- сказала Софья Александровна. - Надо  съездить
к Вере на дачу, привезти сапоги.
   - Беда, беда, - заохала Полина, - Игорек с температурой, а Коля приедет
после одиннадцати. Что же делать? Как только Коля вернется,  я  тут  же  к
тебе приеду, но на дачу уже не успею.
   -  Хорошо,  приезжай   поможешь   собрать   вещи,   -   сказала   Софья
Александровна, - с сапогами я что-нибудь придумаю.
   - Что привезти?
   - Ничего, все есть.
   Придется ехать самой, хотя она и не знала, найдет  ли  ночью  дорогу  в
новом дачном поселке с просеками вместо улиц. Никто не знал  их  названий,
номера домов перепутаны, и нет еще дачников, не у кого  спросить.  Но  все
равно надо ехать. А если она уедет на дачу,  кто  пойдет  в  магазин?  Она
позвонила Варе. Вари не было и Нины не было. Попросить Милицу Петровну? Не
поедет, бережет сердце, не поднимает даже бидончика с молоком, а продуктов
надо купить много: и хлеба, и сухарей и сахара,  и  сгущенного  молока,  и
лимоны, он совсем без витаминов, и копченой колбасы, сыра, ветчины...  Она
записала все это на бумажке и постучала  к  Михаилу  Юрьевичу.  В  халате,
склонившись над столом, он что-то клеил.
   - Так неудобно, но другого выхода нет. Вот список, вот деньги, если  не
будет  копченой  колбасы,  можно  полукопченую,  при   такой   погоде   не
испортится, и хорошо бы что-то рыбное, только не слишком соленое.
   Михаил Юрьевич хмуро смотрел на нее сквозь пенсне.
   - Как же вы ночью поедете за город? И когда вернетесь?
   - Я вернусь ночным, он идет в час с чем-то...
   - Не будет трамвая.
   - Доберусь как-нибудь.
   - Поезжайте в магазин, - сказал Михаил Юрьевич, - а я  съезжу  к  вашей
сестре.
   - Что вы, Михаил  Юрьевич,  это  далеко,  сорок  восьмой  километр,  от
станции минут двадцать, поселок не освещен,  ни  мостовых,  ни  тротуаров,
грязь, что вы, что вы, еще убьют вас.
   - Приготовьте  адрес,  -  сказал  Михаил  Юрьевич,  -  начертите,  если
сумеете, маршрут, я сейчас оденусь.
   Она начертила, как могла, и объяснила, как могла. Возле станции  ларек,
зимой он заколочен, главное, взять от ларька направо, тогда сразу попадешь
на нужную просеку. В этом вся задача - попасть на нужную просеку. А уж  по
просеке третья улица налево, она так и называется Третья  Зеленая,  только
нет таблички, мальчишки летом сорвали. Дача номер  двадцать  шесть,  номер
написан на калитке. Дачу легко узнать по штакетнику. Рядом сплошной забор,
и дальше сплошной забор, а между ними штакетник, это и есть  Верина  дача.
Но главное - взять от ларька сразу направо. Михаил Юрьевич стоял перед ней
в ботах, в высокой меховой шапке, насупленный и важный в своем старомодном
пенсне и в то же время,  если  представить  его  шлепающего  по  грязному,
пустынному поселку, беспомощный. Проищет всю ночь, а ведь завтра утром ему
на работу.
   Она посмотрела на часы  и  ужаснулась  -  четверть  десятого!  Дежурный
магазин закрывается в десять.
   Трамвай был  полон,  Софья  Александровна  вошла  с  передней  площадки
второго вагона, пусть штрафуют, не высадят, но никто ее не оштрафовал, она
передала деньги на билет и осталась на площадке. Думала  о  том,  что  еще
много дел после магазина и как быть с чемоданом, она не знает, где  ключи,
исправен ли замок, давно этим  чемоданом  не  пользовались.  А  без  замка
нельзя, Саша может попасть в одну партию с  уголовниками,  и  у  него  все
вытащат.
   При мысли, что Саша пойдет в одной партии с уголовниками  и  его  могут
обокрасть, обидеть, избить, она снова почувствовала всю степень несчастья,
обрушившегося на ее сына: меченый, гонимый, отверженный, бесправный.
   Москва, по которой она сейчас  ехала,  вся  эта  громада  улиц,  огней,
площадей, автомобилей, витрин, трамваев казалась ей неправдоподобной.  Все
двигалось, устремлялось куда-то, нереальное, неестественное, туманное, как
тяжелый сон, восковые фигуры,  манекены,  освещенные  молочным  трамвайным
светом.
   Она сошла с трамвая в Охотном ряду. Без четверти  десять.  С  остановки
она видела движение в дверях  дежурного  магазина.  Открыт!  Она  спешила,
задыхаясь от быстрой ходьбы. И, когда подошла, увидела у  магазина  толпу,
уже не пускали, люди скандалили, обозленные тем, что опоздали на  какие-то
полминуты. Некоторые пытались протиснуться в магазин и не  могли.  Толстая
продавщица держала дверь.
   Софья  Александровна  тоже  попыталась  пробиться,  но  не  сумела.  Ее
затолкали в этой маленькой, но буйной толпе. Потом толпа  уменьшилась,  из
магазина  стали  выходить  реже,  внутри  притушили  свет.  Понемногу  все
разошлись.  И  только  Софья  Александровна  не   уходила.   Когда   дверь
открывалась, она просила продавщицу пустить ее.
   Продавщица - у нее было толстое, красное  обмороженное  лицо  -  грубым
голосом твердила:
   - Мамаша, отойдите, мамаша, не мешайте!
   - Будьте добры, я очень прошу вас.
   Из магазина вывалилась  группа  веселых  молодых  людей,  одна  из  них
закричал молодым, свежим голосом:
   - Пустите бабку за поллитром!
   И веселая компания помчалась к Охотному ряду.
   - Я прошу вас, ведь еще можно, -  умоляла  Софья  Александровна,  когда
открывалась дверь.
   Продавщица не обращала на  нее  внимания,  привыкла  к  таким  упорным,
каждый вечер попадаются, канючат, пока на дверь не повесят замок.
   - Не лезь! Отойди от двери!
   Уборщицы подметали пол, рассылали  желтые  опилки,  продавщицы  убирали
продукты с прилавков, торопились. Софья Александровна  продолжала  стоять.
Продавщица выпустила последнего покупателя и  оставила  свой  пост.  Софья
Александровна толкнула дверь и вошла в магазин.
   - Куда?! - подбежала к ней толстая продавщица.
   - Я не уйду, - тихо сказала Софья Александровна.
   - Сейчас участковому сдам! - пригрозила продавщица.
   - Мне сыну, в тюрьму, - Софья  Александровна  смотрела  на  это  грубое
обмороженное лицо, лицо торговки, продающей на морозе пирожки и эскимо.  -
Завтра отправляют, надо передачу собрать.
   Продавщица вздохнула.
   - Все врут, все чего-нибудь говорят. А нам тоже надо отдых иметь.
   Софья Александровна молчала.
   Женщины надевали пальто, собирали свои сумки.
   - Михеева, получи! - крикнула продавщица через весь зал.
   Приехала Полина, и уже совсем ночью с Михаилом Юрьевичем приехала Вера,
привезла сапоги. Они оказались не сорокового, а сорок первого  номера,  но
все равно годились.
   - Не хромовые, выходные сапожки, а походные, рабочие - говорила Вера, -
с шерстяным носком будет прекрасно: тепло, удобно.
   Кроме сапог Вера привезла заплечный мешок с широкими лямками, их  можно
делать и короче и длиннее.
   - В мешок продукты, в чемодан - вещи.
   Вера была самая энергичная, умелая среди сестер и  деловая  вот  именно
так, по-пригородному, по-подмосковному. Муж ее - охотник и рыболов, дети -
лыжники и туристы, жили они на даче,  занимались  садом  и  огородом.  "Уж
больно ты смиренная", - выговаривала она Софье, настаивая  в  свое  время,
чтобы та разошлась с мужем.  Вступалась  за  сестру,  ссорилась  с  Павлом
Николаевичем, не выносила его замечаний и в конце концов перестала  ездить
к Панкратовым.
   Вера сама все уложила ловко, умело, велела дать  вилку,  ложку  и  нож,
кружку. Софья Александровна совсем забыла про это  и  про  бритву  забыла,
посылала то, что привыкла посылать в передачах, а это вещи в  дорогу,  все
теперь можно, все разрешено.
   - Много денег с собой не давай, - наставляла Вера, -  могут  украсть  в
дороге, лучше потом вышлешь, на место. На  свидании  скажи:  как  приедет,
пусть  сразу  телеграфирует,  ты  и  вышлешь  до  востребования.   Ничего,
вытерпит, молодой!
   Но успокаивали даже не сами слова,  а  то,  как  действовала  Вера,  ее
энергия, деловитость, в этом была жизнь, и это готовило Сашу тоже к жизни.



30

   Нина не обратила внимания на то, что у Софьи Александровны горит  свет,
а  Варя  увидела  -  все  замечала.  Но  не  придала  значения   -   Софья
Александровна иногда целую ночь лежит со светом, сама ей рассказывала.  Да
и мысли Вари были заняты другим: завтра  вечером  она  и  Нина  поедут  на
вокзал провожать Макса и Серафима.
   Танцы в Доме Красной Армии продолжались до двух  ночи.  Многие  уходили
раньше, чтобы поспеть к трамваю, и Нина хотела уйти,  но  Варя  и  Серафим
упросили  ее  остаться.  Макс  добродушно  улыбался.  Нинка   осталась   в
меньшинстве и подчинилась.
   Они шли пешком через ночную холодную Москву, Варя без галош,  в  легком
газовом платочке. Серафим накинул на  нее  свой  плащ,  надел  фуражку,  у
уличного фонаря она рассмотрела себя в зеркальце, фуражка, хотя и сползала
на  лоб,  очень  ей  шла,  делала  похожей  на  молоденького  хорошенького
солдатика. Они с Серафимом шли сзади, рука Серафима лежала на ее плече,  а
когда Макс и Нина заворачивали за угол, они целовались. Серафим  целовался
так, что было больно губам. Варя еще никогда _по-настоящему_ не целовалась
и сейчас никакого удовольствия от этого не получала, просто  было  больно.
Но она понимала, что это значит.  Это  значит,  что  Серафим  _страстный_.
Нина, наверно, догадывалась, почему Серафим и Варя отстают, но делала вид,
что не замечает. И дома Нина тоже ничего не  выговаривала,  только  велела
скорее ложиться и тушить свет - завтра на работу.
   Утром  она   оставила   на   столе   записку   для   Вариной   классной
руководительницы: "Прошу отпустить Варю Иванову после  третьего  урока  по
домашним обстоятельствам". Домашние  обстоятельства  -  это  были  проводы
Макса и Серафима. Но Варя и не думала идти в школу. Ей  хотелось  приехать
на вокзал хорошо одетой.  Уезжают  выпускники,  будет  много  провожающих,
будут те красивые и хорошо одетые девчонки, которых она видела в  ЦДКА,  и
Варе хотелось одеться не хуже, выглядеть  взрослой  и  строгой,  ведь  она
провожает своего будущего мужа. Одеться не в черное, а именно  строго,  но
заметно. Надо сделать прическу, навести косметику, и если она уйдет  после
третьего урока, а учится она во второй смене, то ничего не успеет.
   Наскоро она приготовила Нине обед, взяла учебники и отправилась к  Зое.
Зоя тоже не  пошла  в  школу,  помогала  Варе  собираться,  причесываться,
загибать ресницы. Дала ей модные ботики со стальными пряжками, а  главное,
мамину котиковую шубу, в которой мама  разрешала  ей  иногда  пройтись  по
улице. И вот сейчас Варя ее надела,  как  сказала  Зоя,  выглядела  в  ней
потрясающе, взрослая, видная дама, в котиковом манто,  модных  ботиках,  с
белым платком на голове, который тоже принадлежал Зонной маме.
   К пяти часам Варя была наконец готова и позвонила Нине.
   - Я приду прямо на трамвайную остановку.
   - Откуда ты говоришь?
   - Из школы.
   Они подошли к трамвайной остановке одновременно.
   Нина не узнала ее...
   - Что за маскарад?
   - Вешалка была закрыта, я надела пальто и платой Зои.
   - А Зоя?
   - Наденет мое.
   - Где книги?
   - В парте оставила, на вокзал их потащу?!
   Вешалка во время уроков могла быть закрыта,  и  все  же  Варя  лжет:  в
гардеробе заперли бы и пальто Зои, если это в действительности ее  сальто.
Но допытываться, уличать не хотелось. Уже  не  маленькая,  скоро  выскочит
замуж, и хорошо, что за Серафима, порядочный парень, пусть жизнь ее будет,
какой она хочет, и пусть проводит своего Серафима тоже, как хочет.
   Вокзал  был  полон,  перрон  забит  людьми  до  отказа.  Нина  и   Варя
остановились в растерянности у выхода на платформу. Но Макс и Серафим  уже
бежали им навстречу, махали руками, и они все вместе пошли вдоль состава к
их вагону, проталкиваясь через толпу, боясь потеряться среди  людей,  тоже
спешащих, тоже разыскивающих своих, среди мужчин,  женщин  с  узелками,  с
гостинцами на дорогу, среди девушек с цветами, обнимающих и целующих  этих
чудесных ребят, новоиспеченных командиров Красной Армии,  в  гимнастерках,
перехваченных ремнями, без  фуражек:  фуражки  и  шинели  они  оставили  в
вагоне... Молодое, радостное,  оживленное  и  вместе  с  тем  серьезное  -
грозная военная сила  советского  государства.  И  Нина  поняла,  что  эти
задорные, краснощекие ребята первыми пойдут в бой, первыми примут на  себя
все. Подумала, что, вероятно, ее место рядом с  Максимом,  таким  сильным,
спокойным. И, когда он уедет, его спокойствия и  добродушия  ей  будет  не
хватать.
   А Варя наслаждалась тем, как влюбленно смотрел на  нее  Серафим  и  как
смотрят на нее другие командиры.  Она  здесь  самая  красивая,  неожиданно
высокая, почти как Нина. И ни  на  ком  нет  такого  шикарного  котикового
манто, такой  шали.  Она  раскраснелась  возбужденная  вокзальной  суетой,
гудками  и  свистками  паровозов,  предвещающими  длинную,  неизвестную  и
манящую дорогу. Макс  сказал,  что  она  похожа  на  киноактрису,  Серафим
шепнул, что любит ее больше жизни, и даже Нина улыбнулась, довольная  тем,
что у нее такая сестра.
   Как и положено взрослой  женщине,  невесте,  Варя  смотрела  только  на
своих, на Нину, Макса и Серафима, больше ни на кого,  чтобы  не  подумали,
что она зыркает глазами.  Если  и  оглядывалась  кругом,  то  так  просто,
рассеянным взглядом рассматривая поезда и людей, спешащих к поездам.
   И когда она посмотрела на соседнюю платформу, то увидела Сашу.
   Он шел между двумя красноармейцами, впереди спешил маленький командир в
длинной шинели,  озабоченно  расталкивая  толпу,  а  за  ним  между  двумя
красноармейцами шел Саша с заплечным мешком на спине и с чемоданом в руке.
   Он почувствовал, что на него смотрят, оглянулся, и она  увидела  белое,
как бумага, лицо и черную, в кольцах, как у цыгана, бороду. Саша скользнул
взглядом по уезжающим курсантам, по Максу, Нине,  по  Варе,  но  не  узнал
никого, отвернулся и пошел дальше к поезду, стоявшему  где-то  на  дальней
платформе. За ними  и  впереди  них  шли  люди  с  мешками,  чемоданами  и
сундучками, торопились, обгоняли их, и они пропали в толпе.
   А Варя все смотрела туда,  куда  скрылся  Саша.  Она  не  слышала,  как
прозвенел звонок, не видела, как все стала прощаться, как Нина поцеловала.
Макса в лоб, не видела, как тянется к ней и заглядывает в глаза Серафим.
   - Варя, очнись! - сказала Нина.
   - Я видела сейчас Сашу.
   - Что ты болтаешь?! - закричала Нина, понимая вдруг, что  Варя  говорит
правду.
   - Его вели конвоиры, у  него  борода,  -  бормотала  Варя,  не  отрывая
взгляда от соседней платформы, как будто в толпе людей, бегущих с  мешками
и чемоданами, он все еще идет, все еще идет и она сможет его увидеть...  -
У него борода, борода, как у старика.
   Она захлебывалась в слезах.
   - Совсем, совсем старик...
   - Перестань, ты перепутала, - сказала Нина, и голос ее дрожал.
   И  Максим,  тоже  взволнованный,  но  стараясь  сохранить  спокойствие,
добавил:
   - Ты ошибаешься, Варя, _так_ его не могли отправить.
   - Нет! Это был он... - Голос ее бился. - Я его узнала... Он оглянулся и
посмотрел - совсем белый, совсем старик...
   Растерянный Серафим протянул ей руку.
   - До свидания, Варя.
   - Белый, белый, как мертвец! - рыдала Варя.  -  И  тащит  чемодан,  они
идут, а он тащит...
   Стесняясь и краснея, Серафим поцеловал ее в щеку,  мокрую  от  слез,  с
черными струйками краски, капавшей с ресниц.
   Поезд медленно отходил, курсанты  висели  на  подножках,  толпились  на
площадках, махали руками, и провожающие тоже махали руками,  тоже  кричали
что-то напутственное и шли рядом с поездом. И Макс махал, и  Серафим  тоже
махал.
   А Варя стояла  посередине  перрона,  плакала,  вытирала  лицо  платком,
размазывала  по  лицу  краску,  захлебывалась  в  глотала   слезы.   Нина,
испуганная, потрясенная, успокаивала ее:
   - Перестань, что же теперь делать, сейчас заедем к Софье Александровне,
все узнаем.
   Проходила мимо старушка, остановилась,  посмотрела  на  Варю,  покачала
сочувственно головой.
   - Плачут девки по солдатикам.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


1

   Старая дорога на Ангару,  протоптанная  в  тайге  первыми  поселенцами,
начинается в Тайшете. Новая в Канске: здесь кончается железнодорожный этап
и начинается пеший.
   Тихий городок с деревянными тротуарами, без садов, похожий на  степной.
Снова синее небо над головой и одуряющий запах жизни. Нет  больше  камеры,
Дьякова, тюремного дворика,  часового  с  винтовкой,  следящего  за  тобой
сонным взглядом. Не верится, что все это могло  быть.  Свободно  идешь  по
улице, тащишь свой чемодан, рядом идет Борис Соловейчик,  сетует,  что  не
удалось зацепиться в Канске.
   - Отправлять в деревню специалиста  моей  квалификации?!  Есть  в  этом
польза государству?
   Почта - домик  с  крылечком,  тут  же  сберкасса.  Девушки  в  домашних
платьях, с пальцами, измазанными клеем  и  чернилами,  знают  Соловейчика:
симпатичный, общительный москвич получает письма до востребования.
   "Здоров пиши Канский округ село Богучаны востребования целую  Саша",  -
первая телеграмма маме.
   Девушка пересчитала слова, назвала сумму, выписала квитанцию,  получила
деньги. Веселые здесь девушки, красивые...
   Хозяйка Соловейчика, худенькая молодая женщина с тихим  лицом,  накрыла
на  стол.  Что  побудило  ее  сойтись  с  Борисом?  Уедет  и  забудет  ее.
Понравился?  Пожалела  ссыльного?  Рядом  с  ней  Борис  с  его  замашками
столичного волокиты выглядел жалко.
   Саша вынул из чемодана банку шпрот  -  все,  что  осталось  от  маминой
передачи. Борис откупорил бутылку водки. У  него  были  свои  рюмки,  даже
салфетки,  он  и  здесь  хотел  жить  по-человечески.  Все  было,  как   в
обыкновенной жизни,  только,  если  вспомнить,  кто  они,  дико,  страшно,
впрочем, уже не так страшно.
   От первой же рюмки у Саши закружилась голова.
   - Обычная вещь после тюрьмы, - заметил Борис, -  втянетесь.  На  Ангаре
будем  пить  спирт,  его  туда  дешевле  возить,  чем  водку,  -  шестьсот
километров на лошадях. В общем, проживем. Богучаны - большое село,  работу
по специальности я найду, вы тоже без пяти минут  инженер,  там  трактора,
сеялки, веялки.
   - Тракторов я не знаю, сеялок, веялок тоже.
   - Захотите гам-гам - узнаете. Раньше интеллигентные молодые люди ездили
за границу, мы с вами -  к  белым  медведям.  Лучше  быть  Соловейчиком  в
Москве, чем Воробейчиком на Соловецких островах.  Что  же  теперь  делать?
Рыдать и плакать? Я метил в председатели Госплана, вернее,  в  заместители
председателя, как беспартийный. Я тот, кто  тянет  воз,  рабочая  лошадка,
никому не мешал и всем был лужен. Но на моем пути встал  знак  препинания,
меня остановило двоеточие. Имейте в виду, в  ссылке  ни  один  человек  не
скажет вам правды: кто сидит за дело - делает вид, что сидит  ни  за  что;
кто сидит ни за что - делает, вид, что сидит за что-то. Но мне  вы  можете
верить. Так вот. У нас  в  учреждении  висел  лозунг:  "Техника  в  период
реконструкции решает все. Сталин". Вам  известен  этот  лозунг?  Известен.
Прекрасно. Я прочитал его при одной прелестной девушке. И она уличила меня
в незнании пунктуации. Слушайте внимательно. Ей показалось, что я прочитал
этот лозунг так: "Техника: в период реконструкции решает все Сталин".  Она
была  девочка  образованная,  не  могла  перенести  моего   невежества   и
поделилась своим огорчением с кем  следует.  У  меня  всегда  было  плохое
произношение, и я думал - ну,  получу  за  это  хороший  выговор.  Получил
статью  пятьдесят  восемь  пункт  десять,  контрреволюционная  агитация  и
пропаганда. Еще хорошо, посчитали, что трех лет  мне  хватит  на  изучение
орфографии. Здесь я неплохо устроился: экономист "Заготпушнины". Можете не
сомневаться,  с  моим  приходом  количество   заготовленной   пушнины   не
уменьшилось. Но, видимо, для усвоения  знаков  препинания  город  Канск  -
слишком жирно. С первой же партией, то есть вместе с вами,  я  отправляюсь
на  Ангару.  Мечтаю  о   должности   счетовода   в   богучанской   конторе
"Заготпушнины". То, чего мы  с  вами  будем  добиваться,  Саша,  покажется
ничтожным какому-нибудь