с
серыми  глазами  и  древнеегипетской прической вообще  не  пришло  в  голову
остаться поработать в  отряде -  было бы  куда лучше.  Спокойнее,  во всяком
случае. Намного спокойнее.
   - Вы перешли в десятый? - спросил он.
   - Да,  этой весной,  -  ответила она  своим негромким голосом и  тут же
снова покраснела,  сообразив,  что сказала глупость: как будто можно перейти
осенью!
   Игнатьев подумал,  что  слишком уж  часто она  вспыхивает и  заливается
краской  до  самых  ушей.   И   вот  еще  что  странное  было  в  ее  манере
разговаривать:  то,  что она все время понижала голос, словно сдерживая его,
придавало  ему  особую  доверительную  интонацию.  Что  бы  эта  девочка  ни
говорила, она говорила так, словно делилась тайной.
   - Ясно, - сказал он - Что ж, десятиклассники у нас иногда работали. Мне
нужно подумать.
   - Если это слишком сложно...
   - Да нет, что ж тут сложного. Я подумаю, Ника.
   - Мне можно идти?
   - Пожалуйста. А впрочем, одну минуту. Вы Гомера читали?
   - По-настоящему -  нет.  У нас есть дома, ну, знаете, в этой "Всемирной
библиотеке",  - я пробовала почитать, но мне показалась как-то... скучно или
трудно, я даже не знаю...
   - Понятно,  -  кивнул Игнатьев.  -  Но о  чем идет речь в "Илиаде",  вы
приблизительно знаете?
   - Да, это... о Троянской войне, да?
   - Верно.  А  как  вы  считаете,  это чистый вымысел или отзвук реальных
исторических событий?
   Ника подумала, прикусив губу.
   - Ну, если нашли саму Трою, - начала она неуверенно, - наверное, что-то
было?
   - Вероятно, - сказал Игнатьев. - А кто и когда нашел Трою?
   - В  прошлом веке,  кажется,  -  сказала Ника.  -  Ее нашел этот немец,
банкир... ой, ну как же его... который знал много языков...
   - Шлиман его звали. Генрих Шлиман. У вас что, по истории была пятерка?
   - Обычно - да.
   - А по другим предметам? Вы вообще пятерочница?
   - Ой,  что вы!  По математике одни тройки,  - созналась Ника. - Это вот
только история,  литература... Я даже один раз начала читать Тацита, но тоже
не осилила.
   - Понятно,  -  сказал Игнатьев.  -  Только не Тацит,  а  Тацит.  Публий
Корнелий Тацит. Ну хорошо, можете поработать с нами этот месяц, если хотите.
Я вас оформлю как помощника ассистента.  За вычетом питания получите на руки
рублей тридцать. Устраивает?
   - Я же не из-за денег, Дмитрий Павлович!
   - Понимаю, что не из-за денег. Но работа есть работа, она оплачивается.
И учтите,  Ника,  -  если уж вы остаетесь,  то остаетесь до приезда Светланы
Ивановны.
   - Конечно, - сказала Ника.
   - Я хочу сказать, что если вы через неделю передумаете и решите удрать,
то я вас не отпущу.
   - Нет, я удирать не собираюсь, куда же мне удирать?
   - В таком случае договорились.
   Они вышли из палатки вместе.
   - Мне продолжать работать с Лией Самойловной? - спросила Ника.
   - Да, продолжайте пока там...
   Когда Игнатьев сказал Мамаю,  что  разрешил гостье остаться на  месяц в
отряде, тот выразительно и невежливо постучал согнутым пальцем себя по лбу.
   - Сомбреро надо носить,  командор,  -  сказал он.  - А то торчите целый
день на солнце, вот вам и приходят в голову гениальные идейки.
   - А что тут,  собственно,  такого?  - спросила Лия Самойловна. - Я сама
порекомендовала Дмитрию  Павловичу оставить  девочку  -  она  меня  об  этом
просила, и я не вижу в ее просьбе ничего странного.
   - Странно не то, что она попросилась, - сказал Мамай. - Странно то, что
вы  согласны  ее  оставить.  Чего  ради?  У  нас  нехватка рабочих  рук,  мы
собирались нанять кого-нибудь из колхоза...
   - Денисенко сказал, что ни одного человека больше к нам не отпустит.
   - Отпустит как миленький!  То  есть теперь-то,  понятно,  не  отпустит,
потому что просить не  будем.  Потому что мы этого недостающего человека уже
взяли.   Нашли,  нечего  сказать!  Московскую  стиляжку,  десятиклассницу  с
наманикюренными пальчиками! Вы видели, что у нее Маникюр?
   - Бесцветный, - сказала Лия Самойловна. - Совершенно бесцветный.
   - Да  хоть  всех цветов радуги!  Если девчонка в  таком возрасте делает
себе маникюр...
   - Что это ты таким ригористом вдруг стал? - улыбнулся Игнатьев.
   - Вы,  Виктор,  не  правы,  -  сказала  Лия  Самойловна.  -  Девочка  в
шестнадцать лет  вполне может делать себе маникюр бесцветным лаком,  тут нет
ничего  такого.  Кстати,  у  Ники  уже  от  этого  маникюра почти  ничего не
осталось, она вчера мыла посуду. Так что зря вы волнуетесь.
   - А чего,  собственно,  мне волноваться,  -  сказал Мамай.  - Я ведь не
отвечаю за план работ.  Я просто считаю,  что на эти деньги разумнее было бы
нанять   настоящего   рабочего,    а   не   исполнять   каприз   какой-то...
лягушки-путешественницы!
   - Ты же сам привез ее сюда, - напомнил Игнатьев, продолжая улыбаться.
   - Совершенно верно, и именно поэтому считаю своим долгом предупредить.
   - Спасибо, буду иметь в виду твое предупреждение.
   - Да, уж пожалуйста, - сказал Мамай. - Чтобы потом никаких претензий!
   - Да чем она вам не угодила, не понимаю? - спросила Лия Самойловна.
   - При чем тут угодила она мне или не угодила!  Я  считаю,  что у нас не
детский сад...  а  в  общем,  как  знаете.  Неизвестно еще,  разрешит ли  ей
остаться ее сестрица.  Та, насколько я мог заметить, дамочка с характером...
младшая,  впрочем,  не  лучше.  Она  только снаружи тихоня,  вы  в  этом еще
убедитесь!
   - Я всегда говорил, что ты у нас женоненавистник, - сказал Игнатьев.
   - Да,  женоненавистник!  И  горжусь  этим!  -  вызывающе заявил  Мамай,
выставляя бороду.

   Ядерщики к ужину не вернулись.  Помогая убирать и мыть посуду, Ника уже
порядочно беспокоилась - Мамай такого наговорил о местных жителях, что можно
было ожидать чего угодно.  Покончив с  хозяйственными делами,  она  вышла из
лагеря и поднялась на пригорок;  стоял тихий,  безветренный вечер,  только с
моря,  если вслушаться,  доносился ровный шум волн,  набегающих на  галечный
пляж.  Далеко  на  юго-западе  кучкой рассыпанных по  берегу огней  сверкала
Феодосия; за нею, постепенно уступая место ее электрическому зареву, гасли в
небе последние отсветы дня. Ника оглянулась на восток - оттуда, из-за Керчи,
через пролив,  стремительно падала на Крым непроглядная, вскипающая звездами
южная ночь.
   - Не хочу,  не хочу туда,  не поеду,  - прошептала Ника упрямо и, снова
оборачиваясь лицом к западу, увидела в ночной степи белый колеблющийся свет.
Скоро  он  раздвоился -  теперь  уже  не  было  никаких сомнений:  машина  с
включенными на  полную мощность фарами шла к  лагерю по  проселку,  ныряя на
ухабах,  отчего лучи то  взметывались к  небу,  то  почти гасли,  утыкаясь в
дорогу.
   Перед самым лагерем машина остановилась,  погасив огни Видно было,  как
зажегся свет  внутри,  потом  снова погас,  вспыхнули фары,  и  машина стала
разворачиваться,  на  секунду  ослепив  лучом  Нику,  сбегавшую  с  пригорка
навстречу приехавшим.
   - Ой, я уже так беспокоилась! - крикнула она. - Здравствуйте, ну как вы
там, все достали?
   - Лягушонок?  -  спросила Светлана, вглядываясь в темноту. - Ты что тут
делаешь?
   - Как это - что? Я вышла вас встретить...
   - Ну,  как  трогательно.  Мы  все  достали,  сейчас мужики возьмутся за
работу, чтобы выехать с утра...
   - Успеем ли, не знаю, - сказал Юрка. - Радиатор нужно снимать, иначе не
доберешься.
   - Успеем,  -  отозвался из  темноты голос Адамяна.  -  Это на  два часа
работы, в крайнем случае призовем на помощь туземцев...
   - Да,  вы  уж  как хотите,  но  чтобы на  рассвете в  путь,  -  сказала
Светлана.  -  Мы  уже черт знает как выбились из  графика.  Ты тут не завела
роман за это время, лягушонок?
   - Нет, не завела.
   - Умница.  А  то  оставила бы позади чье-нибудь разбитое сердце.  Вечер
сегодня потрясающий...
   - Да, вечер хороший, - согласилась Ника. - Света, отстанем немного, мне
нужно тебе что-то сказать.
   - Что? Случилось что-нибудь?
   - Нет, ничего не случилось... нового. Просто, понимаешь... я не поеду с
вами,  -  негромко,  но твердо сказала Ника.  -  Вы потом заедете за мной на
обратном пути.
   - Умнеешь ты, лягушонок, прямо не по дням, а по часам...
   - Света,   пожалуйста,   без  иронии.   Это  серьезно,   понимаешь?   Я
договорилась с  начальником отряда,  они  берут меня  на  месяц,  и  я  буду
работать здесь до  вашего возвращения.  Ты  помнишь наш  разговор в  Москве?
Насчет Адамяна -  помнишь?  Ты  сказала,  что  я  не  должна отказываться от
поездки - это выглядело бы странно, - и я тогда согласилась. А сейчас можешь
не беспокоиться,  никому не покажется странным то,  что я здесь остаюсь.  И,
пожалуйста,  не уговаривай меня.  Иначе действительно получится скандал.  Ты
сейчас  пойдешь  к  Дмитрию  Павловичу  и  скажешь  ему,  что  разрешила мне
остаться. Понимаешь?
   - Вероника,  -  Светлана,  остановившись, взяла ее за плечи и повернула
лицом к себе. - Давай-ка без дураков! Что у тебя произошло с Адамяном?
   - Да оставь ты меня,  что у  меня могло с ним произойти!  -  возмущенно
заявила Ника.  -  Он мне не нравится,  понимаешь?  И  я не хочу быть с ним в
одной компании,  потому что он лгун и  притвора,  и вообще...  фазан.  Мамай
очень правильно про него сказал,  он именно фазан!  Ты не думай,  Светка,  у
меня совершенно ничего нет  против тебя или Юрки,  и  вообще Юрка твой очень
славный, зря ты постоянно на него рычишь...
   - Господи,  что ты во всем этом понимаешь,  лягушонок, - каким-то очень
вдруг усталым голосом сказала Светлана.  -  Ладно, оставайся, если хочешь...
Только от матери тебе здорово влетит за эту самодеятельность, вот увидишь.
   - Неважно, - сказала Ника упрямо. - Пусть влетает...
   Когда они подошли к лагерю,  Юрка, Адамян и Мамай уже потрошили "Волгу"
при свете подвешенной к  поднятому капоту переноски.  Светлана отправилась к
Игнатьеву,  а  Ника вошла в женскую палатку.  Младшая из практиканток,  Рита
Гладышева,  лежала  на  раскладушке,  пытаясь  поймать  танцевальную  музыку
транзисторным приемничком; старшая, Зоя, вместе с Лией Самойловной приводили
в  порядок  подзапущенную за  последние дни  полевую документацию.  Когда  в
палатке  появилась Ника,  Рита  вопросительно глянула  на  нее  и,  выключив
приемник, сунула под подушку.
   - Ну что,  приехали твои?  -  спросила она,  зевнув.  -  С  сестрой уже
говорила?
   - Да, все в порядке, - сказала Ника.
   - Дурочка  ты,   -  сказала  Рита.  -  Иметь  возможность  целый  месяц
пропутешествовать, и вместо этого засесть тут в этой пылище...
   - Если тебе не нравится пылища,  - сказала Зоя, - то не нужно было идти
на археологическое.
   - А кто тебе сказал,  что мне вообще не нравится?  -  возразила Рита. -
Мне нравится копать. Только нельзя ж до опупения, верно?
   - Риточка,  ну что за язык,  в  самом деле,  -  укоризненно сказала Лия
Самойловна. - Неужели вы думаете, что вульгаризмы делают речь выразительнее?
   - Какой же это вульгаризм - "опупеть"? - возразила Рита.
   Ника  молча  сидела  на   своей  раскладушке,   щурясь  на  яркий  свет
аккумуляторной лампочки над столом.  Ей  вдруг стало страшновато:  все-таки,
действительно,  оставаться одной среди совершенно чужих людей...  Она начала
торопливо,  почти испуганно перебирать тех, с кем ей предстояло провести эти
четыре недели. Самая надежная, конечно, это Лия Самойловна. "Лошадиные силы"
- ребята как  ребята,  Мамай  симпатичный,  но  слишком много шутит,  -  это
присущая некоторым людям  способность непрерывно шутить и  балагурить всегда
казалась  Нике  несколько утомительной.  У  них  в  Москве  был  один  такой
знакомый, в больших дозах он становился непереносим...
   Командор - вот это загадка. В том смысле, что совершенно не знаешь, что
про него сказать как про человека.  Наверное,  ученый он  настоящий.  А  вот
человек?  Ничего не разглядеть,  слишком застегнут на все пуговицы -  вот уж
полная  противоположность Мамаю.  В  присутствии командора  чувствуешь  себя
такой девчонкой,  что душа в пятки уходит.  "Почему,  собственно,  вы решили
остаться в  отряде?  Вы увлекаетесь археологией?  А Гомера вы читали?  О чем
говорится в "Илиаде"? Кто и когда раскопал Трою?" Бр-р-р...
   А  ведь этот экзамен она  выдержала!  Непонятно как,  но  выдержала.  В
начале разговора командор явно не знал, брать ее или не брать, а потом сразу
согласился.  Хотя отвечала она далеко не  на  пятерку,  скажем прямо.  Может
быть,  ему понравилось,  что она говорит правду?  Тогда это хорошо.  Хорошо,
если человек любит, когда говорят правду.
   - Лия Самойловна,  добрый вечер, - сказала Светлана, входя в палатку. -
Привет, девочки. Как живете-можете?
   Она  присела к  столу  и  усталым жестом достала из  карманов штормовки
сигареты и зажигалку.
   - Как вам нравится затея моей сестрички?  -  спросила она, закуривая. -
Хоть бы вы ее отговорили, что ли...
   - Зачем же,  -  сказала Лия Самойловна,  - пусть Ника поработает здесь,
это  ведь действительно интересно.  Вы  не  представляете,  сколько молодежи
просится ехать с нами каждую весну...
   - Да  пусть  остается,  я  не  возражаю,  -  сказала  Светлана.  -  Лия
Самойловна,  к вам персональная просьба:  не спускайте с нее глаз.  В случае
чего надерите хорошенько уши, это иногда помогает.
   Ника возмущенно фыркнула в своем углу.
   - Надеюсь,   обойдемся  без  этого,  -  засмеялась  Лия  Самойловна.  -
Присматривать  мы,   разумеется,   будем  все,  но  ваша  сестра  производит
впечатление достаточно серьезной девушки.
   - Серьезной?  - переспросила Светлана. - Господи, вот уж попали пальцем
в небо.  Она не серьезная,  она тихоня,  это совсем разные вещи.  Никогда не
знаешь,  что такая тихоня выкинет в  следующую секунду,  вот в чем беда.  Ты
чего молчишь, лягушонок? Скажешь, я не права?
   - Можешь издеваться сколько угодно, - сказала Ника обиженным тоном, - я
уже привыкла.
   - Ну вот,  пожалуйста,  -  сказала Светлана. - Сама же пьет мою кровь и
при  этом еще  глубоко убеждена,  что  над нею издеваются.  Ты  отдаешь себе
отчет, какой крюк нам теперь придется делать на обратном пути, чтобы забрать
тебя отсюда? Мы-то обратно думали ехать напрямик - через Ростов и Воронеж!
   - А я не прошу меня забирать,  - возразила Ника, - я сама могу сесть на
поезд в Феодосии и приехать в Новороссийск или куда вам удобнее...
   - Я тебе сяду!  -  пригрозила Светлана. - Я тебе приеду! Заруби себе на
носу;  я  договорилась с  Игнатьевым,  что  тебя  из  лагеря одну  не  будут
выпускать  никуда  и   ни   под   каким  предлогом.   Так  что,   милая  моя
царевна-лягушка,  если вы  потихоньку рассчитывали за этот месяц насладиться
свободой, то получили вместо нее блистательную фигу с маком. Ясно?
   Утром путешественники решили ехать,  не  дожидаясь завтрака.  Все равно
какое-то время придется ждать парома на керченской переправе, объяснил Юрка,
вот эту вынужденную остановку они и используют на то,  чтобы подзаправиться.
Слушая  его,  Ника  опять  подумала о  том,  что  человек,  садясь за  руль,
превращается в психа,  одержимого бессмысленной манией торопиться -  неважно
зачем и куда, лишь бы скорее, скорее, без задержек!
   - А  знаешь,  без  тебя  и  в  самом деле  лучше,  -  сказала Светлана,
устраиваясь на заднем сиденье. - Сейчас я тут раскинусь, как царица Савская,
и буду дрыхнуть аж до самой Керчи...
   После   рукопожатий,   напутствий  и   пожеланий  счастливо  оставаться
одновременно  захлопнулись  дверцы,   "Волга"  мягко   заурчала  отдохнувшим
двигателем и пошла, плавно покачиваясь, по вьющемуся между холмами проселку.
Когда  она,  в  последний раз  блеснув на  утреннем солнце  стеклами правого
борта, скрылась в ложбине, Игнатьев посмотрел на часы.
   - Завтракать, друзья, и побыстрее, - сказал он. - Сегодня у нас трудный
день, а уже половина шестого...
   Ника,  зевая  и  дрожа  от  пронзительной утренней свежести,  поплелась
вместе с другими к столовой палатке.  Огромное алое солнце вставало из моря,
неправдоподобно тихого,  словно стеклянного,  каким увидеть его можно лишь в
такой ранний час; пахло росистой травой и - уже почти неощутимо - бензиновым
перегаром и пылью, поднятой колесами уехавшей "Волги". Почувствовав на плече
руку, Ника обернулась и снизу вверх глянула на командора.
   - Ну?  -  спросил тот  улыбаясь.  -  Почему такой  несчастный вид?  Уже
раскаиваетесь, что не поехали?
   - Н-нет,  что вы, - поспешила ответить Ника, бодро постукивая зубами. -
Просто мне ужасно почему-то холодно... это сейчас пройдет...
   - Да,  поедите и согреетесь,  -  сказал Игнатьев и,  ободряюще пожав ее
плечо,  убрал руку.  -  А через час вообще будет жарко.  Кстати,  вы боитесь
скелетов?
   - Скелетов?  -  Ника даже остановилась.  -  Не  знаю,  я  их  не видела
никогда...  хотя нет,  видела!  По анатомии.  Нет, они не особенно страшные,
по-моему. А что?
   - Потом объясню,  -  сказал Игнатьев и крикнул Мамаю: - Витя! Захвати с
собой план третьего раскопа с некрополем!
   За  столом  сначала  было  тихо,  как  обычно  по  утрам,  даже  буйные
"лошадиные силы",  не выспавшись,  пребывали в состоянии полуанабиоза, потом
стали оживать.  Ника,  съев свою тарелку пшенной каши, с наслаждением тянула
чай из обжигающей руки и губы эмалированной кружки,  чувствуя,  как с каждым
глотком разливается по телу тепло.
   - Лия Самойловна,  - сказал Игнатьев, когда завтрак подходил к концу, -
вы  с  Виктором Николаевичем продолжайте на  четвертом,  а  я  сегодня  хочу
заняться некрополем. Вы сможете пока обойтись без помощницы на разборке?
   - Да, какое-то время смогу, главное мы уже просмотрели.
   - Прекрасно, тогда я забираю у вас Гладышеву и Ратманову...
   Рита подтолкнула локтем сидящую рядом Нику.
   - Ну, все, - шепнула она.
   - Что? - не поняла Ника.
   - ...и  еще  с  нами пойдут...  скажем,  Осадчий и  Краснов,  -  сказал
Игнатьев.
   - Есть, командор, - в один голос ответили оба названных.
   - Что ты мне хотела сказать?  -  спросила Ника у Гладышевой,  когда все
встали из-за стола.
   - Да  нет,  просто нам  мертвяков сегодня копать придется,  -  ответила
Рита.  -  Скукотища -  жуть.  Раскопаешь его, а потом каждую кость кисточкой
обметай,  да еще не дай бог чтобы рассыпалась, а они такие бывают: тронь его
- одна труха остается...  Ну, повезло нам с тобой. Дурочка, катила бы сейчас
в своей "Волге", и никаких тебе мертвяков...


ГЛАВА 3

   Жизнь  внесла поправки и  в  летние планы Андрея Болховитинова.  Прежде
всего, он не попал ни на какую целину; еще в день отправления, в Москве, все
думали,  что  едут в  Кустанайскую область,  но  затем место назначения было
изменено,  и  на  вторые  сутки  пути,  за  Куйбышевом,  отряд  высадился на
маленькой степной станции,  дальше их  повезли в  машинах куда-то  на юг.  В
общем-то,  конечно, это было не так уж и важно - здесь им предстояло строить
такое же зернохранилище, какое пришлось бы строить в другом месте, и нужда в
их рабочих руках была совершенно одинакова что в Кустанайской области, что в
Куйбышевской.  Однако здесь все это представлялось Андрею менее романтичным,
да  и  к  тому же  он  рассчитывал на более долгий путь,  и  соответственно,
больший запас новых впечатлений.
   Но главная неприятность ждала впереди. Однажды, пробегая по мосткам под
внезапно  хлынувшим проливным дождем,  Андрей  поскользнулся на  облепленных
глиною досках и  всей тяжестью упал на левую руку.  В  первый момент он даже
ничего не  заметил,  просто было  очень  больно;  но  через полчаса запястье
посинело от глубокого внутреннего кровоподтека и  распухло так,  что страшно
было смотреть.  Пока ребята бегали за  машиной,  ему показалось,  что прошли
целые сутки.  В  районной больнице рентген показал перелом сустава;  словом,
невезение пошло по программе-максимум.
   Таким образом,  через три недели после торжественного отъезда из Москвы
Андрей снова очутился на том же Казанском вокзале -  в обмявшейся и уже чуть
повыгоревшей на  степном солнце  форме  строителя,  с  рукой  на  перевязи и