енное  и  до  смешного
огорченное выражение.
   Игриво прищурившись, она спросила, который  час.  Я  ответил,  что  уже
пять.
   - О, у меня бездна времени, - промолвила Шейла. - Дома меня ждут еще не
скоро.
   Я промолчал.
   - Что же мы будем делать? - не отступалась Шейла.
   - Что хочешь, - равнодушно ответил я.
   - Это ни на что не похоже! - рассердилась она.
   - Пойдем ко мне, - машинально, следуя обыкновению, предложил я.
   - Хорошо, - согласилась Шейла и начала пудриться.
   Вот тогда-то  подсознательно  созревшее  во  мне  решение  и  вырвалось
наружу.
   - Нет, - сказал я. - Не могу.
   - Чего ты не можешь?  -  Шейла  удивленно  посмотрела  на  меня  поверх
зеркальца.
   - Шейла, - сказал я, - я хочу, чтобы ты ушла.
   - Но почему? - вскричала она.
   - Ты сама понимаешь почему.
   Шейла посмотрела на меня в упор долгим, немигающим взглядом.
   - Ладно, если тебе так хочется, я уйду.
   - Именно этого я и хочу.
   - Однажды я ушла от тебя, хотя  мне  не  следовало  этого  делать.  Мне
пришлось вернуться и извиниться перед тобой. Но сейчас ты сам меня гонишь,
и я никогда к тебе не вернусь.
   - А я на это и не рассчитываю.
   - Учти, если я уйду, мы больше никогда не встретимся. Я  буду  считать,
что ты не желаешь видеть меня, и не сделаю к тебе ни шага.
   - Именно об этом я тебя и прошу.
   - Ты уверен, что это так? Ты уверен?
   - Да, уверен, - подтвердил я.
   Не произнеся больше ни слова, Шейла надела пальто,  и  мы  пошли  через
прокуренное кафе. Проходя мимо потускневшего от дыма зеркала,  я  случайно
посмотрел в него. Оттуда на меня глянули наши побелевшие, как мел, лица.
   У выхода мы сказали друг другу холодное: "Прощай!" Лил сильный дождь, и
Шейла побежала к такси. Я видел, как она села в него и уехала.



29. ВТОРАЯ ВСТРЕЧА С ДОКТОРОМ

   Однажды, когда я уже сделал предложение Шейле, но еще не порвал с  нею,
я встретил Мэрион. Эта  встреча  очень  подняла  мое  настроение.  Я  даже
подумал, не  говорил  ли  с  нею  Джек  обо  мне,  Держалась  она  гораздо
увереннее, чем  прежде.  Благодаря  своему  драматическому  дарованию  она
завоевала в городе известное положение, чего нельзя было сказать о  других
членах нашего кружка. У нее появилась привычка громко и  весело  смеяться,
откинув назад голову. Я не сомневался, что у нее есть поклонники, а  может
быть, и любовник. Прежняя ее серьезность исчезла, однако циничной  она  не
стала.
   Со   мной   она   держалась   дружески,   но   разговаривала   сердито,
покровительственным тоном. Подобно миссис Найт, да и  многим  другим,  она
сразу поняла, что я переутомлен. Заметить это было нетрудно:  усталость  и
малейшее душевное волнение сразу отражались на моем лице. У меня, как в  у
Шейлы, уже в молодости появились морщинки.
   Мэрион говорила раздраженно и встревоженно.
   - Вам же надо быть в Лондоне... - И она назвала точную  дату  выпускных
экзаменов: только она и могла это запомнить. - Не хватало еще,  чтобы  вас
отправили туда на носилках!
   Отругала она и Джорджа.
   - Не позволяйте ему столько пить! - сказала она. -  Честное  слово,  вы
все точно дети! Пожалуй, единственный взрослый человек среди вас - это я.
   И она положительно вырвала у меня обещание показаться врачу, если я  не
почувствую себя лучше.
   Идти к врачу я боялся. Отчасти из  страха,  который  испытывают  обычно
молодые люди, еще мало знакомые со своим организмом. А  вдруг  обнаружится
что-то скверное?
   Но, кроме того, мною владели опасения азартного  игрока.  А  что,  если
силы мои иссякнут до экзаменов? Мне надо дотянуть во что бы то  ни  стало!
Ничто меня не остановит, а вот доктор может попытаться  остановить.  После
экзаменов можно и слечь, но только не теперь!.
   Разрыв с Шейлой произошел в  пятницу.  На  следующее  утро,  вставая  с
постели, я почувствовал головокружение. Комната вертелась и подскакивала у
меня перед глазами. Я закрыл их и ухватился за каминную  доску.  Но  и  за
опущенными веками комната продолжала свой  неистовый  круговорот.  Приступ
длился несколько минут. Я снова сел на кровать, испуганный и расстроенный.
"Господи, что же это со  мной?"  -  спрашивал  я  себя.  Несмотря  на  это
происшествие, дневную норму чтения я  выполнил.  Отложить  сейчас  занятия
значило признать себя побежденным. Запоминать прочитанное я все же мог. Но
на другое утро все началось сначала: приступ повторялся трижды по утрам, а
один раз - ночью.
   Мной овладел страх. Но еще сильнее -  бешеная  злоба.  Неужели  сейчас,
когда я почти у цели,  судьба  надсмеется  надо  мной!  Ведь  несмотря  на
историю с Шейлой, несмотря на все связанные с этим неприятности, я  хорошо
подготовился к экзаменам. Это я твердо знал. Я должен был это  знать,  ибо
слишком  страшно  мог  поплатиться,  если  бы  попытался  обмануть   себя.
Подбадривая меня, Джордж отбрасывал свой поистине космический  оптимизм  и
говорил со мной как специалист. Еще до того, как у меня начались  приступы
этой  странной  болезни,  я  как-то  спросил  у  него,  на  что   я   могу
рассчитывать. Скрупулезное взвешивание всех "за"  и  "против"  было  не  в
характере Джорджа, но я настойчиво требовал ответа на свой вопрос. Могу ли
я выйти на одно из первых мест в ряду отличников? Джордж заявил,  что,  по
его мнению, это более чем вероятно.
   Сдаться при таких условиях было совершенно невыносимо. У меня от ярости
мутился рассудок. Но я не знал, что происходит со мной, и потому боялся. Я
понятия не имел, чем могут быть вызваны головокружения. Сопротивление  мое
было сломлено. Надо обращаться к врачу.
   Я подумывал о том, чтобы навестить  старенького  доктора  Фрэнсиса,  но
однажды вечером, еле досидев за рабочим столом до конца  дня,  я  вышел  и
неожиданно для себя самого зашагал по направлению к больнице, где  работал
Том Девит. Я решил посоветоваться  с  ним.  Я  оправдывал  себя  тем,  что
больница очень близко и у меня уйдет на посещение врача меньше времени.  К
тому же Том моложе - ведь знания старика Фрэнсиса могли и устареть. Но все
это были лишь оправдания, которые я придумывал для себя. На самом же  деле
я пошел к Тому Девиту только потому, что мне его рекомендовала Шейла.
   В больнице я представился дежурной сестре как знакомый Девита и сказал,
что хотел бы  видеть  его.  Сестра  подозрительно  посмотрела  на  меня  и
внушительным тоном  объявила,  что  доктор  занят.  Мне,  однако,  удалось
упросить ее позвонить ему по телефону. Она  назвала  Девиту  мою  фамилию,
после чего нехотя сообщила, что доктор сейчас освободится.
   Меня провели к нему в приемную. Окна  ее  выходили  в  больничный  сад,
освещенный  сейчас  лучами  заходящего  апрельского  солнца,  -   больных,
отдыхавших там в передвижных креслах, как раз увозили  обратно  в  палаты.
Девит впился в меня острым, настороженным взглядом. В тоне,  каким  он  со
мной поздоровался, чувствовался  вопрос.  Он,  видимо,  опасался  услышать
какие-то неприятные известия о Шейле.
   - Я пришел к вам под видом знакомого, - сознался я. - Мы с вами однажды
встречались, и я  решил  воспользоваться  вашей  добротой.  Я  плохо  себя
чувствую - не могли бы вы меня осмотреть?
   На  лице  Девита  отразилось  разочарование,   смешанное   с   чувством
облегчения и легким раздражением.
   - Вам надо было записаться ко мне на прием, - сердито сказал он.
   Но доброта взяла в нем верх. И потом я ведь  был  для  него  не  совсем
посторонний, как и он для меня.
   - Дежурство мое уже кончилось, - промолвил он. - Ну да ладно.  Садитесь
и рассказывайте, что с вами.
   Мы встречались с ним всего один раз - тогда. И сейчас,  увидев  его,  я
подумал, что либо мое первое впечатление  было  неверно,  либо-он  за  это
время постарел и сильно сдал. Он был  почти  совсем  лысый,  щеки  у  него
обвисли,  и  на  шее  образовались  жирные  складки.  Глаза   его-смотрели
напряженно и как-то растерянно - такой взгляд мне приходилось наблюдать  у
людей, рассчитывавших на спокойное, счастливое,  безбедное  существование,
но потерпевших неудачу и отказавшихся от борьбы. Я бы не удивился, если бы
узнал, что Девит не в состоянии и часа пробыть в одиночестве и все  вечера
проводит в клубе.
   Свою доброту он  прикрывал  брюзжанием.  Он  был  гораздо  ворчливее  и
издерганнее, чем я  предполагал.  Но  чувствовалось,  что  по  натуре  это
добряк. При этом он был человек  деловой,  знающий  и,  как  я  обнаружил,
досказав ему до конца историю своей болезни, язвительный.
   - Так сколько, по-вашему,  болезней  гнездится  в  вашем  организме?  -
спросил Том Девит.
   Я улыбнулся. Такого едкого вопроса я не ожидал.
   - Вы, конечно, считаете, что у  вас  туберкулез.  Весьма  романтическая
болезнь для молодого человека, не так ли?
   Прослушав мои легкие, он сказал:
   - Ровнехонько ничего! Для верности сделаем снимок, но я  буду  удивлен,
если что-нибудь обнаружится.
   Он стал обследовать меня дальше: прослушал сердце, взял на анализ кровь
- словом, проделал все необходимые процедуры, после чего направил  меня  к
рентгенологу, чтобы мне сделали снимок легких.  Когда  я  вернулся,  Девит
угостил меня сигаретой и помолчал, как бы подыскивая слова.
   - Ну, старина, - начал он,  -  не  думаю,  чтоб  у  вас  было  какое-то
органическое  расстройство.  В  сердце,  правда,   прослушивается   легкий
митральный шумок... - Он объяснил мне, что это значит, добавив, что  такой
же шумок прослушивается и у него, в силу чего ему  приходится  платить  по
страховому полису несколько больше обычного. - Но беспокоиться из-за этого
нечего. Ну и потом у вас небольшое малокровие. Вот  и  все,  что  я  сумел
обнаружить. Если рентген покажет что-либо другое, я буду очень  невысокого
мнения о себе. Так что общая картина, как вы сами  понимаете,  не  так  уж
плоха.
   Я почувствовал огромное облегчение.
   - Но это вовсе не значит, что организм у вас не расшатан,  -  продолжал
Том Девит. - Вы, конечно, крайне переутомлены. Думаю, мне следует  сказать
вам, что ваше переутомление носит опасный характер. - Он посмотрел на меня
просто и открыто. - У вас, очевидно, немало всяких волнений и забот?
   - Да, немало, - признался я.
   - В таком случае вам надо избавиться от них. Вы должны по меньшей  мере
с полгода ничего не делать и питаться как можно лучше. Ведь вы  совершенно
истощены! И выбросьте из головы все заботы.
   - Все это прекрасно, но через  месяц  я  должен  сдавать  экзамены,  от
которых зависит все мое будущее, - возразил я.
   - Я бы не советовал вам это делать.
   Мне пришлось все ему рассказать. Правда, о Шейле я  говорить  не  стал,
хотя Девиту очень этого хотелось.
   - Человек  может  заболеть  и  от  такой  причины,  как  расстроившаяся
помолвка, - заметил он, наивно думая, что я попадусь на удочку и  заговорю
на интересующую его тему.
   - Охотно верю, - сказал я, и больше к этому вопросу мы не возвращались.
   Зато я откровенно рассказал, как у меня обстоит дело с деньгами  и  что
значат для меня экзамены. При любых условиях сдать их  мне  надо  нынешним
летом. Если здоровье подведет меня, я погиб.
   - М-да, - промолвил Девит, - м-да... Понимаю.
   Этого он, видимо, не ожидал и был несколько сбит с толку.
   - Очень жаль, но иного выхода действительно, видимо, нет, - добавил он.
- Вы правы: надо продолжать занятия. Желаю вам удачи! Это все, что я  могу
сказать. Возможно, правда, мы сумеем вам помочь. Самое главное,  по-моему,
- заставить вас спать.
   Я мысленно улыбнулся, вспомнив, что и в  предыдущую  нашу  встречу  его
беспокоило, достаточно ли я сплю. Он выписал  мне  два-три  рецепта  и  на
прощание прочел целую лекцию.
   Неприятным, ворчливым тоном он сказал, что я  подвергаю  свое  здоровье
большому  риску:  организм  у   меня,   видимо,   здоровый,   но   слишком
чувствительный - явная симпатикотония. А в  общем,  если  я  буду  бережно
относиться к себе, то проживу до восьмидесяти лет.
   - Впрочем, говорить вам о том, чтобы  вы  бережно  относились  к  себе,
бесполезно, - заключил Том Девит. - Я понимаю. Но хотя бы  установите  для
себя нормальный режим, старина!
   Я поблагодарил его. Настроение у меня после слов  Девита  поднялось,  и
мне хотелось как-то это отметить. Я  пригласил  его  выпить  со  мной.  Он
заколебался.
   - Нет, - сказал он. - Во всяком случае, не сейчас. - И,  похлопав  меня
по плечу, добавил: - Я очень  рад,  что  вы  пришли.  Надеюсь,  вы  своего
добьетесь. А мне будет приятно  сознавать,  что  я  оказал  вам  небольшую
услугу.
   Весь вечер у меня было отличное настроение, и хотя  на  следующий  день
головокружение возобновилось, я все же чувствовал себя значительно  лучше.
Может быть, под влиянием успокоительных слов  Девита  даже  головокружение
стало реже посещать меня. Я читал и делал выписки, напрягая все  внимание,
какое мог выжать из себя. Во мне крепла уверенность, что я  сумею  довести
дело до конца.
   В субботу я приехал на ферму позже всех остальных, так как работал и во
второй  половине  дня.  Я  почти  ничего  не  говорил  Джорджу   о   своем
недомогании. Но сейчас я все же рассказал ему об этом в нескольких словах.
Он из вежливости посочувствовал мне, однако  мое  состояние  казалось  ему
непонятным, и он приписал его изнеженности.
   После посещения Девита мною владела такая радость, что  мне  необходимо
было с кем-то ею поделиться, и поэтому,  завидев  Мэрион,  я  отвел  ее  в
сторону и предложил пройтись. Мы пошли полями - из вызова  самому  себе  я
выбрал тропинку, ведущую к дому викария. Но дороге я сообщил  Мэрион,  что
сдержал слово и показался врачу, а потом  рассказал,  в  чем  состоит  мое
недомогание и какой диагноз поставил Девит.
   - Я очень рада! - воскликнула Мэрион. - Очень, очень рада! Постарайтесь
хоть теперь быть благоразумным.
   - Экзамены я сдам, - сказал я. - А это главное.
   - Допустим. Но не воображайте, что вам всегда все будет сходить с рук.
   И она принялась пилить меня так, как никто бы не  отважился.  Послушать
ее, так я был и упрямец, и неисправимо беспечный  человек,  пренебрегающий
своим здоровьем.
   - Любой на вашем месте давно бы уже побывал у врача, - говорила она.  -
Это избавило бы от лишних тревог и вас и, смею сказать, кое-кого из  ваших
друзей. Я очень рада, что заставила вас пойти.
   От моего слуха не ускользнуло это многократно повторенное, подчеркнутое
_я_, с помощью которого  она  как  бы  закрепляла  свое  право  врачевать,
утешать и опекать. При всей  своей  заботливости  Мэрион  не  лишена  была
эгоизма.  Я  никогда  не  идеализировал  ее.  Люди  считали   ее   доброй,
благожелательной и настолько бескорыстной, что от нее охотно принимали то,
чего никогда не приняли бы от других. Многое из этого было  верно.  Порывы
помочь ближнему бывали и у нас, но одна  только  Мэрион  претворяла  их  в
жизнь. Она не выставляла напоказ своих  добродетелей,  но  и  не  страдала
ложной скромностью. Если роль приходилась ей по вкусу, она  отдавалась  ей
целиком, срывала аплодисменты и упивалась ими. Она не принадлежала к числу
ханжей и делала добра больше, чем любой из нас. Потому-то Джек  Коутери  и
остальные члены нашего кружка с таким восхищением относились к ней.
   Я очень симпатизировал ей, и мне льстило, что и она симпатизирует  мне.
Однако я понимал, что в известном смысле она тщеславнее Шейлы  и  обладает
более цепкой хваткой, чем я. Думается, и нравилась-то она мне прежде всего
потому, что требовала  громогласной  благодарности  за  свое  внимание.  Я
считал ее пылкой, отзывчивой, жадной до жизни и где-то глубоко в  душе  на
редкость эгоцентричной. Она привлекала меня своей  живой  и  эгоистической
натурой, ну и, конечно, той симпатией, которую питала ко  мне.  Мэрион  не
терзали противоречивые желания, ее душа и  тело  были  единым  гармоничным
целым, и рано или поздно она должна была обрести  счастье.  Вот  потому-то
она и действовала так умиротворяюще на мою смятенную душу.
   Принесла она мне умиротворение и в тот вечер, когда мы  шли  с  ней  по
тропинкам, где я однажды промок до нитки. На землю  спускались  прохладные
сумерки, и сквозь кружево деревьев просвечивало  зеленоватое,  как  мякоть
неспелых яблок, небо. Я рассказал Мэрион о том, что произошло между мной и
Шейлой. Правда, я не раскрыл ей всей глубины моего чувства, моих мучений и
надежд; многое я преподносил под прикрытием иронии  и  сарказма,  но  суть
моей истории в общем не расходилась  с  истиной.  Мэрион  слушала  меня  с
жадным интересом, в котором чувствовалось нежное участие и  умение  трезво
оценить факты. Она упорно отказывалась видеть в поведении  Шейлы  что-либо
необычное и объясняла его своеобразным франкмасонством: по  ее  словам,  и
она сама, да и любая другая женщина могла бы так же  себя  вести.  Она  не
считала Шейлу ни чересчур красивой, ни странной, - она видела в ней просто
девушку, "которая сама не знает, чего хочет". Во всем этом  Мэрион  прежде
всего интересовал я.
   - Как жаль, что именно она оказалась на вашем пути, - заметила  она.  -
Учтите, что вы, наверно, представляете для нее не меньшую загадку, чем она
для вас, - я-то ведь вас знаю.
   Меня ее слова немало озадачили.
   - Так или иначе, но для вас лучше, что все кончено. Я рада за вас.
   Мы повернули обратно. Небо стало  темнеть,  зеленоватый  купол  его  на
западе окрасился багрянцем.
   - Значит, вы так прямо и сказали ей: уходи? - спросила Мэрион.
   - Да, так и сказал, - подтвердил я.
   - Не думаю, чтобы это пришлось ей по вкусу. Но я считаю,  что  для  вас
так будет лучше.
   Сгущались сумерки. Я обнял  Мэрион  за  талию.  В  горячем  порыве  она
прильнула ко мне и тотчас резко отстранилась.
   - Нет, мой мальчик. Не сейчас, - засмеялась она. - Не сейчас.
   Я стал уговаривать ее.
   - Нет, нет, - заявила Мэрион. - Сначала я хочу кое о чем спросить  вас.
Скажите, вы избавились от чувства к Шейле?
   - Конечно, - сказал я. - Я же вам говорил, что расстался с нею.
   - О, это еще ничего не значит, - заметила Мэрион. -  Дорогой  Льюис,  я
говорю с вами серьезно. Вы ведь знаете, я  не  капризная  девчонка.  И  вы
должны, - решительно, убежденно, с легким укором добавила она, -  хотя  бы
раз в жизни подумать обо мне. Кажется, я не давала вам повода плохо ко мне
относиться.
   - Во всяком случае, меньше, чем кто-либо другой, - признался я.
   - Поэтому я хочу, чтобы вы ответили мне честно. Я спрашиваю: избавились
ли вы от чувства к Шейле?
   На небе появились первые звезды. Глаза Мэрион блестели в  темноте,  они
пристально смотрели на меня, однако в них не было заметно грусти.
   Мне нужна была ее любовь. Но Мэрион требовала правды. Мне  вспомнилось,
как недавно я, словно лунатик, пошел к Тому Девиту только потому,  что  он
имел какое-то отношение к Шейле; вспомнил я и о мыслях, терзавших меня,  и
о том, как просыпался по ночам от обольстительных видений. И я ответил:
   - Пожалуй, не совсем. Но скоро избавлюсь.
   - Ну что ж, по крайней мере это честный ответ, - с  досадой  произнесла
Мэрион. Потом снова засмеялась. - Только не тяните слишком долго. А  тогда
приходите ко мне.  Я  не  хочу  пользоваться  этим  мимолетным  влечением,
которое вы вдруг ко мне почувствовали.
   Она с подчеркнуто чинным видом взяла меня под руку.
   - Мы рискуем  опоздать  к  ужину,  мой  мальчик!  Пошли.  И  по  дороге
поговорим о чем-нибудь разумном, например о ваших экзаменах.
   Поздней весной, в апреле и в начале мая, даже  неприветливые  городские
здания из красного кирпича становились как-то милее. Вдоль дороги  к  дому
Идена цвели каштаны, а в саду перед домом Мартино - лилии. Расчеты Джорджа
оказались абсолютно правильными: занятия мои  подходили  к  концу,  и  мне
оставалось  одолеть  только  двух  авторов.  В  теплые  весенние   дни   я
отправлялся со своими учебниками в парк и там работал.
   Но случалось, что, сидя на скамье с тетрадкой в  руках,  я  отвлекался.
Ветерок доносил запах цветущих каштанов, и на  меня  нападала  безотчетная
тоска; неясные надежды о