висящим на  одном  плече  рюкзаком.  Он  не  сразу  направился к  подземному
переходу в  метро -  стоял на тротуаре,  с удовольствием оглядываясь вокруг,
словно вернулся из  долгого странствия по  чужим краям.  Москва была  хороша
даже в такой знойный июльский день, и хороша была Комсомольская площадь с ее
просторами,  многолюдьем,  шумом,  с  ее хаотической застройкой в немыслимом
смешении эпох и  стилей:  этот вокзал,  гигантский караван-сарай,  ежедневно
пропускающий через себя полстраны; и строгий фасад Ленинградского напротив -
безликий,  холодный,  весь  в  духе казенного николаевского псевдоампира;  и
Ярославский,  поставленный рядом словно для контраста;  и  увенчанная шпилем
тридцатиэтажная башня высотной гостиницы по  левую руку;  и  убегающая вдаль
широкая перспектива Стромынки -  по правую; и сгрудившееся перед метро стадо
разноцветных  такси,  и  величественно  проплывающие  туши  троллейбусов,  и
суматошная толпа на  тротуарах -  все казалось Андрею родным и  праздничным,
хотя это был самый обычный день, четверг, семнадцатое июля.
   Самый обычный день,  - утром, в вагоне, Андрей узнал о том, что вчера с
космодрома на мысе Кеннеди стартовала первая лунная экспедиция.
   Он  был первоклассником,  когда апрельским днем над планетой прогремело
имя Гагарина.  Что тогда делалось на улицах! А сейчас - прошло только восемь
лет - уже отправление человека на Луну кажется чем-то будничным. Пассажиры в
вагоне отнеслись к сообщению довольно спокойно;  на многих, пожалуй, большее
впечатление произвел не  сам факт первого межпланетного путешествия,  а  то,
что его совершили не мы, а американцы. Чудаки, как будто это так уж важно...
   Андрей  закинул  голову  и   посмотрел  в  безоблачное  небо,   пытаясь
представить себе  за  этой  обманчивой синевой его  истинный вид:  бездонную
черную  пустоту,   пылающую  косматыми  звездами,   миллиарды  и   миллиарды
километров пустоты -  и тех троих, одетых в белые скафандры и запечатанных в
тесном отсеке "Аполлона", их полет сквозь эту черную пустоту со скоростью, в
десять  раз  превышающей  начальную  скорость  артиллерийского снаряда.  Да,
молодцы ребята.  В общем-то,  конечно,  и в самом деле жаль,  что не русская
речь  звучит  сейчас  на  полпути  к  Луне;  но  главное то,  что  звучит  -
человеческая речь, черт побери, речь твоих земляков, землян!
   Да,  а здесь,  внизу,  все оставалось как всегда -  неспешно подплывали
троллейбусы,  люди толпились возле голубых тележек с  мороженым,  у  пивного
ларька жаждущие,  предвкушая первый глоток,  сдували с  кружек легкие хлопья
пены,  носильщики катили свои мягко постукивающие тележки, ошалело толкались
многосемейные транзитные пассажиры.  Андрей  спустился в  подземный переход.
Звонить отцу или не звонить?  Мама была в  доме отдыха,  он вообще ничего не
сообщил ей о  том,  что с  ним произошло;  теперь нужно еще как-то объяснить
свое возвращение в Москву,  чтобы это выглядело правдоподобно и не заставило
ее волноваться и ломать себе голову.  Ладно,  это он придумает.  Может быть,
родитель подкинет идейку.
   Из автомата у  станции метро он позвонил отцу на работу;  ему ответили,
что Кирилл Андреевич в командировке,  вернется где-то в конце месяца. Андрей
присвистнул и  осторожно нацепил трубку  на  рычаг.  Вот  это  да  -  полная
творческая свобода на целых десять дней! Даже как-то страшно.
   Первой мыслью,  которая тут же пришла Андрею в голову,  была мысль -  и
сожаление -  о  том,  что Ники Ратмановой нет в  Москве.  Почему именно Ника
вспомнилась ему  в  этот момент,  Андрей не  понял;  вернее,  ему показалось
лишним задумываться над этим вопросом. Ну, вспомнилась и вспомнилась. Просто
ассоциативная  связь:  в  их  компании  всегда  кто-нибудь  ныл,  что  негде
собраться,  негде провести время.  Нет  хаты!  А  тут  вдруг хата  в  полном
распоряжении,  но собраться некому. Хоть бы этот крет Игорь был на месте, не
говоря уж про Пита,  -  отлично можно было бы пожить такой мужской коммуной.
Но тогда уж что-то одно, старик, - либо мужская коммуна с полным исключением
женского элемента,  вроде  Запорожской Сечи,  либо  Ника  Ратманова.  Андрей
подумал и не смог решить, какой вариант лучше.
   Не успел он добраться до дому и  войти в прихожую -  душную,  с нежилым
запахом  пыли  и  рассыхающейся мебели,  какой  обычно  появляется  летом  в
обезлюдевших квартирах,  -  как  немедленно,  словно только и  дожидался его
прихода, зазвонил телефон. Андрей швырнул в угол рюкзак, снял трубку.
   - Слушаю,  - сказал он. - Кто это? А, дядя Сережа, здравствуйте! Откуда
вы взялись?
   - А ты-то сам откуда, - отозвалась трубка знакомым хрипловатым голосом,
- мать вроде писала, ты на целине?
   - Я только сейчас вернулся, едва успел войти...
   - Что ж  это,  дезертировал с  трудового фронта?  -  со смешком спросил
голос.
   - Руку сломал! К счастью, левую.
   - Левая - это ничего. Срастется - крепче будет. Где старики-то?
   - Мама в дом отдыха уехала, отец в командировке.
   - Э, как неудачно...
   - Вы в Москве? Надолго?
   - Дня на три,  от силы на неделю...  Ну ладно,  Андрюшка,  что делать -
хоть с тобой пообщаюсь. Лишнее койко-место найдется? Я тогда через час буду,
каких-нибудь полуфабрикатов прихвачу по  пути.  Ты  знаешь что?  Ты за пивом
сбегай, сунь его в холодильник...
   - Слушаюсь, товарищ генерал! Разрешите выполнять?
   - Действуй!
   Андрей положил трубку и, весело насвистывая, отправился действовать.
   В  угловом "Гастрономе" ему  повезло:  только что  привезли пиво разных
марок  и  даже  любители  еще  не  успели  набежать.  Вернувшись  домой,  он
пораспахивал настежь все окна,  пустив по квартире знойные сквозняки, сделал
необходимую приборку, кое-как помылся. С одной рукой это было не так просто,
хотя он  уже  и  приобрел некоторый опыт.  Ровно в  обещанное время у  двери
коротко тренькнул звонок -  дядя Сережа был точен,  как и положено военному,
да еще в генеральских чинах.
   Собственно,  этот полноватый и уже седеющий брюнет несколько цыганского
обличья не  приходился Андрею никаким дядькой;  он  был старым другом семьи,
старым не в смысле возраста -  Сергею Даниловичу было под пятьдесят,  -  а в
смысле давности отношений.  Мама говорила,  что  они учились вместе,  еще до
войны.  Во всяком случае,  Андрей помнил его с детства и с детства же привык
называть "дядей".
   - Как же это ты, брат? - Генерал полуобнял его, осторожно похлопывая по
спине. - Не вышло, значит, из тебя покорителя целинных земель...
   - Да нас и не довезли до целины, мы в Куйбышевской области работали.
   - Ну,  тогда не так обидно.  А вырос ты еще больше. Длинный стал, прямо
коломенская верста.  Куда это  вас прет?  Мой Борька тоже на  полголовы выше
меня,  а я-то ведь никогда низкорослым себя не считал... в классе, помнится,
из  пацанов был чуть ли  не  самым высоким,  да и  в  армии обычно на правом
фланге торчал. А вас вон как несет, как на дрожжах...
   - Что Борис?
   - Да  что  ему  сделается,  на  третий курс перешел.  Он  же  в  "моем"
институте,   -  посмеялся  Сергей  Данилович.  -  Я  до  войны  собирался  в
Ленинградский электротехнический... еще с матерью твоей думали ехать вместе,
она в университет хотела поступать. Почему-то нас именно в Ленинград тянуло!
Да,  а  потом -  двадцать второе июня,  и  пошло все кувырком...  Ну  ладно,
Андрюшка, ты мне лучше скажи, ванная действует?
   - В полной боевой!
   - Совсем  хороша  Значит,   так:  я  сейчас  принимаю  душ,  а  ты  тем
временем... хотя нет, отставить, тебе, безрукому, и банку теперь не открыть,
- идем-ка  на кухню,  я  это вскрою,  а  ты его на сковородку,  понимаешь...
Пива-то достал?
   - Да и не просто пива, а "Двойного золотого".
   - Молодец,  знаешь  службу!  А  я  какие-то  "Почки  в  томатном соусе"
приобрел...  не пробовал? Женщины там говорили, что ничего. Разогреть только
надо.  Ничего другого не было подходящего! Так, давай мне чем открыть, а сам
ставь сковородку...
   Через двадцать минут, когда Сергей Данилович вышел из ванной в пижаме и
шлепанцах,  почки в томатном соусе уже шипели на столе в окружении запотелых
бутылочек.
   - А  чего,  вполне съедобный харч,  -  сказал генерал,  подцепив вилкой
прямо со сковородки.  - Положим, с таким пивом все сойдет. Ну, бывай здоров,
брат. Чтобы твой перелом поскорее сросся!
   - Срастется, - сказал Андрей. - Почки действительно вкусные.
   - Отличные,  я  ж  говорю!  И  пиво  у  тебя  прямо марочное.  В  нашем
захолустье, брат, такого днем с огнем не достанешь.
   - А вы перебирайтесь в Москву, дядя Сережа.
   - Рад бы в рай,  да грехи не пускают.  И потом, кому-то нужно ведь и по
захолустьям торчать.
   - Как у вас там сейчас обстановка, после Доманского?
   - Сейчас  поспокойнее  стало.  А  вообще,  издалека  это  все  выглядит
несколько не  так,  Там  ведь  эти  штучки не  вчера  начались,  было  время
привыкнуть...
   - Вы думаете; войны все-таки не будет?
   - Какая там война,  чепуха все это.  - Сергей Данилович прожевал, долил
свой  стакан  пива  и  с  наслаждением выпил.  -  Ты  понимаешь...  фанатизм
фанатизмом,  но  ведь там  тоже не  сумасшедшие сидят,  верно?  Это хорошо в
дацзыбао писать насчет "бумажного тигра"...  для  поддержания хунвэйбинского
духа.  А  в  действительности они не хуже нас с тобой понимают,  чем это все
может обернуться для них... в ином случае.
   - А  американцы-то  нас  обштопали,  дядя Сережа,  -  помолчав,  сказал
Андрей.
   - Не  говори,  -  улыбнулся  Сергей  Данилович.  -  Жалко,  конечно.  Я
представляю,  каково сейчас нашим ребятам в Звездном городке, а? Но это ведь
уже  как  спорт теперь -  идут  двое ноздря в  ноздрю,  то  один вырвется на
полкорпуса,  то другой.  И потом,  программы совершенно разные.  Если бы эта
"лунная гонка" шла у нас и у них по одной программе,  было бы обиднее, а так
что ж...  Они посылают людей,  мы  считаем целесообразнее посылать автоматы,
вот и  вся разница.  Между прочим,  я тебе электробритву привез -  последняя
модель,   говорят,   с  какими-то  там  плавающими  ножами,   я  в  этом  не
разбираюсь...
   Андрей смутился.
   - Спасибо большое, дядя Сережа, только я ведь еще не бреюсь, - пробасил
он. - А вообще, спасибо, пригодится...
   - Еще бы  не  пригодилась!  Я,  если не путаю,  где-то в  десятом начал
бриться... хотя... я старше был, верно, верно.
   - Вы ведь старше мамы?
   - Еще бы! На два года.
   - А  как же...  Мне помнится,  мама говорила,  что вы  учились в  одном
классе.
   - Точно,  - кивнул Сергей Данилович. - Я должен был кончить школу еще в
тридцать  девятом,  а  кончил  в  сорок  первом.  Видишь,  что  значит  быть
второгодником? Меня два раза оставляли.
   - Что ж это вы? - улыбнулся Андрей. - Не хотелось учиться?
   - Сначала не хотелось.  А потом хотелось,  да не тому,  чему учили. Я в
девятом классе увлекся техникой,  понимаешь,  решил стать инженером... ну, а
инженеру  что  нужно?  Математика,  физика,  черчение.  Да,  и  еще,  помню,
признавал  немецкий  язык.   До  войны  в   школах  больше  учили  немецкий,
английского почти  нигде  не  было.  Вот  так.  А  остальные предметы  решил
игнорировать,  они для меня перестали существовать.  Ну, и сел, естественно,
на второй год.  Тут-то мы с  твоей матерью и познакомились,  благодаря этому
обстоятельству. Ну что ж, ты подливай себе, пиво не водка.
   - Я пью,  -  отозвался Андрей рассеянно.  - Странно представить себе то
время.  Я вот совершенно не могу. Может быть, потому, что у нас нет ни одной
фотографии...  Вы понимаете, в других семьях что-то осталось, у нас в классе
ребята -  почти у  каждого в семье что-то сохранилось от довоенных времен...
ну,  чаще всего снимки.  Или довоенные,  или военные, фронтовые. А у нас вот
так получилось, что отец вообще приехал сюда только после войны...
   - Я знаю. А что, собственно, тебе от этого?
   - Да  нет,  ничего,  -  Андрей пожал плечами.  -  Просто странное такое
иногда ощущение -  будто...  ну,  вы  понимаете,  будто  у  нашей  семьи нет
корней...
   - Ну,  брат, зарапортовался, - прервал его внимательно слушавший Сергей
Данилович.  - Мы вот с тобой сходим завтра на Новодевичье, навестить деда...
может,  это тебе напомнит,  какие у тебя корни. Что ты, в самом деле, ахинею
какую-то придумал себе!  Или у  отца твоего,  что ли,  корней не было в этой
земле?  Так чего ж он тогда приехал,  скажи на милость? Чего б он ехал, если
бы не было корней?  Они ведь с  матерью могли бы и там остаться,  верно?  Во
всяком случае, это им наверняка было бы проще...
   - Вы меня не совсем так поняли, дядя Сережа. Вернее, я не так сказал. Я
ведь не в смысле неполноценности, что ли, упомянул об отсутствии корней. Ну,
согласен,  выражение  неудачное.  Просто  мне  трудно  представить  себе  то
время... ваше время.
   - Трудное оно  было,  Андрюшка,  -  Сергей  Данилович покрутил головой,
разливая пиво по стаканам. - А в чем-то нам было и проще, если подумаешь.
   - В чем, например?
   Сергей Данилович помолчал.
   - Знаешь,  я два года назад,  когда Борька был на первом курсе, ездил к
нему туда,  во время зимних каникул.  Идем мы раз с  ним по Литейному,  мимо
Дома офицеров,  а  там  афиша -  встреча с  каким-то  писателем;  мне он  не
запомнился,  я и не читал его,  а Борька знал какие-то из его книг - сходим,
говорит,  вечером,  послушаем.  Ну,  пошли. Писатель оказался примерно моего
возраста,  чуть помоложе.  И вот,  помню,  задают ему такой вопрос: скажите,
дескать,  чем,  по-вашему,  отличается нынешняя молодежь от прежней?  А  он,
понимаешь,  книгу как раз выпустил о  том поколении -  о  нашем то  есть,  о
"поколении сорок первого года".  Собственно,  об этой книге и  шел разговор,
одни ругали,  другие хвалили -  словом,  такая читательская конференция, - и
кто-то  из  выступавших задал этот вопрос насчет разницы поколений.  Так  он
знаешь что ответил? "Если, говорит, попытаться сформулировать очень коротко,
то  я  бы  сказал,  что нынешняя молодежь стала более рационалистичной;  мы,
говорит,   в  девятнадцать  лет  жили  преимущественно  сердцем,  а  сегодня
девятнадцатилетние живут рассудком".  Борьке моему это страшно понравилось -
сразу меня локтем в бок,  знай, мол, наших. А я сначала не согласился, чушь,
думаю, сказанул людовед, решил блеснуть афоризмом...
   - Это не чушь, дядя Сережа, - негромко сказал Андрей.
   - Потом-то  я  сообразил,  что  это не  чушь.  А  вначале,  говорю,  не
согласился:  как же это,  думаю, мы "сердцем жили"? Наше ведь поколение тоже
не учили разводить сентименты,  да и  жизнь у нас была суровая,  не в пример
нынешней.  С Борькой мы тогда до двух часов ночи спорили -  все-таки он меня
убедил,  понял я наконец,  что этот писатель хотел сказать, и действительно,
вижу -  ничего не возразишь.  Мы ведь и  в  самом деле над многими вещами не
задумывались,  принимали все на веру... а вера никогда не идет от рассудка -
только от сердца.
   - Конечно, - кивнул Андрей.
   - Поэтому я и говорю: нам было в чем-то проще. Верить - это ведь всегда
путь наименьшего сопротивления... А когда человек хочет до всего дойти своим
умом, своим собственным, то ему, естественно, труднее.
   - Ничего,  дядя Сережа, - улыбнулся Андрей. - "Счастье трудных дорог" -
слыхали такое выражение?
   - Дороги-то,  брат,  тоже бывают...  разные.  И  кривые,  и путаные,  и
черт-те какие еще...
   - Я  не знаю,  почему так получается,  но старшие все время подозревают
каждого из нас в ужасном желании вильнуть куда-то не туда...
   - Ты считаешь, что с молодежью все обстоит благополучно?
   - Нет, не все, - сказал Андрей. - Конечно, не все.
   - Ну,  вот тебе.  А ты говоришь:  старшие нас подозревают! Мы, дескать,
такие  все  правильные и  хорошие,  а  нас  подозревают!  Значит,  Андрюшка,
подозрения-то эти не всегда неоправданны, верно?
   Андрей долго молчал,  глядя в открытое окно.  Сергей Данилович закурил,
откинулся назад  вместе  со  стулом,  балансируя на  двух  задних  ножках  и
поглядывая на  сидящего напротив юношу.  Теперь это был действительно юноша,
завтрашний мужчина;  ничего не  скажешь,  с  подарком он угадал почти-почти.
Полтора года назад,  когда они виделись в  последний раз,  Андрюшка выглядел
еще теленком -  настоящим теленком,  какими обычно и бывают пятнадцатилетние
мальчишки,  -  нелепый,  неуклюжий,  весь какой-то  лопоухий,  расплывчатый,
губастый.  Теперь  от  расплывчатости ничего не  осталось -  лицо  нынешнего
Андрея Болховитинова было уже настоящим,  почти мужским лицом;  широколобое,
скуластое,   с   широко  расставленными  глазами  и  упрямой  линией  рта  и
подбородка,  оно  сейчас отдаленно -  почти неуловимо -  напоминало генералу
Дежневу другое лицо, снившееся ему когда-то фронтовыми ночами.
   - А ведь ты становишься похожим на мать, - сказал он.
   Андрей повернул голову и удивленно поднял брови:
   - Я - на маму? Никогда не замечал.
   - Про себя никто не может сказать,  на кого он похож.  У  меня братишка
был,  погиб в финскую войну,  -  так я только недавно вот,  увидев рядом его
карточку и  свою,  понял,  что похож на него.  А ведь так видишь себя каждый
день,  когда бреешься,  и  никакого сходства не замечаешь.  Нет,  ты на мать
похож. Я имею в виду - на мать, какою она была до войны.
   - Может быть, - сказал Андрей. - Я не видел ни одного снимка.
   - Знаешь,  я тебе, пожалуй, пришлю, - подумав, сказал Сергей Данилович.
- У  меня ведь одна карточка сохранилась...  последний ее  довоенный снимок,
можешь себе представить.  Двадцать первого июня у нас был выпускной вечер, а
накануне она снялась.  Вот я  его тебе и  пришлю,  и  будет у тебя хоть одна
довоенная фотография.
   - Спасибо,  дядя  Сережа,  я  буду  очень рад.  И  маме будет интересно
увидеть себя молодой...
   - Нет, Андрюшка, ты ей лучше не показывай.
   - Почему? - удивленно спросил Андрей.
   - Ну...  так вот, - ответил Сергей Данилович. - Не нужно ей показывать,
это будет наш мужской секрет. Договорились?
   - Хорошо, дядя Сережа. Как странно, что у вас сохранился этот снимок, -
сказал Андрей задумчиво.
   - Да,  сохранился...  вместе со мной.  Всю войну. Знаешь, Андрюшка... я
ведь твою маму любил когда-то.
   - Я догадался.
   - Давно?
   - Нет. Только что. А... мама вас - тоже?
   - И она меня -  тоже.  Ну, а война все это поломала. Вернее, не столько
сама война,  сколько оккупация.  Оставайся она по эту сторону фронта... Хотя
кто его знает. Это ведь, Андрюшка, только в книгах так бывает, что люди ждут
годами...
   - Вы думаете, только в книгах?
   Сергей Данилович помолчал.
   - Нет,  конечно,  не только,  -  сказал он,  -  Брякнул не подумав,  ты
извини. Просто, брат, жизнь есть жизнь, и все в ней происходит не по схемам.
Или, точнее, эта антисхематичность жизни тоже укладывается в какую-то схему,
но  в  схему слишком сложную,  чтобы мы  могли в  ней разобраться.  А  схемы
простенькие и успокоительные -  они к жизни, видимо, неприменимы. Так я тебе
карточку пришлю. Как только вернусь.
   - Спасибо. Между прочим, дядя Сережа...
   - Да?
   - Вы сказали, что познакомились с мамой в девятом классе?
   - Первое знакомство состоялось чуть раньше, а по-настоящему в девятом.
   - И сразу после десятого вы ушли на фронт...
   - Да, в то же лето. А что такое?
   - Нет,  просто я подумал... Вы тогда сказали: "я любил". Но когда же вы
могли - ну, успеть?
   - Вот  те  раз,  -  изумленно сказал Сергей Данилович.  -  Это  за  два
года-то?
   - Да нет, дело не в сроке. Я понимаю, влюбиться можно и за один день...
наверное. Но просто - какая же это любовь, в девятом классе?
   - А,  ты об этом!  Ну,  во-первых,  я был старше,  я же тебе сказал.  Я
старше был на два года,  а это порядочно в таком возрасте.  И вообще...  это
все относительно. Почему не может быть любви в девятом классе? Другой вопрос
- насколько она окажется прочной... А по интенсивности чувства она, пожалуй,
посильнее будет всех других.  Я не понимаю, Андрюшка, - ты извини, но раз уж
у