вела на нее впечатления, была для меня невыносима. Не щадя красок,  я
начал ей расписывать, как возрастут мои шансы, когда я уйду с работы.
   - Да вы и без того отлично бы справились, - беспечно заметила Шейла.
   - Это не так просто, как кажется.
   - Ну, для вас-то просто! - И Шейла снова улыбнулась. - Но вы так  и  не
ответили, куда же будете девать время. Я уверена,  что  безделье  не  ваша
стихия. Вот если бы на вашем месте была  я,  тогда  другое  дело.  Я  могу
сколько угодно греться на солнышке.
   Шейла закрыла глаза. Она была такая красивая, что от  восторга  у  меня
замирало сердце. И все же я не мог примириться с ее безразличием. Я  снова
заговорил. Отныне вся жизнь моя преобразится, все пойдет по-иному,  сказал
я.   Шейла   взглянула   на   меня    и    снова    улыбнулась    холодной
дружелюбно-иронической улыбкой.
   - Кажется, вас это очень волнует?
   - Безусловно.
   - Ну, тогда, значит, и меня тоже, - заключила она.
   Но совсем иначе отнеслась она к одной злополучной  истории,  которую  я
рассказал ей, пока мы грелись на солнышке. Речь шла о беде, свалившейся на
Джека Коутери как  снег  на  голову.  Совершенно  неожиданно,  хотя  и  не
впервые, Джек явился предметом пламенной любви. Сам он был тут ни при чем,
но по иронии судьбы именно на этот раз ему грозили  крупные  неприятности.
Дело в том, что в него влюбился пятнадцатилетний  мальчик.  Случилось  это
еще летом. Увлечение было пылкое, хотя и совсем невинное, но, быть  может,
именно в силу своей невинности оно и  проявлялось  так  необычно.  Недавно
мальчик решил послать  Джеку  ценный  подарок  -  серебряный  портсигар  в
сопровождении письма, полного обожания, которое  нечаянно  попало  в  руки
родителей. Последствия не заставили себя ждать: возникла ситуация, которая
немало тревожила нас и  которую  мы  всячески  пытались  распутать.  Встал
вопрос о дальнейшем пребывании Джека в той фирме, где он работал. Нависали
и другие неприятности, грозившие  плохо  обернуться  не  только  для  него
самого, но и для Джорджа, который мужественно ринулся ему на помощь.
   Шейла слушала меня с горящими глазами. Сгустившиеся над Джеком тучи  не
интересовали ее: все, что его касалось, она  нетерпеливо  пропускала  мимо
ушей. Главным для нее в этой истории были чувства мальчика.
   - Так увлечься - до чего же это, должно быть,  чудесно!  -  воскликнула
она. - Наверно, он совсем не владел собой. Хотела бы я знать, что при этом
чувствуешь! - Она была глубоко взволнована. Глаза наши встретились. -  Он,
конечно, не пожалеет о случившемся, - произнесла она и  тихо  добавила:  -
Вот бы мне в его годы испытать такое!
   Между нами воцарилось молчание, напряженное, натянутое, - я слышал, как
бьется мое сердце. В недвижном воздухе вился голубой дымок ее сигареты.
   - Кто этот мальчик, Льюис? - спросила Шейла.
   На мгновение я заколебался.
   - Ну скажите же! - взмолилась она. - Если я буду знать, кто он, я сумею
помочь ему. Пойду искажу, что я ему завидую.
   - Его звать Рой Кэлверт, - сказал я.
   Я видел его - всего несколько минут  -  в  самый  острый  момент.  Меня
больше всего поразило то, что мальчик не испытывал ни малейшего смущения и
прямодушно обо всем рассказывал. Держался он спокойнее и естественнее тех,
кто расспрашивал его и был значительно его старше.
   Шейла качнула головой, словно была разочарована моим ответом.
   - А-а, вероятно, это кузен вашей Оливии?
   Оливия была одной из участниц нашего кружка.
   Я сказал, что да, и добавил, что неприятности грозят и Оливии.
   - У меня с ней никак не складываются отношения, - сказала Шейла. -  Она
корчит из себя этакую простушку. А на самом деле все наоборот.
   Настроение у Шейлы внезапно  изменилось.  О  Рое  она  говорила  мягко,
деликатно; самозабвенно хотела ему помочь. Но при одном только  упоминании
об Оливии - веселой, общительной девушке, которую она едва  знала,  -  она
рассердилась и надулась.
   - Я как-то была у нее на вечеринке, - заметила Шейла. - Ну и,  конечно,
мы там не долго пробыли. Мы сбежали в дансинг. Это оказалось куда веселее.
   Впервые  в  жизни  я  учился  вникать  в  смысл   сказанного   любимой,
напряженно, настороженно прислушиваться к каждому ее слову, ловя  малейшие
изменения в тоне. И впервые  в  тот  тихий  сентябрьский  вечер  я  учился
скрывать муки ревности. Что означает это "мы"? И она  ведь  повторила  это
слово. Нарочито, давая понять, что речь идет о  ком-то,  кто  для  нее  не
безразличен, или нечаянно - и тогда, значит, это лишь случайный знакомый?
   Шейла посмотрела на меня. Выражение моего лица,  видимо,  заставило  ее
снова смягчить тон.
   - Я рада, что вы рассказали мне о Рое, - сказала она.
   - Почему?
   - Сама не знаю.
   - Нет, в самом деле, почему? - настаивал я.
   - Если бы я даже и знала, то все равно не сказала бы  вам,  -  отрезала
она, но вдруг,  улыбнувшись,  добавила  просто  и  искренне:  -  Неправда,
сказала бы! Обязательно сказала бы! Это означало бы, что я  сделала  очень
важное для себя открытие, не так ли?



20. ПОД ДОЖДЕМ

   Когда Шейлы не было со мной, я мечтал о ней  и  был  счастлив,  Правда,
счастье мое несколько омрачалось первыми приступами  ревности:  в  ушах  у
меня еще явственно звучало это "мы", прозвеневшее в тихом воздухе.  Мешала
мне и робость моего чувства, ибо в любви моей наступила такая пора,  когда
мне уже недостаточно было только мечтать о том, как Шейла сидит у  себя  в
комнате, - мне требовалось какое-то поощрение  с  ее  стороны.  Но  я  был
слишком влюблен, и все отступало на задний план перед  мыслью,  что  Шейла
существует, ходит по одной со мною земле и  что  через  несколько  дней  я
снова увижу ее!
   Однажды, встретившись с нею после недельной разлуки, я был потрясен:  я
почему-то не почувствовал привычного радостного волнения, чары развеялись.
Лицо  ее  показалось  мне  самым  заурядным  -  бледное,  невыразительное,
остроносое, злое. Голос ее звучал пронзительно и действовал мне на  нервы,
мыслям недоставало связности. Ни в одном ее слове, ни  в  одном  жесте  не
было жизнерадостности или душевной теплоты. Уже через несколько минут  она
мне надоела. Да, да, надоела - ни больше, ни меньше! А потом она взглянула
на меня своим пристальным, неулыбчивым взглядом, и  мертвящее  впечатление
первых минут рассеялось: я снова был до безумия влюблен.
   В тот вечер, немного позже, я мимоходом упомянул, что в будущую субботу
наш кружок выезжает на ферму. Обычно ко всему, что было связано с кружком,
Шейла проявляла любопытство, смешанное с легкой  завистью  и  издевкой.  И
сейчас,  как  человек,  оставшийся  за  бортом  компании,  она   принялась
подтрунивать над тем, что мы будем делать субботу и воскресенье на  ферме.
Я знал, что Шейла живет в каких-нибудь двух или трех милях от того  места,
где мы будем, и предложил ей заглянуть к нам.
   - Я не выношу больших сборищ, - возразила она и как бы в  подтверждение
того, что только это останавливает ее, добавила: -  А  почему  бы  вам  не
навестить меня? От фермы до нашего дома не дальше, чем от дома до фермы.
   Я почувствовал себя на вершине блаженства.
   - Познакомитесь с моими родителями, - продолжала Шейла. - И если у  вас
будет на то желание, проведете время в их обществе.
   Мы условились, что в субботу я приду к вечернему чаю.
   Стояла середина октября, и в эту субботу я расставался со своей службой
в канцелярии. Прощаясь с сослуживцами, я думал лишь о поездке к  Шейле.  С
утра мистер Визи напомнил мне, что до часу дня он еще мой начальник, потом
трижды наказывал, чтобы я прибрал все бумаги и ничего не оставил на столе,
и, наконец, пожимая на прощание руку, посетовал на то, что вместо меня еще
никого не взяли и что кое-кто не желает понимать его  трудностей.  Как  он
может наладить работу в секции, когда  его  лучший  клерк  вдруг  берет  и
уходит. И почему это людям так везет, а вот он, хоть и возглавляет секцию,
но как сидел на своем месте, так и сидит!
   - Ну ладно, Элиот, - мужественно заключил он, снова пожимая мне руку. -
Я и не рассчитываю, что когда-нибудь окажусь на виду.  Кому-то  ведь  надо
тянуть лямку!
   Прощаясь, я думал только о встрече с Шейлой, но когда в  последний  раз
окинул взором канцелярию, не один год служившую мне тюрьмой,  и  вышел  на
мокрый тротуар, мне вдруг стало грустно и жаль, что  я  расстаюсь  с  этим
местом.
   Мы с Джорджем сели в автобус и поехали под мелким, моросящим дождем.  В
половине четвертого я вышел с фермы;  дождь  усилился  и  нещадно  хлестал
меня, пока я шагал полями и проселочными дорогами к дому Шейлы.  Мне  было
радостно и тревожно - радостно оттого, что Шейла пригласила меня к себе, и
тревожно оттого, что, насколько я понимал, меня едва ли могли ждать в этом
доме с распростертыми объятиями. Она пригласила меня простодушно, не кривя
душой, - в этом  я  не  сомневался.  Она  всегда  действовала  с  каким-то
необузданно-своенравным  простодушием.  И,  уж  конечно,  она  не   станет
считаться с тем, что скажут родители, если ей хочется видеть меня. А я, во
всем остальном реалистично смотревший на вещи, воспринимал все, что  имело
отношение к Шейле, с простодушием романтической любви. Вот  почему  в  тот
дождливый день, шагая по грязной дороге, я, несмотря ни на что, чувствовал
себя счастливым. Мне нужно было только видеть Шейлу. Я  понимал  это,  она
понимала это, а до остальных мне в моем любовном ослеплении не было дела.
   Но я, конечно, предполагал, что ее  родители  могут  взглянуть  на  мой
визит иначе. Тогда - хотя мне это казалось странным впоследствии - я и  не
думал о женитьбе на Шейле. Но отец и мать Шейлы, конечно,  могли  об  этом
подумать. В их глазах  я  был  претендент  на  руку  дочери,  -  возможно,
претендент с  очень  слабыми  шансами,  но  все  же  претендент  и  притом
неподходящий.  Они  богаты,  Шейла  красива  и  умна,  и   они,   конечно,
рассчитывают на блестящую партию для  нее.  Вряд  ли  поэтому  они  станут
поощрять меня. Я не обладал ничем, что  могло  бы  расположить  их  в  мою
пользу. Другим родителям я, возможно, пришелся бы по душе,  хотя  бы  тем,
что был не глуп, но здесь я опасался, что даже ум мой будет поставлен  под
сомнение. Не  исключено,  что  Шейла  рассказала  им  о  моих  убеждениях,
добавив, что разделяет их, - от нее всего можно ждать. Словом, я не  знал,
как вести себя с ее родителями. И все же я был счастлив, пока шел эти  две
мили по дождю.
   Дом викария, красивый старинный особняк в георгианском стиле, стоял  на
краю поселка, в глубине рощицы. Мои опасения насчет приема,  который  меня
там ждал, оказались недалеки от  истины.  Но  одно  обстоятельство,  из-за
которого все сразу стало  похоже  на  фарс,  помешало  миссис  Найт  сразу
выказать свое отношение ко мне. Дело в том, что я  промок  до  нитки.  При
виде меня служанка, открывшая дверь, только беспомощно развела руками. Тут
в холл вышли Шейла и ее мать, и последней пришлось тотчас проявить ко  мне
участие. Миссис Найт готовилась встретить меня с холодным безразличием, но
беспокойство о моем здоровье взяло в ней верх. Это была дородная  женщина,
ростом выше Шейлы, не в пример дочери шумная и деловая. Она отвела меня  в
ванную, послала служанку за одеждой викария и распорядилась высушить  мою.
Когда я наконец вошел в гостиную, на  мне  была  спортивная  рубашка  отца
Шейлы, его серые фланелевые брюки, свитер, халат и домашние туфли,  -  все
это болталось на мне, а туфли были на два номера больше.
   - Надеюсь, вы не простудились, - деловито трещала миссис Найт. - Вам бы
следовало принять горячую ванну. И, по-моему, выпить  чистого  виски.  Да,
да, это предотвратит простуду!
   Миссис Найт не могла  похвастаться  тонкими,  как  у  дочери,  точеными
чертами. Лицо у нее было широкое, курносое, а голос Надтреснутый, громкий.
Она  принадлежала  к  грубым  натурам  и   любила   возмущаться   малейшим
отступлением от норм морали, однако глаза ее  так  удивленно  и  по-детски
наивно смотрели на мир, Что каждому было ясно; эта женщина, как и  многие,
подобные ей, часто теряется и не знает, чего держаться в жизни.
   Впрочем, когда дело касалось вопросов мелких, практических, она  ничуть
не терялась. Она заставила меня проглотить два  наперстка  неразбавленного
виски, после чего решила, что надетых  на  меня  одеяний  недостаточно,  и
послала Шейлу еще за одним спортивным костюмом викария.
   - Он наверху, у себя в кабинете.  -  Миссис  Найт  говорила  о  муже  с
обожанием и каким-то поистине детским преклонением,  благоговейно  выделяя
местоимение "он". -  Шлифует  свою  завтрашнюю  проповедь.  О,  он  всегда
шлифует свои проповеди! Он спустится к чаю, если  успеет  к  тому  времени
кончить, а если нет, то я, конечно, не стану ему мешать.
   Чай пить мы сели у камина; все было  очень  вкусное,  ибо  миссис  Найт
знала толк в еде. Она считала, что у всех должен быть  такой  же  аппетит,
как у нее, и стала корить дочь за  то,  что  та  не  уделяет  достаточного
внимания поджаренному хлебу с медом. А я глядел на Шейлу, пока миссис Найт
уговаривала ее. Мне почему-то приятно было видеть ее дома, расположившейся
у камина. Только при матери  она  все  время  молчала,  но  это,  было  не
удивительно, поскольку миссис Найт говорила не переставая, громко, на  всю
комнату. Однако молчание Шейлы объяснялось и чем-то  другим  -  во  всяком
случае, это не было ироническое молчание человека, следящего за беседой со
стороны.
   Я решил, что самое лучшее - подольше задержать внимание миссис Найт  на
материальных  благах  жизни,  а  потому  всячески  расхваливал  дом,   его
местоположение, гостиную,  где  мы  сейчас  сидели.  Мои  слова  встретили
энергичную поддержку миссис Найт.
   - Для нашей небольшой семьи он идеален, - сказала она. - Я только вчера
говорила об этом нашей соседке, миссис Лейси. Ты  знаешь,  Шейла,  что  ей
взбрело в голову? Я бы не поверила собственным ушам, если  б  за  двадцать
лет  не  наслушалась  ее  болтовни.  Конечно,  Дорис  Лейси  большая   моя
приятельница, и я к ней прекрасно отношусь, а она, я уверена,  ко  мне,  -
пояснение это было вставлено для меня, - но она способна сказать все,  что
ни взбредет в голову! И, уж конечно, она не  соображала,  что  говорит,  а
даже она не могла бы сказать такое, если бы хоть  минуту  подумала.  -  По
мере того, как гнев миссис Найт возрастал, она все больше повышала  голос.
- Так вот, представь себе, она заявила, что у нас в доме  _темно_.  Это  у
нас-то  _темно_!  А  у  самой  до  половины  четвертого  солнце  даже   не
заглядывает в дом!
   И она принялась перечислять все злодеяния миссис Лейси, все ее  нелепые
суждения, остановилась и на сомнительной  аристократичности  ее  мужа,  за
которого  та  вышла,  несомненно,  по  расчету.  Миссис  Найт  то  и  дело
обращалась к Шейле  за  поддержкой  и  тотчас  разражалась  новым  взрывом
негодования. Прошло немало времени, прежде  чем  очередь  дошла  до  меня.
Миссис  Найт  собралась  с  мыслями,  посмотрела  на  меня  своими  широко
раскрытыми глазами, заметила для начала, что я совершил поистине рыцарский
поступок, навестив их в такую погоду,  и  сделала  тонкий  дипломатический
ход.
   - Вы знаете, - начала она, - теперь, когда дочь наша выросла, мы  вовсе
не ощущаем, что живем в деревне. Кого только не приглашает к нам Шейла - и
все такие интересные люди! Вот, например, на днях мы познакомились с одним
из ее друзей, которому сулят блестящую будущность  в  той  фирме,  где  он
работает...
   Острое лезвие ревности пронзило мне сердце, но Шейла  тотчас  облегчила
мои муки.
   - Он тупица! - отчеканивая каждое слово, произнесла она.
   - Как ты можешь так говорить, Шейла?
   - А почему бы и нет?
   - Нельзя быть такой жестокой к своим друзьям, -  деловито  посоветовала
миссис Найт. - Может, ты скажешь, что и Том Девит тоже никуда не  годится?
Он врач, работает в больнице, - пояснила мне  миссис  Найт  и  восторженно
продолжала: - Говорят, он подает большие, надежды, но Шейла сейчас  станет
утверждать, что и он тоже тупица. Или взять, например...
   Губы Шейлы непроизвольно сложились в улыбку, а на лбу у  нее  появились
морщинки. Упоминание о Томе Девите и о других  знакомых  Шейлы  (а  миссис
Найт все продолжала их перечислять) снова вызвало у меня вспышку ревности.
Я продолжал смотреть на Шейлу, и внезапно меня захлестнуло какое-то  новое
чувство, настолько несовместимое с моей романтической любовью, что  в  тот
момент я даже не разобрался в нем. Оно владело мной всего лишь миг,  но  и
этого было достаточно, чтобы лишить меня душевного  равновесия  и  сделать
уязвимым для очередной атаки миссис Найт.
   - Насколько мне помнится,  Шейла  говорила,  что  вы  очень  заняты,  -
сказала она. - Конечно, не  всякий  может  заниматься  тем,  чем  хочется,
правда? Некоторые вынуждены довольствоваться...
   - Но я как раз занимаюсь  тем,  чем  мне  хочется,  миссис  Найт!  -  с
несколько излишней твердостью возразил я.
   - Вот как! - Миссис Найт была озадачена.
   - Я изучаю юриспруденцию. Это как раз то, чем мне хочется заниматься.
   - Но, конечно, в свободное от работы время?
   - Нет, - сказал я. -  Я  готовлюсь  к  сдаче  экзаменов  в  адвокатскую
корпорацию. И занимаюсь только этим. И ничего другого делать не буду, пока
не  получу  адвокатского  звания.  -  В  сущности,   это   соответствовало
действительности, по крайней мере с часу того дня.  -  И  пока  не  получу
адвокатского звания, я не буду зарабатывать ни пенса!
   Миссис  Найт  не  отличалась  особой  сообразительностью,  поэтому  она
немного помолчала, чтобы переварить услышанное.
   - Я занимаюсь дома, - продолжал я. - А раз  в  полугодие  езжу  в  свою
адвокатскую  корпорацию  и  одним   махом   разделываюсь   с   положенными
официальными обедами. Таким образом я экономлю деньги на  дороге,  а  они,
как вы сами понимаете,  очень  будут  мне  нужны,  пока  я  не  обзаведусь
собственной практикой.
   Такого рода рассуждения о будущей карьере  были  не  в  новинку  миссис
Найт, но ее поразило то, что она слышала их от меня.
   - Все адвокаты, которых я знала, ездили на эти обеды, когда  учились  в
колледже, -  сказала  она.  -  Помнится,  мой  двоюродный  брат  частенько
наведывался в свою корпорацию, когда учился в Тринити-колледже...
   - А он сдал хотя бы один экзамен? - спросила Шейла.
   - В науках он, возможно, звезд с неба не хватал, - раздраженно заметила
миссис Найт, - зато у него было доброе сердце, и все в округе уважали его.
   - Почти все, с  кем  я  буду  сдавать  экзамены,  кончают  Кембридж,  -
небрежно вставил я, несколько приукрашивая истину.
   Я в самом деле подружился с двумя-тремя студентами из Кембриджа, в  том
числе   с   Чарльзом   Марчем,   но   чаще   обедал   в    корпорации    с
экстернами-индийцами, по характеру своему заядлыми спорщиками.
   Миссис Найт была взбешена: она не любила, когда ее сбивали  с  толку  и
поправляли. И, тем не менее, я автоматически поднялся в ее мнении на  одну
ступеньку. Она вынуждена была сбавить тон и  разговаривать  со  мной  так,
точно Шейла встретила меня в доме одного из своих состоятельных друзей.
   - Я слышала, что нужны годы, чтобы  начинающий  адвокат  приобрел  себе
клиентуру. Но вы, видимо, готовы и подождать...
   Я  согласился,  что  для  приобретения   практики   потребуется   время
Почувствовав себя снова на твердой почве, миссис Найт облегченно вздохнула
и успокоилась.
   Вскоре за дверью послышался  шум  шагов,  медленных  и  тяжелых.  Глаза
миссис Найт еще больше расширились.
   - Это он! - воскликнула она. - Должно быть, он кончил!
   В комнату вошел мистер Найт  -  нарочито  медленной,  нарочито  усталой
походкой. Он был высокий, тучный, с округлым брюшком, похожим на  эркер  и
начинавшимся от самой груди. На нем  была  домашняя  куртка  без  стоячего
воротничка; в руках он нес рукопись. Весь его вид и нарочито  тихий  голос
указывали на то, что это позер, разыгрывающий из себя