щадке возились малышата из  соседнего детсада  -
деловито посыпали друг друга песком,  что-то  строили,  запускали игрушечный
красный вертолетик.  Если не считать детей и их воспитательницы, дремлющей в
сторонке на  солнцепеке,  двор  -  большой озелененный двор благоустроенного
микрорайона -  был  совершенно безлюден.  Пенсионеры по  утрам  прятались по
своим квартирам,  боялись ультрафиолетового излучения -  солнце,  говорят, в
этом  году опять неспокойное.  Где-то  включили радио,  Анна Герман с  милым
акцентом пела о  том,  как  страшно ходить в  лес  одной,  потом ее  сменили
задорные "Филипинки", а "Филипинок" - Эдита Пьеха.
   Нужно было идти мыться, переодеваться, вообще что-то Делать, а вставать
не хотелось,  не хотелось выходить на солнце из прохладной тени беседки,  не
хотелось даже шевелиться.  "Ленивая я  стала до отвращения,  -  самокритично
думала  Ника,   разглядывая  руки,  покрывшиеся  от  бензина  белым,  словно
шелушащимся налетом. - Вот есть же на свете активные, динамичные натуры, а я
живу,  как австралийская коала.  Нельзя так жить, конечно нельзя, я ведь это
прекрасно понимаю..."
   Повздыхав еще  и  напомнив себе,  что  лень  -  мать всех пороков,  она
наконец вышла из беседки и направилась к подъезду.  "Огромное небо, огромное
небо,  -  рыдающим голосом пела Пьеха,  -  огромное небо - одно на двоих..."
Ника опять вздохнула, посмотрела на небо и тоже нашла его огромным и ярким и
вообще очень  хорошо приспособленным для  того,  чтобы стать именно небом на
двоих. Вот и Анна Герман пела о том же самом: что одной быть нехорошо.
   Из подъезда навстречу ей легкой походкой теннисиста вышел ослепительный
Адамян в дымчатых очках.
   - А  я за вами!  -  объявил он жизнерадостно.  -  Поехали куда-нибудь в
центр, Вероника, хочу познакомиться с Москвой. Вы сумеете показать мне самое
интересное, я уверен, - и он ловким движением подхватил ее под локоток.
   Ника  высвободила  руку,  слишком  изумленная,  чтобы  смутиться  такой
решительной атакой с ходу.
   - Да вы что, - сказала она невежливо, - в центр в таком виде?
   Она  отступила  на  шаг  и  слегка  расставила руки,  словно  приглашая
разглядеть себя  получше.  Адамян сделал это  очень обстоятельно,  даже очки
снял.
   - Вы изумительны,  -  сказал он,  прикрывая глаза.  -  Да, да, именно в
таком  виде!   Костюмчик,   правда,   тесноват,  но  это  лишь  подчеркивает
совершенство вашей прелестной фигурки. А впрочем, можете и переодеться - вам
пойдет все... Словом, я вас жду здесь!
   Ника с  пылающими щеками скрылась в  подъезде.  Вот дура в  самом деле,
нашла что надеть,  он  еще решит,  что она сделала это нарочно!  "Я  вас жду
здесь" - подумаешь, какая уверенность в себе. Пусть ждет хоть до завтра!
   Однако пока лифт вез ее  на  шестой этаж,  она передумала.  Собственно,
почему бы  и  не поехать?  Он явно хотел ее ошеломить:  ах,  такой блестящий
ученый,  ядерщик и все такое - и вдруг милостиво удостаивает своим вниманием
какую-то девчонку. Нарочно для того, чтобы она прониклась священным трепетом
А  вот  и  фиг  ему!  Она  примет это  как  должное,  подумаешь,  невидаль -
ядерщик...
   Нарочито не спеша,  Ника умылась,  подправила ногти,  долго расчесывала
волосы. Наряжаться не нужно, это ни к чему, можно надеть то же платье, что и
вчера. Просто и скромно.
   Одевшись,  Ника заглянула в спальню родителей, к сестре. Светлана спала
- мигрень, видимо, пошла на убыль. Юрка лежал на диване в гостиной с голубым
томиком Сименона в  руках Когда Ника заглянула в  дверь,  он отложил книгу и
посмотрел на нее вопросительно.
   - Я только выяснить, - сказала она. - Мы сейчас пойдем немного погуляем
с  Артуром Александровичем,  он  хочет посмотреть Москву,  -  как ты думаешь
насчет обеда?
   - В смысле сроков?
   - Ну да. Чтобы знать, когда быть дома.
   - А вы когда хотите,  тогда и возвращайтесь. Я тут пожую чего-нибудь из
холодильника, если проголодаюсь. Светка вряд ли встанет до вечера.
   - Ну, тогда... чао!
   Юрка подмигнул ей и вернулся к своему Мегре.
   Она вышла из  подъезда,  щурясь от  солнца и  раскачивая за дужку очки,
стараясь казаться спокойной и немного скучающей.  Адамян поспешил к ней, уже
издали разводя руками в немом восхищении.
   - Куда же вы намерены идти? - сказала Ника небрежно, не глядя на него.
   Он  сказал,  что,  пожалуй,  отказывается от  намерения  знакомиться  с
Москвой,  потому что  настоящая Москва,  в  общем-то,  ограничена бульварным
кольцом,  а  ехать  сейчас туда,  в  центр,  в  переполненном транспорте или
каком-нибудь грязном такси...  и  вообще,  все  эти  толпы,  бодро идущие на
приступ разных там ГУМов и ЦУМов...  стоит ли?  Ника,  хотя и слегка задетая
слишком уж открыто выраженным пренебрежением к  московской толпе,  ответила,
что, пожалуй, и впрямь ехать в центр сейчас не стоит.
   - Сходим на Ленинские горы,  -  предложила она.  - Это совсем близко, а
народу там сейчас, наверное, не так уж много. И оттуда хорошо все видно. Где
смотровая площадка, знаете?
   Адамян сказал,  что не знает,  но горит желанием узнать, и они медленно
пошли по направлению к Университетскому проспекту.
   Внешне все  было  пока  вполне нормально -  Адамян больше говорил,  она
больше слушала;  они просто шли рядом,  и  он даже не пытался снова взять ее
под  руку,  чего она втайне боялась;  и  все-таки Нику не  покидало странное
ощущение неослабевающей тревоги -  словно  между  ними  неуклонно возрастало
какое-то опасное напряжение. Она не могла даже определить сейчас, приятно ей
это или неприятно,  -  она только чувствовала,  что с  ней происходит что-то
никогда еще не происходившее до сих пор...
   Потом это как-то прошло Дойдя до смотровой площадки, они молча постояли
у  парапета,  глядя  на  подавляющую своими  необъятными просторами панораму
Москвы -  она начиналась у них под ногами, за излучиной реки, за спортивными
сооружениями Лужников,  и уходила в задымленную зноем даль своим морем крыш,
куполами церквей и шпилями высотных зданий.
   - Да,  столица мира,  -  проговорил задумчиво Адамян и  тронул Нику  за
локоток.
   - Я  понимаю,  конечно,  что это банально,  но мне на этом месте всегда
вспоминаются пушкинские слова про Москву,  - сказала она, в молчании отшагав
по аллее сотню шагов.  - Все-таки лучше про нее никто не написал... Вы стихи
любите?
   Адамян пожал плечами.
   - Я сам их пишу... когда бывает тяжело на душе.
   - Как странно,  -  сказала Ника,  помолчав.  - Никогда не могла бы себе
представить, что у вас может быть тяжело на душе. Вы производите впечатление
такого счастливого человека.
   - И счастливому может быть иной раз тяжело,  -  возразил Адамян, - но я
вообще далеко не из счастливых,  Вероника,  это лишь обманчивое впечатление.
Вы  знаете,  мне  почему-то  ваше  имя  хочется  произносить с  неправильным
ударением:  Вероника! Так оно звучит совершенно по-итальянски, словно корень
этого имени - Верона Вы ведь знаете, что такое Верона?
   - Да, это город в Италии, - не совсем уверенно сказала Ника.
   - А чем он знаменит? Ну-ка?
   Ника подумала и пожала плечами.
   - Забыли, забыли, - укоризненно сказал Адамян. - А между тем это родина
Джульетты...
   - А,  да,  -  небрежно сказала Ника,  будто и в самом деле вспомнив эту
подробность.  Ей было неловко вдвойне - за свое невежество, во-первых, и еще
потому,  что в  словах Адамяна ей  почудился какой-то намек,  нескромный или
насмешливый -  она не  могла разобраться.  Чтобы уйти от  опасной темы,  она
спросила:
   - Так какие стихи вы пишете?  - И добавила, тоже стараясь быть смелой и
ироничной: - О любви, надо полагать?
   - Конечно,   -  кивнул  Адамян.  -  О  чем  же  еще  писать  стихи?  Об
урегулировании положения на Ближнем Востоке?
   - Что  ж,  почитайте что-нибудь,  -  небрежно сказала Ника  и  понюхала
сорванную веточку. - Нет, правда, я хочу послушать наши стихи.
   - Хорошо,  - согласился Адамян. - Что же вам почитать... А, знаю. Я вам
прочту  своего  "Вожатого"...  впрочем,  тут  нужно  маленькое  предисловие.
Понимаете,  была одна женщина...  которая много для меня значила.  Потом она
внезапно...  уехала.  Ну,  и тут я написал одну вещь...  получилось неплохо,
причем в очень своеобразной форме -  как подражание персидской средневековой
лирике.  Летит обугленное сердце -  за той - что в паланкине - и я кричу - и
крик безумца - столп огненный - в пустыне...
   Произнося стихи нараспев,  Адамян прикрыл глаза,  акцент в  его  голосе
слегка усилился. Ника подождала продолжения, потом робко сказала:
   - А дальше?
   - Ах,  стоит ли,  -  печально сказал Адамян. - А впрочем... Из-за нее -
из-за  неверной -  моя  пылает рана  -  останови своих  верблюдов -  вожатый
каравана!  На самом деле,  как вы понимаете,  никаких верблюдов не было, она
вульгарно  улетела  на  "ТУ"...   но  я  вам  уже  сказал,   это  подражание
староперсидскому,  в духе Саади.  Ужель она не слышит зова? Не скажет мне ни
слова?  А  впрочем,  если скажет слово -  она обманет снова...  Зачем звенят
звонки  измены  -  звонки ее  обмана -  останови своих  верблюдов -  вожатый
каравана!
   - Как прекрасно, - прошептала Ника, когда он умолк - Какие прекрасные и
страшные стихи...
   - Великолепные, - охотно согласился Адамян. - К сожалению, не мои.
   Ника глянула на него ошеломленно:
   - Как - не ваши? А чьи же?
   - Есть такой хороший поэт. Вы его, наверно, не знаете.
   Ника ускорила шаги.  Она побежала бы сейчас, убежала от Адамяна совсем,
если бы  не боялась показаться смешной.  Она не могла простить себе чувства,
которое обожгло ее  минуту назад,  когда она  слушала эти  прекрасные стихи,
думая,  что они действительно написаны Адамяном; это была одна лишь вспышка,
один миг, но за это краткое мгновение словно ураган пронесся сквозь ее душу,
какой-то  стихийный,   внезапный  порыв  -  что-то  сделать,  чем-то  помочь
человеку, который так страдал, так мучился из-за любви... просто представить
себе страшно,  сколько нужно было ему пережить, чтобы написать эти строки! И
что же - ее тут же взяли и окатили ведром холодной воды.
   - Как вам не стыдно,  -  сказала она дрогнувшим голосом, не оглядываясь
на Адамяна.
   Тот догнал ее, мягким и властным движением подхватил под руку.
   - Не нужно сердиться,  Вероника,  - проворковал он. - Это была шутка. Я
думал, вы знаете эти стихи...
   - Никогда их  не  читала,  -  после  паузы отозвалась Ника.  Сердиться,
конечно,  было глупо;  никто не виноват, что она расчувствовалась, как дура.
Если бы  могла,  она  с  удовольствием надавала бы  себе пощечин.  Ей  вдруг
захотелось домой.
   - У меня,  кажется, голова разболелась, - объявила она. - Сегодня очень
уж жарко, лучше вернемся. Вон такси, остановите его...
   В машине он сел очень близко к ней.  Она отодвинулась, Адамян за нею не
последовал, но зато тут же завладел ее левой рукой, повернул вверх ладонью и
стал разглядывать.
   - Сейчас я вам погадаю, - сказал он. - Хотите? Я ведь умею не только на
кофейной  гуще.   Хиромантия  -   штука  не  менее  точная,  это  совершенно
доказано...
   - Ах, не выдумывайте вы, - сказала Ника с досадой.
   Он  принялся уверять,  что  не  выдумывает нисколько.  В  линиях  руки,
объяснил  он,   с  момента  рождения  записана  вся  судьба  человека;   ну,
естественно,  запись  эта  понятна  не  всем,  она  представляет собой,  так
сказать,  закодированную информацию, однако, зная код... Вот, смотрите - эта
линия   характеризует   эмоциональные  наклонности   человека,   способность
чувствовать.  Вот  "линия ума",  вот "линия жизни",  у  некоторых она совсем
короткая или раздваивается -  это говорит о том, что ее обладателю предстоит
когда-то  принять  очень  серьезное  решение,  способное  изменить  всю  его
жизнь...
   Он продолжал говорить,  щекотно водя пальцем по ее ладошке, но Ника уже
совсем перестала воспринимать всю  эту  хиромантическую премудрость.  Адамян
сидел справа от  нее,  и  их  руки были над ее  коленями;  он держал ее руку
сначала высоко,  изучая линии, но потом, словно устав держать на весу, начал
опускать ниже,  пока его рука не  легла к  ней на коленку и  устроилась там,
словно  так  и  полагается.  Вот  это  ощущение чужой  руки  и  мешало  Нике
сосредоточиться.  Ей было неловко и  не очень-то приятно.  Будь рядом с  нею
Андрей,  подумала она вдруг,  все было бы совсем иначе. Когда Андрей касался
ее, она тоже испытывала неловкость, но это было совсем-совсем не так.
   Однажды,  на пляже в Останкине,  они затеяли какую-то возню, он в конце
концов повалил ее  на  песок,  и  она никак не могла высвободить руки из его
ставших вдруг неожиданно сильными пальцев,  -  и  эта  возня была ей  как-то
необычно  приятна,  она  пожалела даже,  что  все  кончилось так  быстро,  и
принялась его дразнить,  утащила и спрятала за спину фломастер -  в надежде,
что  он  кинется  отнимать.   И  была  очень  разочарована:  сначала  Андрей
действительно завелся, с рычанием схватил ее за волосы, хотел опрокинуть, но
вдруг оставил игру и  лег ничком на песок,  а  через минуту вскочил и  молча
пошел к  воде.  Ника так ничего и не поняла -  за что-то он на нее обиделся,
очевидно, хотя потом и отрицал это...
   Словом,  сейчас она  была  очень рада,  когда они  подъехали к  дому  и
гадание кончилось.  Машина остановилась,  Адамян приоткрыл дверцу и спросил,
не трогаясь с места:
   - Может быть,  все же съездим в  центр?  Я вспомнил,  мне нужно кое-что
купить.
   - Нет-нет, спасибо, - поспешно сказала Ника, избегая его взгляда.
   - Жаль,  -  Адамян вышел  и  помог  выйти  ей.  -  Что  ж,  поеду один!
Поблизости есть какой-нибудь приличный универмаг?
   - Вон рядом "Москва", - сказала Ника, - водитель вам покажет...
   У себя в комнате она заперлась на ключ.  Здесь было тихо, прохладно, но
смятение  не  проходило.   Ника  полежала  на  спине,  потом  одним  прыжком
перекинулась на живот и,  сунув нос в подушку,  тихонько разревелась - знать
бы самой отчего.
   Поплакав немного,  она успокоилась, к тому же ей очень захотелось есть.
Юрка в  гостиной храпел,  прикрыв лицо страницей "Недели",  но в  кухне Ника
нашла сестру, которая пила молоко прямо из бутылки, заедая печеньем.
   - Приветик, - сказала Ника. - Как твоя мигрень?
   Светлана покивала с набитым ртом - прошла, мол.
   - Ужасно ты неуютно питаешься, - сказала Ника. - Хочешь, я сварю кофе?
   - А  я,  в сущности,  уже заправилась.  Люблю холодное молоко.  Вы что,
гуляли с Артуром?
   - Да, немножко.
   - А где же он?
   - Отправился в  "Москву",  хочет купить что-то в дорогу.  Между прочим,
Светка, как у нас с продуктами?
   - В смысле?
   - Ну,  чтобы готовить в пути.  Говорят, есть какие-то консервы, мясные,
очень  удобные -  разогреть,  и  все.  Но  их  сейчас  не  достать,  туристы
расхватывают.  Светка,  а  что,  если просто взять с собой картошки,  пшена,
сала?  Папка в  прошлом году,  когда ездили в Прибалтику,  такой вкусный суп
варил на костре!
   - Роднуля,  у тебя сдвиг.  Кто это будет варить суп на костре, уж не ты
ли?
   - Мы с тобой могли бы варить.
   - Спасибо,  мне именно этого и  не  хватало для полного счастья.  Между
прочим, лягушонок...
   - Послушай, я тебя миллион раз просила не называть меня лягушонком!
   - Да-да,  конечно, - закивала Светлана. - Я забыла, что ты уже взрослая
и  вполне сформировавшаяся лягушка.  Царевна Лягушка,  скажем так.  А ну-ка,
поди сюда...
   Ника подошла к сестре, та взяла ее за плечи и повернула лицом к окну.
   - Ты что, ревела недавно?
   - Вот еще, с чего бы мне реветь...
   - Ревела  после  прогулки  с  Артуром?   Поздравляю.  Я,  кстати,  тебя
предупреждала. Уже влюбилась?
   Ника задохнулась от возмущения:
   - Ты  уже  второй раз  внушаешь мне,  что  я  должна в  него влюбиться!
Знаешь, это просто... гадко!
   - Тише,  тише,  - улыбнулась Светлана. Наполнив пустую молочную бутылку
водой, она поставила ее в мойку и достала из кармана халатика пачку сигарет.
- Ты слишком уж кипятишься, чтобы я могла поверить в твою искренность.
   - Ну и не верь! Там в пачке еще осталось печенье?
   Ника раскрыла холодильник,  достала плавленый сырок и принялась сердито
обдирать  запотевшую  станиолевую  обертку.  Светлана,  закурив,  насмешливо
посматривала на сестру.
   - Лягушонок, - сказала она, - я тебе говорила: не развешивай уши с этим
человеком.  И вообще держись от него подальше.  Если он заставил тебя реветь
после первой же прогулки,  то ты глупее,  чем я  думала.  Современные девицы
даже в твоем возрасте более огнеупорны.
   - Я тебе уже сказала,  что ни капельки не влюбилась в твоего Адамяна! И
вообще я ревела не из-за него! А просто у меня было плохое настроение...
   Очистив сырок, Ника отрезала ломтик, положила на печенье и принялась за
еду, запивая водой из-под крана.
   - В общем-то, настроение мне испортил Адамян, - призналась она вдруг. -
Так что, если хочешь, это действительно из-за него.
   - Бедный лягушонок. Чем же это он его испортил?
   - Ничем,  просто своим присутствием. Он ужасный циник, понимаешь? Когда
он на тебя смотрит,  чувствуешь себя голой!  -  возмущенно выпалила Ника.  -
Думаешь, это очень приятно?
   - Не знаю,  зависит от обстоятельств, - посмеиваясь, ответила Светлана.
- Почему же тогда ты отправилась с ним гулять, скажи на милость?
   - Вот потому и  отправилась!  Потому что идиотка.  И потом,  что это за
манера - читать чужие стихи?
   - Чужие стихи?  -  Светлана подняла брови.  - То есть? Мне кажется, все
читают чужие.
   - Да, но он сказал - это его!
   - А, вот что. Я не поняла. И ты что же, разоблачила его?
   - Нет, он потом сам сказал! Я тебе говорю, он циник.
   - Ну при чем тут цинизм,  не неси чепухи. Просто он над тобой подшутил,
обычный розыгрыш. Почему это тебя так возмутило?
   Ника промолчала. Объяснить это было и в самом деле не так просто.
   - Ты все равно не поймешь,  - вздохнула она. - Ты толстокожая какая-то,
вот что. Некоторые вещи до тебя просто не доходят...
   - Куда уж мне,  -  согласилась Светлана.  -  А  вообще ты заблуждаешься
насчет Дона Артуро, он не такой уж злодей... если присмотреться.
   - Спасибо! - фыркнула Ника. - Очень мне нужно к нему присматриваться. Я
и видеть его не хочу.
   - Придется, роднуля, раз уж мы едем вместе.
   - Да?  А  я  вот  насчет этого не  уверена,  -  объявила Ника и  тут же
почувствовала,  что  ее  действительно вовсе не  прельщает это путешествие в
компании Адамяна. Еще секунду назад она об этом не думала, но сейчас решение
вдруг пришло. Конечно!
   - Как это - ты не уверена? - спросила Светлана.
   - А вот так,  -  отрезала Ника. - Ни на какой Юг я с вами не еду. Так и
знай!
   - Не  дури,  -  спокойно ответила Светлана.  Она  подошла  к  раковине,
поймала окурком каплю воды из-под крана и  нажала педаль мусорного ведра.  -
Тебя  никто  не  заставлял гулять с  Доном  Артуро,  так  что  нечего теперь
устраивать скандал всем на посмешище.
   - Какие  скандалы?  Какое посмешище?  И  кого  это  вообще касается?  Я
достаточно взрослая, чтобы самой решать, в чьем обществе проводить лето!
   - Разумеется.  Если бы  ты  месяц назад,  получив мое  письмо,  сказала
матери, что не хочешь ехать на Юг в обществе этих зануд - в смысле нас, - то
все было бы в  порядке.  Но еще сегодня утром ты была готова ехать,  потом у
тебя состоялся таинственный тет-а-тет  с  Доном Артуро,  после чего все твои
планы внезапно изменились...
   - Что  это  значит -  "таинственный тет-а-тет"?  -  тихо спросила Ника,
раздувая ноздри. - Может быть, ты воздержишься от неприличных намеков?
   - Ну  до  чего ты мне надоела!  У  меня от тебя снова начнется мигрень.
Словом,  успокойся и  не валяй дурака.  Тебе даже полезно побыть в  обществе
такого Адамяна... чтобы он тебя поучил жизни. И снял избыточную наивность. В
общем-то,  милая моя сестренка,  в шестнадцать лет следовало бы уже иметь на
плечах голову,  а не украшение,  которое можно с успехом выставить в витрине
на Столешниковом...  Кстати, давай-