ся  успеха  в  адвокатуре,  но  разве  не  мечтаю  я,   что
когда-нибудь, с новыми силами, начну все сначала?
   Мне было всего двадцать восемь лет, и я еще мог надеяться. Теплый ветер
навевал бодрящие мысли, и, принимая неизбежное, я чувствовал -  чувствовал
всеми фибрами своего существа - как во мне растет надежда, великая надежда
молодости. В тот вечер я решил, что я должен  делать.  Но,  вдыхая  аромат
лип, я все же подумал: "Шейла сказала, что для нее все кончено. Ну  а  для
меня еще далеко не все кончено!"
   Я посмотрел на ее окно. Я уже достаточно долго  откладывал  разговор  с
нею - медлить дольше нельзя. В доме царила тишина. Я открыл дверь  будуара
Шейлы. Она стояла неподвижно, словно застыв, у чемодана.
   - Я просила тебя оставить меня одну, - сказала она.
   - Шейла, я не хочу, чтобы ты уходила, - сказал я.
   На миг выражение ее лица смягчилось, но тут же снова стало жестким.
   - Я же сказала, что уйду сегодня!
   - Я не хочу, чтобы ты вообще уходила, - сказал я.
   - Ты понимаешь, что ты говоришь? - спросила Шейла.
   - Отлично понимаю, - ответил я. И добавил: - Я хочу  еще  сказать,  что
никогда больше не буду говорить с тобой  так,  как  сегодня.  Никогда,  до
самой смерти!
   - А ты понимаешь, что это для тебя означает?
   - Отлично понимаю, - повторил я.
   - Я верю тебе! - воскликнула Шейла. - Я  верю  тебе!  -  Самообладание,
казалось,  вот-вот  изменит  ей,  но  она  справилась  с  собой  и   резко
произнесла: - Учти, все останется по-старому! Я ничем  не  могу  облегчить
твою участь.
   Я кивнул и улыбнулся ей.
   - Кроме тебя, у меня никого  нет  на  свете,  -  тем  же  резким  тоном
продолжала она. Лицо у нее от волнения задергалось. Она повторила: - Кроме
тебя, у меня никого нет!
   Шейла пошатнулась - казалось, она сейчас потеряет сознание. Я опустился
на диван; она, не произнеся ни слова, без единого  звука  уткнулась  лицом
мне в колени. Время от времени я поглаживал ее по голове. За  окном  ветер
раскачивал верхушки деревьев.