а четыре полевых сезона...
   - Да, это мысль, - одобрил Игнатьев. - Но что делать с девушкой?
   - Это с Лягушонком-то?  А что с ней делать,  -  пренебрежительно сказал
Мамай. - То же, что всегда делали с пленницами. Можешь взять себе, ссориться
из-за нее мы не станем, она все-таки не тянет на Брисеиду...
   - А ты тянешь на Агамемнона?
   - Куда мне,  -  скромно сказал Мамай.  -  Агамемнон у нас ты.  Водитель
народов Атрид! Я вполне удовольствуюсь ролью Ахиллеса, Пелеева сына.
   - Этого  я  представляю  себе  бритым,  -  задумчиво  сказал  Игнатьев,
разглядывая своего помощника.
   - Чепуха,  греки были бородаты,  как нынешние модники. Наденьте на меня
шлем  с  гривой  -  вылитый Ахилл!  Только вот  нос,  черт,  не  совсем того
профиля...
   - Да, нос у тебя скорее рязанский, - безжалостно согласился Игнатьев. -
Ну что, пойти познакомиться с гостями?
   - Не спеши,  они пошли купаться вместе с остальными. Воображаю, как там
"лошадиные силы" взыграли!
   - Из-за ядерщицы?
   - Нет, из-за ее сестрички... Ники Самофракийской.
   - Только что, если не ошибаюсь, ты назвал ее Лягушонком?
   - Да, но Ника - это ее имя.
   Игнатьев задумчиво поскреб подбородок.
   - М-да...  компания,  видно, не из приятных. Однако гости есть гости...
придется потерпеть.
   - Убивать,  значит,  не будем? - разочарованно спросил Мамай. - Жаль, я
уже предвкушал этакую небольшую хорошо организованную резню!
   - Да черт с ними,  пусть живут. Их, Витя, все равно всех не перебьешь -
столько развелось. Вот разве что дуст какой-нибудь придумать, избирательного
действия -  чтобы только физиков... Ну, хорошо, пойдем посмотрим сегодняшний
раскоп,  там уже пошел четвертый слой. Я, честно говоря, не предполагал, что
здесь будет такая сложная стратиграфия.
   - Сложная? В Фанагории этих слоев было четырнадцать!
   - При чем тут Фанагория,  - возразил Игнатьев, выбираясь из-за столика.
- В  Пантикапее найдено девятнадцать культурных слоев,  но  ведь  нелепо  же
сравнивать...
   - С  чем?  Откуда ты  знаешь,  что лежит у  нас под ногами?  А  если мы
раскапываем город, который был больше Пантикапея?
   - И  о котором не знал Страбон?  Тебе бы,  Витя,  фантастические романы
сочинять...

   Неожиданный  приезд  гостей  всколыхнул  однообразную  и   не   богатую
событиями жизнь лагеря.  Приезжие,  в общем, произвели на весь отряд хорошее
впечатление,  им даже простили неприличную профессию.  Когда за ужином Мамай
начал   прохаживаться  насчет   ответственности  ученых   за   нависшую  над
человечеством ядерную угрозу,  Кострецов лаконично заметил,  что если бы  не
эта самая угроза,  то от всех нас давно бы уже ничего не осталось. Возразить
на это никто не мог.
   Утром Кострецов и  Адамян,  вместе с присоединившейся к ним в последний
момент Светланой,  уехали искать новую помпу. Ника ехать отказалась, сказав,
что Феодосия город скучный,  что Айвазовского она не любит и  лучше проведет
день в  лагере и посмотрит,  как будут раскапывать четвертый культурный слой
городища. Это она сказала сестре; но, оставшись одна, подойти к работающим в
раскопе не посмела и  до обеда бродила как неприкаянная -  купалась в  море,
потом погуляла немного по степи,  даже в сандалиях исколов себе ноги,  потом
помогала поварихе чистить овощи. Скучно ей не было.
   Ей  здесь нравилось все -  тишина,  пустынное море с  плохим каменистым
пляжем,  скудная степная растительность,  ветер, пахнущий полынью и гниющими
водорослями.  И люди были славные,  и работа у них такая интересная...  Ника
издали посматривала на  кучи  земли  у  раскопов,  одни  свежие,  другие уже
поросшие  прошлогодним  бурьяном,   видела,   как  неторопливо  и   ритмично
взблескивает на  солнце чья-то лопата -  самого работающего не было видно за
отвалом,  -  и  снова думала о том,  как здесь все замечательно и какая это,
оказывается, великолепная профессия - археология...
   Перед  обедом она  пошла  к  машине,  чтобы  взять  из  чемодана свежее
полотенце;  покрытая пылью тысячекилометрового пробега, утратившая столичную
элегантность "Волга" заброшенно стояла в стороне от палаток,  лобовое стекло
ее  -  кроме двух  протертых стеклоочистителями полукружий -  было мутным от
засохшей грязи, останки множества насекомых неопрятно облепили передний скос
капота, фары, хромированную решетку радиатора. Когда Ника распахнула дверцу,
изнутри пахнуло душным жаром; она подумала, что завтра уже не будет ни этого
лагеря, ни этой тишины, а начнется опять то же самое, что было до вчерашнего
дня:   пролетающие  мимо  незнакомые  места,   которые  не   успеваешь  даже
разглядеть,  гул  и  рев  встречных машин,  жара  и  одуряющая качка рессор,
очереди  в  придорожных  закусочных,   невкусная  еда,   грязные  столики  с
размазанными  по  голубому  пластику  остатками  гречневой  каши  и  липкими
кольцами,  оставленными донышками пивных  бутылок,  -  словом,  опять  будет
"автотуризм -  лучший  вид  отдыха".  Представив  себе  все  это,  Ника  так
расстроилась, что даже забыла, зачем пришла к машине. Так и не вспомнив, она
с  сердцем захлопнула дверцу и  побрела обратно к  палаткам,  мечтая о  том,
чтобы во всей Феодосии не нашлось ни одной исправной помпы...
   За  обедом все  были очень оживлены и  говорили о  том,  что наконец-то
"пошел материал".  Ника слушала с завистью,  чувствуя себя чужой и никому не
нужной;  когда кто-то из студентов спросил у нее, не хочется ли ей помочь им
немного,  она  так  обрадовалась,  что  даже  покраснела и  не  нашлась  что
ответить.
   - Дмитрий Палыч,  - сказал студент, обращаясь к сидящему во главе стола
командору. - Я вот уговариваю девушку поработать с нами. Дадим ей заступ?
   Игнатьев посмотрел на Нику, которая смутилась еще больше.
   - Зачем же заступ, - сказал он, - в отряде хватает мужских рук. И потом
для этого нужно согласие самой девушки...  у которой, кстати, есть имя. Как,
Вероника? Удалось ему вас уговорить?
   - Конечно, я... была бы рада вам помочь, - прошептала Ника.
   - Тогда поработайте на разборке вместе с Лией Самойловной. Это не очень
утомительно, и заодно увидите, с чем нам тут приходится иметь дело...
   Сам раскоп,  когда Ника туда спустилась,  несколько разочаровал ее: она
ожидала увидеть нечто  подобное помпейской улице,  открытку с  видом которой
прислал ей однажды отец из Италии, а здесь был просто прямоугольный котлован
глубиною метра в полтора,  с остатками грубой каменной кладки вдоль одной из
длинных   сторон.   Обе   студентки,   вместе   с   командором   и   высоким
студентом-армянином в  массивных роговых очках,  сидели на корточках в  углу
раскопа, осторожно ковыряя землю обыкновенными столовыми ножами. Трое других
практикантов,  в том числе и пригласивший Нику работать,  лопатами углубляли
котлован с другого конца. Словом, все было очень прозаично.
   И уж совсем удивил и разочаровал Нику "материал", кучки которого лежали
на  чисто  разметенной  площадке  рядом  с  раскопом.  Это  оказались  самые
обыкновенные глиняные черепки,  грязные и облепленные землей. Впрочем, такой
уж  неожиданностью они  не  были:  Ника  прочитала в  свое  время  несколько
популярных книг по археологии и знала, что черепки - это очень важно; просто
она представляла их себе как-то иначе.  В  ее представлении они были гораздо
красивее - покрытые черной или красной глазурью, с фрагментами изображений и
орнамента,  которые нужно  было  складывать,  как  головоломку.  Она  видела
склеенные из  таких кусочков вазы и  амфоры в  музее на  Волхонке.  Здесь же
оказались просто обломки обыкновенных глиняных горшков -  ни  за  что нельзя
было сказать, что у них такой почтенный возраст.
   - Вот  этим  мы  и  займемся,  -  сказала Лия  Самойловна,  вручая Нике
обыкновенную малярную кисть.  -  Принесите ведро воды и мойте их хорошенько.
Смотрите,  некоторые различаются по  цвету,  иногда по  фактуре,  старайтесь
заодно сортировать их  по  этим  признакам.  Если  вам  встретится черепок с
выдавленным узором или  частью надписи -  ну,  вот здесь,  посмотрите,  ясно
видна "сигма",  -  такие вы  передавайте мне,  мы  их складываем отдельно...
Между прочим, вы бы надели юбку, со здешним солнцем лучше не шутить.
   - Вы думаете?  -  неуверенно спросила Ника.  Все работающие в  раскопе,
кроме самой Лии Самойловны,  тоже были в  шортах;  к  тому же ей не хотелось
сейчас идти к машине, доставать вещи, переодеваться. - А, ничего, я ведь уже
тоже немного загорела, еще в Москве...
   Сидя  на  корточках,  она  погрузила черепок в  ведро  и  благоговейно,
осторожными движениями принялась обмывать кистью со  всех сторон -  выпуклую
поверхность, вогнутую поверхность, неровные изломы краев.
   - На этом ничего нет,  -  сказала она разочарованно и,  положив вымытый
черепок на землю, взяла из кучи следующий.
   В  два  часа приехал Мамай один,  без спутников.  Оказалось,  что помпа
будет только завтра,  а Кострецовы встретили на базаре отдыхающих в Феодосии
знакомых и решили пока в лагерь не возвращаться,  чтобы не гонять лишний раз
машину туда-сюда.
   - Завтра  они,  как  только получат помпу,  приедут сюда  на  такси,  -
объяснил Мамай Нике. - И этот фазан тоже остался в городе - он, мне кажется,
уже подклеился там к одной дамочке. А это вам, Лягушонок!
   Он  достал с  заднего сиденья целую  стопку сложенных вместе соломенных
сомбреро и бесцеремонно нахлобучил одно ей на голову.
   - Эй,  "лошадиные силы"!! - заорал он, обернувшись в сторону раскопа. -
Дамы и господа! Посмотрите-ка, что я вам привез!
   Через минуту отряд стал  похож на  шайку мексиканских бандитов.  Мамай,
надев набекрень свое сомбреро, подбоченился и выставил бороду торчком.
   - Карамба и кукарача, сеньоры! - крикнул он. - Перед вами блистательный
дон Фернандо Родриго де Клопоморро - гроза сильных и защита слабых! За мной,
мизерабли!!!
   Узнав,  что Светка с  "мальчиками" осталась в  городе и  что с ремонтом
задержка,  Ника так  обрадовалась,  что  ей  даже стало неловко.  "Это из-за
Адамяна, - утешила она себя. - Вот уж действительно фазан..."
   Кончился  рабочий  день.  Все,  как  и  вчера,  пошли  купаться,  потом
отдыхали,  ужинали.  Быстро,  по-южному,  стемнело. "Лошадиные силы" затеяли
петь под гитару туристские песни,  командор писал что-то в своей палатке при
свете  аккумуляторной лампочки,  Лия  Самойловна с  Никой  и  практикантками
помогали поварихе мыть посуду. Ника едва держалась на ногах от усталости, но
была  счастлива:   хоть  на   сутки  она  стала  участницей  археологической
экспедиции!
   Плохо было одно - как ей и предсказывали, она действительно сожгла себе
ноги выше колен. Кожа, несмотря на обманчивый московский загар, покраснела и
воспалилась так,  что  нельзя было  прикоснуться;  Ника с  ужасом подумала о
завтрашнем солнце и  о  том,  что  уже  теперь-то  надеть юбку она просто не
сможет и  ей,  по всей вероятности,  придется весь день просидеть в палатке.
Когда уже  ложились спать,  она не  выдержала и  созналась в  своей беде Лии
Самойловне.  Та,  осветив ее ноги фонариком, заохала и засуетилась, принесла
одеколон,  послала одну из студенток за мазью от ожогов.  В ее хлопотах было
что-то материнское: Ника внезапно почувствовала к ней большое доверие.
   - Лия  Самойловна,  я  хотела попросить,  -  сказала она  с  замирающим
сердцем. - Вы не могли бы поговорить с Дмитрием Павловичем... может быть, он
разрешит...  мне так хотелось бы остаться поработать здесь этот месяц,  пока
мои не вернутся с Кавказа... Он позволит, как вы думаете? Мне все равно, что
делать,  хоть на кухне, правда, мне совершенно все равно - ужасно не хочется
отсюда уезжать...


ГЛАВА 2

   На  другой  день,   перед  обеденным  перерывом,   Игнатьев  пришел  на
разборочную площадку.  Лии Самойловны не  было,  она понесла фотографировать
заинтересовавшее  ее  горлышко  амфоры  с   хорошо  сохранившимся  гончарным
клеймом, и Ника трудилась в одиночестве.
   - Ну, как работается? - спросил он, постояв рядом.
   - Спасибо,  очень интересно, - ответила Ника из-под своего сомбреро, но
выглянуть не отважилась.
   - Я слышал, вы вчера обгорели?
   - О, это ничего, сегодня уже совсем не болит, мне дали мазь...
   - Со здешним солнцем нужно быть осторожным,  у  нас первое время многие
ходят в волдырях.
   - Да,  Лия  Самойловна меня  предупреждала,  -  с  раскаянием в  голосе
сказала Ника. - Сегодня вот я уже решила надеть платье...
   - Правильно,  -  сказал  Игнатьев,  подумав,  что  это  так  называемое
"платье" ненамного длиннее шорт,  в  которых юная модница щеголяла вчера.  -
Этот черепок отложите в  сторону,  он  орнаментирован.  Мне сказали,  что вы
хотите поработать в отряде?
   У Ники, хотя она и ждала этого вопроса, отчаянно заколотилось сердце.
   - Я очень-очень хотела бы, - сказала она едва слышно.
   Игнатьев помолчал, разминая в пальцах папиросу.
   - Как относится к этому ваша сестра?
   - Я ей еще не говорила...
   - Она ведь может и не разрешить вам остаться.
   - Пусть попробует!  - вспыхнула Ника. - Как это она может не разрешить,
у меня есть паспорт!
   - Дело не в паспорте.  Хорошо,  -  он взглянул на часы,  - сейчас будет
обед,  потом зайдете ко  мне в  палатку,  там и  поговорим.  Вам,  вероятно,
хотелось бы решить в принципе этот вопрос до возвращения Светланы Ивановны?
   - Ну, конечно, было бы лучше... если бы я уже знала!
   - Хорошо Так я вас жду у себя.
   Он ушел, а через минуту от лагеря донесся звон рельса, которым повариха
звала  на  обед.  Из  раскопа  бодро  полезли  "лошадиные силы",  показалась
бандитская борода Витеньки Мамая -  голого по пояс,  в  джинсах с клеймом на
заду и в сомбреро набекрень.
   - Пошли  рубать,  Лягушонок!  -  заорал он,  обернувшись к  разборочной
площадке. - А то не останется!
   "Рубать" Нике вдруг совершенно расхотелось - аппетит пропал от волнения
при мысли о предстоящем разговоре с командором.  Командор сам по себе был не
так уж страшен,  разве только немного суховат,  -  впрочем,  может быть, это
только так казалось по контрасту с неуемным гаерством Мамая,  -  но от этого
разговора так много зависело, что она сидела за столом сама не своя.
   - Что у  вас за вид такой,  -  обеспокоенно спросила Лия Самойловна,  -
может, вам вообще нельзя быть на солнце?
   И  еще Ника очень боялась внезапного приезда сестры.  Тогда ей пришлось
бы уговаривать сразу двоих,  а на это может не хватить ни настойчивости,  ни
аргументов.  Вот  если бы  к  моменту возвращения Светки у  нее было бы  уже
принципиальное  согласие  командора...  Она  украдкой  посмотрела  на  него,
сидящего на другом конце стола,  и  вдруг прямо столкнулась с его взглядом -
внимательным,   словно  изучающим.   Ей  панически  захотелось  провалиться,
исчезнуть,  вообще перестать быть.  "Как я  пойду к нему?" -  подумала она с
отчаянием.
   Но идти все равно пришлось. Настал момент, когда оттягивать визит стало
уже  нельзя,   и  Ника  поплелась  к  командорской  палатке,  совершенно  не
представляя себе,  что  будет  говорить  и  какими  доводами  подкрепит свою
просьбу, чтобы она не показалась бессмысленной и несерьезной.
   Игнатьев сидел за своим дачным столиком, осторожно раскладывая на листе
бумаги  какие-то  бесформенные плоские  комки,  коряво  обросшие  ржавчиной.
Палатку,  одно  полотнище которой было поднято с  северной стороны,  приятно
продувало ветром,  и  угол  бумажного листа  на  столе все  время шевелился,
словно пытаясь приподняться и улететь.
   - Садитесь,  -  коротко сказал Игнатьев,  указав ей на складной стул из
алюминиевых трубок, обтянутых брезентом. - Я сейчас, одну минутку.
   - Пожалуйста, это совершенно не к спеху... - прошептала Ника.
   Командор повозился еще немного с бурыми комочками, бережно перекладывая
их  так и  эдак,  словно решая головоломку;  потом осторожно,  взяв за углы,
передвинул лист с  ними на  край стола и,  положив перед собой переплетенные
пальцами кисти рук,  посмотрел на Нику - опять так же в упор и изучающе, как
за столом во время обеда.
   - Итак, вы хотите остаться в отряде, - сказал он. - Почему?
   - Здесь так хорошо,  -  пробормотала Ника. - Очень тихо... Я так хотела
побыть где-то,  где тихо и где можно...  ну, просто сидеть, думать... никуда
не спешить...
   - Сидеть,  думать.  А через неделю вам это занятие надоест, и тогда что
прикажете с вами делать? Давать провожатого До Москвы?
   - Мне не надоест, - сказала Ника негромко и убежденно.
   Игнатьев посмотрел на нее, помолчал.
   - Вы  что,   увлекаетесь  археологией?  -  спросил  он.  -  Работали  в
каком-нибудь кружке? Или просто начитались Керама?
   - Керама я читала,  -  кивнула Ника.  - И "Библейские холмы" тоже... не
помню автора, тоже немец, по-моему...
   - Церен,  -  подсказал Игнатьев. - Ясно. Вы, значит, решили, что мы тут
тоже раскопаем какое-нибудь восьмое чудо света.
   - Вовсе нет,  - Ника покачала головой. - Дмитрий Павлович, я ведь могла
бы сейчас сказать что угодно...  что с  детства увлекалась археологией и все
такое.  Но я не хочу врать.  Эти книжки...  мне их было интересно читать,  и
только.  А  здесь мне нравится.  Я,  конечно,  понимаю,  что это не такие уж
важные  раскопки...   ну,   наверное,  работать  в  Египте,  или  в  Мексике
где-нибудь,  или в Ираке -  это ведь,  наверное, интереснее, чем раскапывать
такие вот маленькие городища, как здесь...
   - В принципе - интереснее, - Игнатьев улыбнулся. - Но я должен сказать,
что  настоящий археолог испытывает одинаковое волнение,  какой  бы  важности
объект  он  ни  вскрывал...  если  относиться к  делу  серьезно.  Однако  мы
отклонились.  Почему  вы  вдруг  решили  не  продолжать путешествие вместе с
сестрой? Вы поссорились в пути?
   - Нет, мы не ссорились...
   - Что  же  тогда произошло?  Если бы  не  наш лагерь,  вы  бы  захотели
остаться в другом месте при возможности?
   - Я не знаю...  наверное,  -  сказала Ника. - Просто... мне не нравится
такая манера проводить время. Я люблю, чтобы было тихо... А у них наоборот -
чем  больше шума,  тем  им  интереснее.  Я  ведь  знаю,  они  и  на  Кавказе
остановятся где-нибудь в самом шумном месте...  чтобы побольше народу, чтобы
можно было играть в волейбол и все такое...
   - Наши ребята тоже играют в волейбол, - заметил Игнатьев. - И у нас тут
не так уж тихо, в этом вы могли убедиться.
   - Да,  но все равно...  -  Ника помолчала,  словно подыскивая слова,  и
беспомощно пожала плечами.  -  Я не знаю, как это объяснить... У вас тут все
иначе. У вас и работа какая-то... другая. Задумчивая, что ли...
   - Ну,  думать,  вероятно,  приходится при  всякой работе,  -  улыбнулся
Игнатьев. - Ваши физики, они что ж, не думают?
   - Ах,  вы  меня не понимаете...  я  не умею объяснить!  Конечно,  физик
думает,  но это совсем другое.  Этого я совершенно не могу себе представить,
понимаете?  А  вам  здесь приходится думать...  очень по-человечески.  Нужно
посидеть  вот  так  с  закрытыми  глазами  -  правда?  -  и  попытаться себе
представить,  как  это  все  было...  здесь,  на  этом  самом месте,  только
давно-давно...
   Игнатьев слушал,  положив  перед  собою  руки,  взглядывая то  на  лицо
девушки,  то на обломки ржавчины,  разложенные на листе белой бумаги.  Перед
ним были две загадки, очень разного возраста - одной шестнадцать, другой две
тысячи триста.  Да, вероятно, это пятый-четвертый века. Но неужели железо...
Любопытно,  что покажет металлографический анализ.  А девочка говорит ужасно
путано,  -  что, их там, в школах теперешних, не учат связно излагать мысли,
что ли?  - но она, безусловно, искренна. В сущности, нет никаких препятствий
к тому, чтобы взять ее на время в отряд. Раз уж ей так этого хочется.
   Он  слушал ее голос -  очень своеобразный,  сильный и  мягкий,  грудной
голос,  который она все время словно сдерживала, стараясь говорить негромко,
- слушал и думал о том,  что удовлетворить ее просьбу можно, но лучше бы она
с этой просьбой к нему не обращалась. Если бы этой не любящей шума девочке