ленинграде. Он почувствовал в Кирове сдержанное отношение  к  Беломору.  А
ведь Северный морской путь - это выход в Тихий океан, в тыл Японии. В этом
стратегическом вопросе у Кирова другая позиция,  он  ориентируется  не  на
Восток, а на Запад - он и это перенял у петербургских,  ведь  они  считают
себя европейцами. У него общая  позиция  с  Будягиным.  И,  следовательно,
Будягин пришел его предупредить не только _вообще_, но и конкретно.
   Киров умеет изображать восторг, а по поводу Беломорканала не изображал,
даже не счел нужным. Отмалчивался. И все же не удержался. Когда  начальник
Мурманского  порта  показывал  новый  портальный  кран,  Киров   попытался
растолковать его объяснения, вздумал показать свое превосходство. Еще  бы!
Учился в промышленном училище, а не в семинарии,  имеет  звание  механика.
Только почему-то ни одного дня  за  эти  двадцать  лет  товарищ  Киров  не
работал механиком. В газете  "Терек"  работа,  видно,  почище.  Ничего  не
осталось от его _среднего_ технического образования, и не стоит выставлять
напоказ  свои  устаревшие  и  давно  забытые  знания.   Руководитель,   не
обучавшийся технике, пытается разобраться, руководитель,  знакомый  с  ней
поверхностно, болтает,  пытается  поучать  других.  _Кого_  он  собирается
поучать?!
   _Тогда_, в _тот_ вечер Надя _ему_ кричала: "Они  думают,  что  на  тебя
можно влиять в лучшую сторону... Наивные люди! Они не знают тебя! На  тебя
невозможно влиять, та неисправим..."
   ОНИ - это ее ближайшие друзья, Киров и  Орджоникидзе.  Они  ее  довели!
Они! Они!.. Хотели через нее влиять на него, вселили  в  нее  недоверие  к
нему. Использовали политически ограниченную  женщину,  лишили  _его_  даже
этого тыла, лишили дома, жены, семьи, зашли сзади, ударили в спину.  Этого
он им никогда не забудет. И она хороша! Ее смерть - это тоже вызов  _ему_.
Надя  тоже  из  этого  проклятого  города,  выросла  там,   вся   насквозь
петербургская, все в ней было против  _него_,  а  _эти_  добавили.  Никому
нельзя верить - даже жене. Они хотят оставить _его_ одного. Ничего! Его  и
одного достаточно на них на всех.
   _Влиять_!.. Серго тоже хочет влиять... Влиять  на  него!  Самонадеянные
дураки!
   Киров - полуинтеллигент-разночинец и демагог. На Семнадцатом  съезде  -
овация. Митинг на Красной площади в честь съезда - опять овация.  А  перед
москвичами должен выступать член Политбюро, представляющий ВСЮ  партию,  а
не  ленинградскую  областную  организацию.  Не  отказался.  Выступил.  Нет
доверия!
   Кирова надо перевести в Москву.  Здесь  он  будет  на  виду,  здесь  он
окончательно прояснится. И хватит второй столицы.
   Кого надумали подослать - Ваню Будягина! Умнее не нашли. На  первом  же
вопросе о Рязанове _он_ поймал его: "Пятаков  направил  туда  комиссию..."
Уклонился от ответа. Ведь Рязанов подверг  комиссию  домашнему  аресту,  а
потом отослал обратно в Москву. Почему они это скрывают от  _него_?  Хотят
скрыть свои раздоры, показать свой аппарат единым, монолитным. У  Рязанова
секретарь горкома - Ломинадзе, хотят скрыть и его роль. Скрыть от  _него_,
от _него_, который знает каждый их шаг, каждый их помысел.
   Арест и удаление комиссии - случай исключительный.  Рязанов  должен  за
него ответить. Но этот случай  свидетельствует  о  серьезных  процессах  в
окружении  Орджоникидзе.  Это  оплеуха  Орджоникидзе,  хотя  и  формировал
комиссию Пятаков.
   Они  попытались  все  это  скрыть  от  него  для  того,   чтобы   самим
локализовать конфликт. Ошибаются. _Он_ сам разберется.
   Сталин отошел от окна, поднял трубку телефона и  приказал  Поскребышеву
срочно вызвать в Москву Рязанова.



25

   Рязанов ждал вызова и, получив его, в тот же день выехал.
   Он понимал, чем все может  кончиться:  снимут  с  работы,  исключат  из
партии. Он шел на это и готов к ответу.
   Помимо жилого комплекса Марк Александрович действительно начал  строить
кинотеатр, клуб Осоавиахима, пионерский лагерь,  детский  сад  и  лечебный
корпус возле горячего  сероводородного  источника,  названного  "Уральской
Мацестой".  Без  нормальных  условий  жизни  невозможно  обеспечить  завод
постоянной  квалифицированной  рабочей  силой.  Как  никто  другой,   Марк
Александрович знал, что стране нужен металл, и он этот металл давал. Но он
знал также, что дело не в одном металле. Стране нужна  промышленность.  Не
Россия азиатская с несколькими заводами, отдельные заводы можно  построить
и в Конго, а Россия  европейская,  индустриальная,  социалистическая.  Для
этого  требуются  не  мужики,  кое-как  обученные  работе  на  станках,  а
высококультурные рабочие  кадры,  способные  использовать  все  достижения
современной  цивилизации.  Культура  быта  -  составная   часть   культуры
производства. Можно  в  буран,  в  пургу  построить  завод.  Нельзя  таким
способом создать современную промышленность.
   Всего один кинотеатр, один клуб, детский сад, один  лечебный  корпус  -
совсем немного. Но  все  понимали  -  это  только  начало.  Люди  работали
вечерами и в выходные с энтузиазмом, с каким возводили в свое время  домны
и  мартены.  А  в  Москву  сообщили,  будто  Рязанов  затеял   внеплановое
строительство в ущерб заводу, заставляет людей работать без оплаты.
   Пятаков  прислал  комиссию.  Ее  возглавлял  в  прошлом   крупный,   но
ограниченный хозяйственник, знавший только _одно_: первоочередная задача -
чугун. Подумаешь - бараки! В гражданскую на снегу спали. Главным экспертом
комиссии  назначили  известного  экономиста  бухаринской  школы.  В  конце
двадцатых годов он утверждал, что  Урал  малоперспективен,  промышленность
следует ориентировать на Сибирь, где значительно  больше  угля,  нефти,  а
главное, водных ресурсов - основы электрификации, по его убеждению.
   Было ясно с самого начала, что комиссия  не  поддержит  жилищно-бытовую
программу Рязанова и поставит под сомнение  перспективы  развития  завода.
Допустить такую комиссию  на  завод,  позволить  ей  сделать  свои  выводы
значило деморализовать коллектив.
   По  приказу  Марка  Александровича  уважаемую  комиссию   поместили   в
Загородном доме, так называлась резиденция для  членов  правительства,  со
спецкухней и спецобслуживанием, расположенная  в  живописной  местности  в
двадцати километрах от завода. Члены комиссии были довольны,  если  бы  не
одно обстоятельство: за ними не прислали машины, а добраться до завода  не
на чем. Три раза в день их неплохо кормили, но не соединяли по телефону ни
с Рязановым, ни с Москвой. В первый день, сытно поев, они  потешались  над
Рязановым, не сумевшим обеспечить им машину; на второй  день  возмутились,
на третий поняли, что их водят за нос. На четвертый день по их  требованию
всех доставили на вокзал, отметили командировки, вручили билеты  в  мягкий
вагон и отправили в Москву.
   Эту операцию Марк Александрович провел без ведома Ломинадзе. Сталин его
не любит, его участие только повредило бы делу.
   После Семнадцатого съезда отношения Рязанова и  Ломинадзе  осложнились.
Ломинадзе вывели из состава ЦК, а Рязанова ввели, он занял более высокое в
сравнении  с  Ломинадзе  политическое  положение.  Марк  Александрович   -
инженер, Ломинадзе при всем своем уме и таланте не разбирается в  технике.
К тому же директор завода не первый день в партии, начальники  большинства
цехов, отделов, смен, пролетов - коммунисты. Они не военспецы  гражданской
войны, комиссары им не нужны.
   Блестящие речи, исторические параллели - прекрасно! Но в другое  время,
в другом месте, в другой раз, с вашего позволения! Марк Александрович  три
года жил в Америке, объездил всю Европу, знает, сколько упущено,  работать
надо, догонять, все остальное - болтовня. Коммунизм  надо  строить,  а  не
рассуждать о нем.
   Все имело бы смысл, пользуйся Ломинадзе прежним влиянием. Но в  центре,
в области, здесь на месте слово Рязанова весит больше. Правда, Ломинадзе -
любимец Орджоникидзе, имеет к  нему  прямой  провод,  но  все  необходимое
заводу Марк Александрович сам получит у Орджоникидзе. И за каждой  мелочью
к Серго не пойдешь, все решает аппарат, а аппарат знает  только  Рязанова.
Завод - это он, Рязанов, его жизнь, его смерть.
   Свой поступок с комиссией Марк Александрович тщательно обдумал, понимал
весь риск. Но в случае удачи выигрыш будет огромен,  надолго  укрепит  его
положение. Он рассчитывал на поддержку  Орджоникидзе  -  Пятаков  направил
комиссию без его ведома. Серго оценит  также,  что  Рязанов  не  впутал  в
историю Ломинадзе. Рассчитывал  Марк  и  на  поддержку  Ворошилова.  Месяц
назад, возвращаясь с Дальнего Востока, тот заезжал, остался всем  доволен,
дружески похлопал Марка Александровича по плечу.
   - У меня большевистская ноздря, чую запах металла.
   Рязанов надеялся, что Сталин его поймет, потому что на его месте Сталин
бы поступил так  же,  -  вот  главное,  что  им  руководило.  Рязанов  был
человеком Сталина, его заводом, его  Уралом.  Сталин  не  может  этого  не
ценить.
   Вопрос разбирался в Кремле Сталиным, Ворошиловым, Орджоникидзе и Ежовым
-  тихим,  вежливым  человеком  с  фиалковыми  глазами,  новым  заведующим
орграспредом ЦК.
   Марк Александрович дал объяснения.  Он  никого  не  арестовывал.  Члены
комиссии могли ходить куда им угодно. Он просто задержал их  появление  на
заводе  до  своего  разговора  с  товарищем  Орджоникидзе,  хотел  просить
товарища Орджоникидзе вернуть комиссию в Москву, так как пребывание ее  на
заводе считая вредным. Он позвонил в Москву, ему  сказали,  что  Серго  на
юге, вернется через несколько дней. Комиссия могла подождать эти несколько
дней, не горит. Что касается бытового строительства, то оно производится в
пределах утвержденных ассигнований и при добровольном участии рабочих. Для
проверки  достаточна  было  прислать  бухгалтера-ревизора,  а   не   такую
респектабельную комиссию.
   Его слушали молча, не перебивая.  Сталин  прохаживался  по  кабинету  с
трубкой в руке, Орджоникидзе хмурился. Ежов скромно сидел  с  краю  стола,
держал открытым большой блокнот. Ворошилов ободряюще  улыбнулся,  а  когда
Рязанов назвал комиссию респектабельной, рассмеялся. Он первый взял слово:
   - Я недавно заезжал на завод. Завод на подъеме, дает металл,  коллектив
сплочен, руководство авторитетно. Зачем туда послала  профессора,  который
возражал против создания комбината? Рязанов правильно поступил, не вижу  в
его действиях ничего предосудительного. Он ждал товарища Серго, и комиссия
должна была подождать. Не захотели. Что ж,  дело  хозяйское.  И  еще  прав
Рязанов: мы  любим  посылать  комиссии  туда,  где  можно  обойтись  одним
инспектором. Надо поддержать товарища Рязанова.
   Все ждали, что скажет Орджоникидзе. Он сухо проговорил:
   - Все это так. Допустим, что так. Но вы, товарищ Рязанов, лишили членов
комиссии не только  транспорта,  но  средств  связи.  Вы  хотели  со  мной
поговорить - ваше право. Но и они хотели связаться с Москвой - их право.
   -  Вас  неточно  информировали,  Григорий  Константинович,  -  возразил
Рязанов. - Связь с Москвой у нас неважная, это известно. И получить Москву
обычным путем практически невозможно. А прямых проводов  к  вам,  Григорий
Константинович, у нас два - мой и товарища Ломинадзе. К товарищу Ломинадзе
они не обращались, он  вообще  вне  дела,  а  свой  аппарат  я  не  считал
возможным им предоставить: они связались бы с Пятаковым, и  он  подтвердил
бы мандат комиссии. А я ждал вас, я  рассчитывал,  что  вы  их  мандат  не
подтвердите, честно говорю.
   Когда Марк Александрович упомянул  про  прямой  провод,  который  имели
Ломинадзе и Серго, он увидел, как вздрогнула спина Сталина.
   Сталин сразу начал говорить,  медленно  выговаривая  слова,  с  сильным
грузинским акцентом, видимо, волнуясь:
   - Нам не нужно на Урале людей, которые не признают Урала.  Те,  кто  не
признает Урала, пусть сидят в  Москве,  в  своих  креслах.  Посылка  такой
комиссии - грубая ошибка. На это следует указать товарищу Пятакову.
   Он сделал паузу. Ежов быстро записывал в ивой блокнот.
   -  Жилищное  и  бытовое  строительство  в  разумных   масштабах   также
необходимо, - продолжал Сталин, - особенно там,  где  успешно  выполняются
производственные задания. Рабочий класс должен видеть реальные  достижения
социализма. Не только зарплату, зарплату платят и капиталисты.  Он  должен
видеть результаты социализма в учреждениях культуры  и  быта,  таких,  как
санатории