аверил Ратманов. - Десятиклассницей ей,
кстати,  не так уж долго осталось и  быть.  Вы извините за прямоту,  Дмитрий
Палыч,  я  ведь по-отцовски.  Просто,  понимаете,  когда Ника вернулась этим
летом из Крыма и призналась матери,  что встретила там кого-то... мы с женой
значения сперва не придали.  Ну, встретила и встретила, мало ли что девчонке
в  голову взбредет...  Тем  более она так вас аттестовала -  крупный ученый,
кандидат наук, - почему-то нам с женой представлялся товарищ более солидный,
ха-ха-ха,  вы  понимаете,  солидный именно по  возрасту,  не в  каком-нибудь
другом смысле.  И  мы,  естественно,  допустить и мысли не могли,  что может
возникнуть  что-то  серьезное  между  таким  солидным  товарищем  и   нашей,
понимаете ли,  пигалицей.  А потом,  смотрим, переписка продолжается, да еще
телефонные разговоры пошли -  нет,  думаю,  тут дело серьезнее... В общем, я
все это к тому,  Дмитрий Палыч, что особенно приятно мне было сегодня с вами
познакомиться.  Конечно,  я  понимаю,  с  одного раза человека вроде бы и не
узнать, но есть люди, понимаете ли, антипатичные, а есть... располагающие. И
на людей,  я  должен сказать,  у меня глаз наметан,  -  все-таки руководящая
работа вырабатывает одно ценнейшее качество, понимаете ли, а именно - умение
оценивать человека чуть ли  не с  первого взгляда.  Какая-то,  понимаете ли,
интуиция особенная появляется на  этот  счет!  И  я  вот  сегодня  как  отец
испытываю просто...  как  бы  это выразиться поточнее...  ну,  просто этакое
душевное успокоение!
   Игнатьев пробормотал что-то в том смысле, что ему-то это весьма лестно;
на  самом деле ему  было не  столько лестно,  сколько неловко,  потому что и
сейчас,  как и  тогда за  столом,  его не покидало ощущение какой-то фальши.
Ощущение это было вполне определенным,  хотя и  не  основывалось ни  на  чем
конкретном.   Так,  штришки  какие-то.  Может  быть,  конечно,  тут  он  был
несправедлив;   дело  в   том,   что  Никины  родители  ему  определенно  не
понравились.  Ни отец, ни мать - впрочем, та, по крайней мере, вызывала если
не симпатию, то хотя бы жалость.
   - ...И я вам скажу попросту,  честно и открыто, как привык, - продолжал
Ратманов.  -  Дело,  как говорится,  ваше с Никой личное,  но если оно у вас
сладится к  тому времени -  заранее даю "добро".  Вы,  понятно,  человек еще
молодой,  про дочку мою и говорить нечего,  так что - в принципе - у каждого
из вас есть еще впереди время искать свой,  понимаете ли, идеал... да только
ведь,  Дмитрий Палыч,  от добра,  как говорится,  добра не ищут.  Раз уж так
получилось, что встретились, понравились друг другу...
   - Видите ли,  - сказал Игнатьев решительно, - мы ни разу не говорили об
этом с Никой так...  конкретно.  Боюсь, этот разговор несколько лишен смысла
сейчас, в ее отсутствие. И в данной ситуации.
   - Понимаю,  понимаю!  Мы  ведь  и  не  собираемся ничего решать,  можно
просто...  парафировать для себя какие-то пункты принципиального соглашения.
А что касается ситуации,  Дмитрий Палыч, то она, на мой взгляд, не только не
исключает возможность такого разговора, а напротив, делает его как раз очень
своевременным...
   Тон Ратманова почти неуловимо изменился:  теперь,  когда он  произносил
эти слова,  из него почти исчезли нотки добродушно-отеческой,  чуть хмельной
умиленности и  на  смену  им  появился оттенок деловитый и  весьма  трезвый,
почувствовалась какая-то внезапная и целеустремленная настойчивость.
   - Я слушаю вас, - сдержанно сказал Игнатьев.
   - Поясню свою мысль.  Ситуация сложилась необычная,  скандальная,  если
хотите,  но для меня она еще и  трагическая,  Дмитрий Палыч,  потому что я -
отец.  Вы меня понимаете?  Дочь ушла из семьи, ушла решительно, хлопнув, так
сказать, дверью и решив больше не возвращаться. Естественно, что тут, помимо
обиды и... ну, и других прочих эмоций, возникает чувство тревоги - ну, а как
она будет дальше?  Дочь-то - что она будет делать? Вернуть ее силой - нельзя
по  закону,  да и  смысла нет,  что бы это была за жизнь,  посудите сами.  А
оставить одну,  предоставить,  так сказать,  воле судьбы...  согласитесь, не
всякий  отец  на  это  пойдет!  В  таком  случае естественно,  мне  кажется,
обрадоваться тому,  что  у  дочери  нашелся друг,  близкий человек,  который
сможет... ну, попросту позаботиться о ней!
   Тоже  верно,  подумал  Игнатьев.  Все-таки  он  просто  несправедлив  к
старику, конкретно ничего плохого в нем нет... пожалуй.
   - Я вас понимаю, Иван Афанасьевич, - сказал он уже теплее.
   - А  я  и  не сомневался,  что вы меня поймете.  Я  ведь не то что хочу
вас...  поймать, что ли, заставить жениться с ходу. Просто нам с женой легче
будет, если мы будем знать, что Нике есть к кому притулиться... Как у вас со
временем?
   Игнатьев посмотрел на часы.
   - У  меня  еще  сорок минут до  отхода автобуса,  иначе придется ловить
такси в Шереметьево...
   - А,  так вы успеете. Вон оно - метро, а ехать отсюда до Охотного ровно
двадцать минут.  Словом,  я вам вот что скажу.  Ради Никиного блага и нашего
родительского покоя -  не  оставляйте ее в  этом чертовом Новоуральске.  Как
хотите и  куда хотите,  но  заберите ее оттуда.  Прежде всего,  постарайтесь
убедить вернуться сюда;  никто ей слова не скажет, будем считать, что ничего
не случилось,  и точка.  Ну -  нервный срыв, кризис, с кем не бывает! Сам на
работе иной раз так,  понимаете ли,  психанешь -  потом своим же подчиненным
стыдно  в  глаза  смотреть.  Словом,  пускай возвращается,  как  говорят,  к
пенатам.  А не захочет -  мой вам совет,  Дмитрий Палыч, не тяните и давайте
договаривайтесь  с   Никой   касательно   совместных  планов   на   будущее.
Провентилируйте хорошенько этот вопрос,  тут,  если разобраться,  нет ничего
сложного. Кончит школу, получит аттестат, и с богом. Школу она ведь, кстати,
и  в  Ленинграде смогла бы кончить...  если уж в  Москву наотрез не захочет.
Только чтобы там не вздумала остаться, слышите?
   - Я постараюсь убедить Нику вернуться в Москву, - сказал Игнатьев. - Но
если она захочет пожить некоторое время у брата...
   - Не  соглашайтесь ни  в  коем  случае,  употребите все  свое  влияние,
уговоры,  силу, все что угодно. Я ничего дурного не скажу про Ярослава, но у
него  своя  семья,   и  Нике  там  тереться  нечего.  А  жить  самой  -  это
сумасшествие,  ей же семнадцати еще нет,  как она там устроится? Поэтому я и
говорю - любыми средствами, вплоть до умыкания...
   - Даже так,  - сдержанно посмеялся Игнатьев и, перекинув дорожную сумку
в левую руку, протянул правую. - Ну, мне пора, Иван Афанасьевич.
   - Да-да,  до  свидания,  счастливого пути и  -  ни пуха вам ни пера!  А
насчет  умыкания я  серьезно:  если  не  останется других способов -  можете
увозить ее в Ленинград, заранее имеете мое "добро". Ни пуха ни пера!
   - К черту, - от души ответил Игнатьев. - К черту!


ГЛАВА 4

   Самолет приземлился перед рассветом.  Двигаться дальше в  такую рань не
имело смысла;  Игнатьев прошел в зал ожидания, наполненный храпом транзитных
пассажиров,  отыскал свободное кресло и проспал до утра,  успев даже увидеть
очередной автомобильный сон. На этот раз приснился фиолетовый "конвертибль".
   Без  четверти десять он  был  уже в  Новоуральске.  Таксист ему попался
общительный и  разговорчивый,  за  час  пути  из  Свердловска он  расспросил
Игнатьева о  его работе,  рассказал о  своих планах жениться и закончить без
отрыва какой-нибудь вечерний институт или техникум.  Подкатив к единственной
в  Новоуральске  гостинице  "Дружба",   таксист  уже  протянул  руку,  чтобы
выключить счетчик, и вдруг спросил:
   - У вас забронировано тут?
   - Да нет, - сказал Игнатьев, - я так, наугад. На худой конец поговорю с
кем-нибудь из горничных, авось дадут адрес...
   - Минутку, - перебил таксист. - Наугад и спрашивать нечего, я вам точно
говорю.  Можно,  конечно,  у  частника снять койку,  так ведь это еще к кому
попадешь. Вы как, десяткой лишней располагаете?
   - Располагаю. А что, есть возможность?
   - Давайте ее сюда, а сами обождите в машине. Если только Клавка сегодня
дежурит...
   На его счастье,  Клавка дежурила.  Минут через пятнадцать таксист вышел
из  подъезда,  сел  за  руль,  выключил  счетчик  и  отдал  Игнатьеву  бланк
регистрационного листка и ключ с деревянной биркой.
   - Ясно?  -  спросил он, подмигнув. - Значит, так: вы сейчас прямиком на
третий этаж, спокойненько, будто уже неделю там проживаете. А после в номере
листок этот заполните и  -  без  верхней одежды -  вниз,  к  администратору.
Скажете, срок, мол, истек, плачу за следующие сутки...
   Проходя деловым шагом через гостиничный холл,  Игнатьев чувствовал себя
положительно прохиндеем и  очень боялся встретиться взглядом с кем-нибудь из
страстотерпцев,  толпившихся у  окошечка  дежурного  администратора и  уныло
сидевших  в   раскоряченных  модерновых  креслицах  под  пестрыми  плакатами
"Интуриста".  На третьем этаже он так же деловито,  помахивая ключом, прошел
мимо коридорной,  нашел и отпер свой номер -  маленький,  жарко натопленный,
пахнущий свежей масляной краской и мастикой для натирания полов.
   Он разделся,  посидел у  письменного столика,  глядя в  окно и барабаня
пальцами по телефонной трубке, потом поднял ее.
   - Виноват,  -  сказал он, когда отозвалась телефонистка. - Девушка, мне
нужна справка, может быть вы поможете. Где здесь улица Новаторов? Это далеко
от гостиницы?
   - Ой нет,  что вы, - певуче отозвалась та. - Вы с номера звоните? У вас
куда окошко - на площадь или во двор?
   - На площадь. Я вот сейчас на нее смотрю.
   - Ну,  так улица Новаторов перед вами и  есть!  Там вон дом с колоннами
напротив,  - видите, где реклама Госстраха на крыше? - а влево улица уходит,
дома в пять этажей, крупнопанельные - видите? Это и будет Новаторов...
   Он  осторожно опустил трубку и  взялся за  подбородок.  Цель  оказалась
слишком близко,  к этому он был как-то... не подготовлен. Вдруг так, сразу -
через площадь и влево.  Да, совершенно верно - стандартные пятиэтажные дома,
точно такие,  как  где-нибудь на  Новоизмайловском проспекте.  Или на  Охте.
Совсем близко. Тут и с мыслями не успеешь собраться...
   Правда,  он тотчас же с  облегчением вспомнил,  что есть еще неотложные
дела - пойти заплатить за номер, потом побриться. Или, пожалуй, наоборот.
   Он  вытащил из сумки футляр со "Спутником",  завел пружину,  критически
оглядывая себя в  зеркало.  Вид,  конечно,  еще тот -  как по заказу.  А что
удивительного?  Третью ночь  приходится спать  урывками,  и  все  снятся эти
проклятые машины.  Ника небось не  приснится.  А  машины -  просто проклятье
какое-то,  еще  и  эта  фиолетовая пакость сегодня,  приходилось ее  куда-то
прятать,  словом - бред. Вот нет у нас в Союзе психоаналитиков... пришел бы,
полежал бы  на кушетке с  закрытыми глазами,  рассказал бы все как на духу -
может, и докопались бы, откуда это берется. В самом деле - почему ни разу не
приснилась Ника?
   Да,  а родитель-то у нее...  Что угодно,  говорит,  вплоть до умыкания.
Полный  карт-бланш.   Но  откуда  у  таких  родителей  такая  дочь?  Загадки
наследственности. Умыкайте, говорит, доучиваться может в Питере. Ай да папа.
   Внизу,  у дежурного администратора, все сошло благополучно. Дождавшись,
пока  у  окошка  кончит ругаться получивший отказ,  Игнатьев небрежно назвал
номер комнаты и сказал, что хочет уплатить еще за трое суток.
   - Семь рублей пятьдесят копеек,  - громко сказала дежурная, переслаивая
копирками квитанционную книжку,  и спросила вполголоса:  - Листок заполнили?
Паспорт с вами?
   - Все в порядке, - сказал Игнатьев.
   - Отдайте дежурной по этажу вместе с этой квитанцией...
   Через десять минут, выйдя из гостиницы и не успев еще пересечь площадь,
он увидел Нику.
   Он узнал ее не сразу,  и вообще не узнал бы,  вероятно,  если бы она не
оглянулась.  Он шел через разбитый посреди площади чахлый молодой скверик, а
перед ним молодая женщина вела за ручку ребенка лет четырех.  Женщина была в
коричневой дубленой  курточке с  поднятым капюшоном,  в  коротких сапожках и
узких черных брюках, и он обратил на нее внимание только потому, что походка
ее  и  вся  манера  держаться  показались вдруг  ему  странно  знакомыми.  В
сущности,  только присутствие ребенка создавало своеобразный психологический
барьер, помешавший Игнатьеву сразу узнать эту походку.
   Они были шагах в двадцати перед ним,  когда ребенок закапризничал, стал
упираться и,  выдернув ручонку,  остался стоять посреди дорожки. Мать прошла
немного  вперед,   потом  оглянулась  и,   собравшись  было  позвать  своего
взбунтовавшегося отпрыска, увидела почти поравнявшегося с ним Игнатьева.
   Тот,  увидев ее,  остолбенел и  тоже остановился.  Впрочем,  он  тут же
опомнился и понял, что все это не игра воображения и что в самой встрече нет
ничего сверхъестественного,  если  эта  самая  улица  совсем рядом.  Правда,
младенец оставался загадкой,  но сейчас ему было не до младенцев. Не отрывая
глаз  от  испуганного;  с  приоткрытым ртом лица Ники,  он  поднял руку и  с
какой-то безобразной игривостью помахал перчаткой.
   - Алло, - сказал он ненатуральным голосом. - Ты совсем как жена Лота...
неужели я так уж страшен?
   Он подошел к ней вплотную и взял за руки.
   - Ну, здравствуй, - сказал он тихо и добавил еще тише: - Любимая!
   - Здравствуй,  - едва шевельнув губами, шепнула Ника. - Как ты... здесь
очутился?
   - Очень просто, сел в самолет и прилетел.
   - Зачем ты это сделал?
   - Вот так вопрос! А что я должен был делать?
   Она помолчала, закусив губу.
   - Если бы я хотела, чтоб ты был здесь, я написала бы тебе об этом...
   - Иными словами, ты хочешь, чтобы меня здесь не было?
   Ника ничего не ответила.  Забытый в  стороне ребенок вдруг оглушительно
заревел и, когда Ника кинулась к нему, объявил, что хочет пипи.
   - Господи,  -  растерянно сказала Ника,  -  если бы  я  знала,  как это
делается... я сегодня первый раз вышла с ним погулять, обычно он в садике...
   - Это твой племянник?
   - Племянник... Но что мне теперь с ним делать?
   - А ты его посади,  -  подумав,  сказал Игнатьев. - Их как-то держат на
руках, я видел...
   - Да, но На нем столько накутано... Ты думаешь, он не простудится?
   - Вряд ли.  Это минутное дело.  Давай-ка попробуем его раскутать прежде
всего.
   Они присели около племянника на  корточки и  начали,  мешая друг другу,
возиться с его одежками.
   - Действительно, ничего не понять, - озабоченно сказал Игнатьев.
   - Это его соседка одевала, она всегда так кутает...
   - Тетя Ника,  а мне узе не нузно,  - важно объявил вдруг племянник. - Я
узе в станы наделал.
   - Ну,  Петька!  - огорченно ахнула Ника, удостоверившись в том, что так
оно  и  есть.  -  Ну  поросенок же  ты,  как теперь будешь гулять с  мокрыми
штанами?  Теперь  пойдем  в  садик,  ничего не  поделаешь,  пусть  там  тебя
переодевают... Дима, я тогда отведу его сейчас, ты меня подожди.
   - Это далеко?
   - Нет, ты жди здесь, это близко, я скоро вернусь...
   Ника  взяла оскандалившегося Петьку за  руку  и  ушла  не  оглядываясь.
Игнатьев посмотрел на часы, прошелся по всем дорожкам скверика, потом обошел
площадь  вокруг,  рассеянно  поглядывая на  витрины.  Ника  появилась  через
двадцать пять минут, сдержанная и какая-то отчужденная.
   - Ты давно завтракала? - спросил Игнатьев.
   - Давно, но есть я не хочу.
   - Тогда мы пообедаем часа в два, если не возражаешь. А сейчас, я думаю,
нам нужно просто сесть и поговорить.
   - Хорошо, - безучастно согласилась Ника. - Где, здесь?
   - Нет, здесь ты простудишься, пойдем ко мне в гостиницу.
   - Ты думаешь,  это прилично? Ах, впрочем, не все ли равно. Хорошо, идем
к тебе.  Ты остановился в "Дружбе"?  Тебе повезло, я тоже хотела снять здесь
номер, но мне сказали, что мест нет и не будет...
   - Сейчас ты у брата?
   - Да...  они очень милые,  но  я  их  стесняю -  одна комнатка,  это не
очень-то удобно...
   - Слушай, а ведь здесь совсем зима.
   - Сейчас  еще  ничего,  -  сказала  Ника.  -  Когда  я  приехала,  было
холоднее...
   Войдя  в  холл,  где  за  эти  полчаса  стало  еще  более  людно,  Ника
приостановилась и робко глянула на Игнатьева.
   - Вдруг меня не  пустят?  -  шепнула она.  -  Я  слышала,  в  гостиницы
посторонних не пускают...
   - Только после определенного часа.  -  Игнатьев улыбнулся.  - Ты видела
"Твой современник"?
   - Нет, мне кто-то из ребят говорил, что скучища.
   - Вздор, отличный фильм...
   - А что?
   - Да нет,  просто вспомнилось... там забавный разговор на эту тему. Ну,
смелей...
   Войдя в номер, Ника нерешительно огляделась.
   - С тобой здесь еще кто-нибудь?
   - Нет,  к  счастью.  Просто это двухместный номер,  считается "люкс"...
хотя без ванной почему-то. Ну, раздевайся, снимай свои меха, здесь жарко. Ты
знаешь, я ведь не узнал тебя, хотя шел за тобой в двадцати шагах. Пока ты не
оглянулась.
   - Просто ты никогда не видел меня в этом...
   - Ну да, в Крыму ты была одета несколько легче, - улыбнулся он. - Загар
сошел?
   - Почти. В Москве, когда мы вернулись, мне ужасно не хотелось купаться,
боялась стереть загар...  Ох,  ты сегодня такой нарядный -  я ведь тебя тоже
никогда не видела иначе как в  джинсах и  ковбойке...  А вот у тебя загар не
сошел...
   - Он у меня хронический, - сказал Игнатьев, крепко потерев щеку. - Даже
бритва не берет. Ну что, мы так и будем стоять?
   Ника нерешительно, бочком, присела к письменному столу. Игнатьев сел на
кровать напротив.
   - Так вот,  Ника,  - сказал он, уперев локти в колени, соединив концами
растопыренные пальцы и внимательно их разглядывая.  - Я знаю почти все... во
всяком случае,  все  самое существенное...  поэтому ты  можешь мне ничего не
объяснять  и  ничего  не  рассказывать.   Вчера  я  провел  вечер  с  твоими
родителями...
   - Они уже вернулись? - тихо спросила Ника.
   - Да,  на  прошлой  неделе.  Их  вызвала твоя  учительница,  которой ты
послала письмо перед отъездом.  С  нею я  тоже виделся.  Словом,  я вполне в
курсе дела. А сюда я приехал для того, чтобы предложить тебе вместе решить -
как  быть дальше.  Если тебе это не  нужно,  если ты  хочешь действовать без
советов  и  подсказок -  скажи,  я  не  обижусь.  Мне  просто  кажется,  что
посоветоваться и подумать вместе никогда не мешает. Конечное решение так или
иначе остается ведь за тобой, я не собираюсь тебе ничего навязывать...
   - Я знаю...
   - Ника, послушай.
   - Да?
   - Ты  считаешь,  что  тебе необходимо оставаться именно здесь,  рядом с
братом?
   Ника беспомощно пожала плечами, глядя в окно.
   - Не знаю,  Дима... Я так думала, но... это получается как-то не совсем
реально,  что ли.  Я не знала,  что у него жена,  ребенок...  И он вообще не
совсем такой,  как я воображала. Он... гораздо сильнее, понимаешь? Я думала,
он нуждается в  помощи...  какой-то такой поддержке,  поэтому я  и  приехала
сюда.  Но с самого начала так получилось, что они с Галочкой обхаживают меня
как  больную,  утешают,  нянчатся со  мной как с  маленькой...  глупо как-то
ужасно.
   - Глупого-то тут ничего нет... пока. Ну, а дальше?
   Ника нервным движением отвела от щеки прядь волос и ничего не ответила.
Помолчав, она сказала сдавленным голосом:
   - Дима,  я  должна  сразу  сказать  тебе  две  вещи,  очень  серьезные.
Во-первых,  к родителям я не вернусь.  Если ты приехал меня уговаривать,  то
зря. Я не вернусь, понимаешь?
   - Понимаю, Ника. Уговаривать тебя я не стану. А во-вторых?
   - Во-вторых, я тебе не верю.
   - Прости,  не понял, - озадаченно сказал Игнатьев. - Чему ты не веришь?
Что я не собираюсь тебя уговаривать?
   - Нет.  Не этому.  А  вообще.  Я теперь не верю тебе вообще.  Ни в чем.
Понимаешь?
   - Хоть убей, нет. Разве я тебя в чем-то обманул?
   - Еще нет.
   - Хорошенькое дело - еще нет! Ты соображаешь, что говоришь?
   - Прекрасно соображаю.
   - Нет, не соображаешь!
   - Нет, соображаю!
   - Ну хорошо, хо