буревали меня, и мне не сиделось на месте. В такие
дни я  отправлялся  под  вечер  в  город,  глазел  на  витрины  магазинов,
останавливался перед книжными киосками, бродил по улицам,  всматриваясь  в
лица прохожих. Я ни разу не был в кафе, где мы встречались с Шейлой, зная,
что она никогда не заходит туда без меня, зато я заглядывал во  все  кафе,
где она обычно бывала с матерью. Однако мне не удалось  застать  ее  ни  в
кафе, ни на вокзале. (Расписание ее поездов я помнил  не  хуже,  чем  свою
последнюю запись в тетради.) Было ли это делом случая? Или  она  намеренно
отсиживалась дома? А может быть, она помогает мне выполнить  мое  решение?
Тем лучше, говорил я себе. Тем лучше,  говорил  я  себе,  греясь  в  лучах
весеннего солнца.
   Накануне моего отъезда на экзамены Джордж,  считавший  своим  священным
долгом отмечать всякое торжественное событие, настоял  на  том,  чтобы  мы
выпили за мой успех. Мне пришлось согласиться: отказ сильно обидел бы его.
Но сам я был слишком суеверен и не считал нужным отмечать события, которые
еще не произошли. Поэтому я с благодарностью  принял  приглашение  Мэрион,
дававшее мне повод сократить попойку.
   - Я накормлю  вас  ужином,  -  заявила  она.  -  Я  хочу,  чтобы  перед
экзаменами вы хоть раз как следует поели.
   Ужин состоялся у нее на квартире, до моей встречи  с  Джорджем.  Мэрион
превосходно готовила блюда английской деревенской кухни - блюда  мелких  и
средних  фермеров,  в  среде  которых  она  выросла.  Она  накормила  меня
ростбифом, пудингом по-йоркширски, яблочным пирогом, гренками с сыром.  За
такой роскошной трапезой я давно не сидел: ведь обычно я питался  кое-как,
в  закусочных,  меню  моих  завтраков  целиком  зависело   от   усмотрения
квартирной хозяйки, а покупая бутерброды, я считал каждый пенс.
   - Ну и наголодались же вы! - заметила Мэрион. - Как хорошо, что  я  это
придумала. Правда, готовить очень нудно, и я чуть было  не  отказалась  от
своей затеи. А хотите знать, почему я все-таки решила накормить вас?
   Разомлев, я кивнул.
   - В предвидении  ваших  будущих  огромных  доходов.  Когда  вы  начнете
преуспевать и станете богатым, я буду приезжать в Лондон  в  надежде,  что
меня там угостят изысканнейшим обедом.
   - Можете не сомневаться: угостят!
   Я был тронут. Ведь Мэрион устроила этот ужин,  чтобы  подбодрить  меня.
Метод ободрения  был,  конечно,  забавный,  но  в  духе  ее  практической,
энергичной натуры.
   - По-моему, на вас  можно  ставить  без  проигрыша.  -  Мэрион  немного
помолчала. - Вы так и не сказали мне: видели вы Шейлу?
   - Нет.
   - А думаете о ней?
   Мне  хотелось,  чтобы  Мэрион  не  расспрашивала  меня,  не  рассеивала
царившую в комнате  атмосферу  благодушия.  Но  я  заставил  себя  сказать
правду.
   - Иногда передо мной встают призраки прошлого, - ответил я.
   Мэрион нахмурилась, но тут же рассмеялась.
   - Вы несносны, но я не вправе на вас сердиться. Я сама  напросилась  на
это. - Глаза у нее сверкнули. -  Ладно,  разделывайтесь  скорее  с  вашими
экзаменами и - отдыхать! А потом... Не вечно же существовать призракам...
   Она наградила меня щедрой, во все лицо, улыбкой.
   - Боюсь, что мне самой судьбой предназначено быть плаксивой, ревнивой и
любящей.
   Я улыбнулся ей в ответ. В моей улыбке не было обещания. Мы молча курили
в предгрозовом затишье,  пока  не  наступило  время  для  моей  прощальной
попойки с Джорджем.



30. ЭКЗАМЕНЫ

   Если Джордж, составляя  для  меня  программу  подготовки  к  экзаменам,
поступал как прирожденный мудрец, то не менее мудро вел себя и  я  сам.  В
Лондон я приехал  за  два  дня  до  первого  экзамена.  Следуя  положенным
правилам, о  которых  твердят  всегда  студентам,  я  захлопнул  последнюю
тетрадь в день приезда в Лондон, оставив вечер и весь следующий  день  для
отдыха. Захлопнул я ее с треском,  гулко  отдавшимся  в  тесной,  пахнущей
лаком комнатке пансиона миссис Рид. Я был готов к экзаменам. "Чем  бы  они
ни кончились, - думал я, бросая вызов судьбе, -  а  в  этом  пансионе  мне
больше не жить!"
   Следующий день я провел в "Овале", отбросив все опасения, кроме одного.
Я не боялся экзаменов, но меня тревожила мысль, как бы  очередной  приступ
головокружения не вывел меня из строя. В последние недели мне стало лучше;
неплохо чувствовал я себя и в тот день, когда сидел на скамейках в  парке,
а затем под вечер неторопливо возвращался в пансион. Часть пути - по мосту
Воксхолл, и по набережной - я проделал  пешком.  Шел  я  медленно,  вкушая
иллюзию душевного покоя. Неподалеку от собора святого Павла я остановился,
залюбовавшись открывшейся мне  картиной:  над  пеленой  вечернего  тумана,
словно мираж, вздымался купол собора и крыши домов. Вокруг царила  тишина,
и во мне росла уверенность в своих силах. Но  даже  и  сейчас  одна  мысль
точила меня: а вдруг я почувствую себя плохо?
   Ночью накануне экзамена я  заснул,  но  спал  тревожным,  чутким  сном,
несколько раз просыпался и наконец понял, что больше не могу спать.  Часы,
которые я одолжил на время экзаменов, показывали  начало  седьмого.  Итак,
наступил долгожданный день! Я лежал в постели, терзаясь тем  страхом,  что
преследовал меня накануне вечером. А что, если подняться и  проверить?  Уж
если мне не миновать головокружения  днем,  то  оно  и  сейчас  проявится.
Осторожно, стараясь не шевелить головой, я встал  с  кровати,  сделал  три
шага к окну и поднял шторы. В комнату хлынул солнечный свет. Голова у меня
не кружилась. Я издал радостное восклицание. Голова у  меня  действительно
не кружилась.
   В постель я больше не ложился.  Я  взял  роман,  который  одолжила  мне
Мэрион, и почитал до завтрака. И ни отвратительный завтрак с кухни  миссис
Рид, ни ее отвратительная открытка уже не могли испортить мне настроение.
   - Я приготовила для вас  открытку,  -  со  своим  свирепым  добродушием
объявила она.
   - Я лучше пришлю вам букет цветов, - весело  парировал  я,  так  как  с
миссис  Рид  надлежало  разговаривать  ее  же  языком,  иначе  можно  было
погибнуть.
   Я иной раз спрашивал себя, да есть ли у нее нервы. Понимает ли она, что
студенты перед экзаменом волнуются? Случалось  ли  ей  самой  когда-нибудь
волноваться и как это на ней отражалось?
   Я заблаговременно сел в автобус, идущий  к  Стрэнду.  Площадь  Рассела,
Саутгемптон-роу,  Кингсвей  пронеслись  мимо,  озаренные  ярким   утренним
солнцем. У меня перехватывало дух от смеси страха и нетерпения -  чувства,
одновременно   приятного   и   мучительного.    Улицы    кишели    людьми,
направлявшимися на работу. Женщины шли в летних  платьях,  ибо  небо  было
безоблачно и, судя по всему, день предстоял чудесный.
   Экзамены устраивались в обеденном зале адвокатской корпорации. Я  одним
из первых подошел к дверям зала - опередило меня лишь несколько человек, в
основном индийцы. Я встал  в  сторонке,  наблюдая  за  тем,  как  садовник
подстригает лужайку, и  вдыхая  запах  свежескошенной  травы.  Теперь  мое
волнение достигло предела.  Я  не  мог  удержаться  и  каждые  две  минуты
украдкой поглядывал на часы. До начала экзамена  оставалось  еще  четверть
часа. Время тянулось  невыносимо  долго  -  никому  не  нужное  время,  от
которого не было проку ни мне, ни враждебной мне  судьбе.  Вскоре  подошел
Чарльз Марч с двумя своими приятелями. Убежденно,  с  серьезным  видом  он
стал доказывать, что ни за что не  станет  волноваться  перед  экзаменами,
которые не имеют никакого  значения  и  которые  даже  он,  при  всей  его
лености, очевидно, сумеет кое-как сдать. Я улыбнулся. Позднее  я  объяснил
ему, почему я улыбнулся.  Когда  двери  зала  со  скрипом  раскрылись,  он
пожелал мне удачи.
   - Да, она мне очень нужна! - сказал я.
   Я поспешно вошел в зал. Меня поразил царивший там запах, и  сердце  мое
забилось в напряженном ожидании. Я занял  отведенное  мне  место  в  конце
прохода. Посредине стола лежал белый листок с вопросами -  блестящий,  без
единого пятнышка. Вокруг рассаживались остальные экзаменующиеся, а я уже с
головой ушел в изучение вопросов.
   Сначала у меня было такое  ощущение,  будто  я  впервые  в  жизни  вижу
подобные слова. Так в крикете  смотришь  на  черту,  отделяющую  поле,  на
игрока, подающего мяч, и кажется, что все это ты видишь впервые. Даже сама
форма  вопросов  выглядела  зловеще  странной:   "Обоснуйте,   почему...",
"Докажите, что..." Хотя я уже видел аналогичные формулировки на  экзаменах
в предыдущие годы, эти слова, слепяще черные на белой бумаге, казались мне
фантастическими и причудливыми.
   Но это страшное состояние, когда я ничего  не  понимал,  длилось  всего
лишь миг. Я отер выступивший на висках пот, и словно  включился  невидимый
рубильник. Первый вопрос как будто специально предназначался для меня; его
мог бы написать Джордж, если бы он составлял программу экзаменов.  Я  стал
читать  дальше.  Мне  повезло  -  поразительно  повезло,   как   я   понял
впоследствии, но в тот момент,  в  экзаменационном  зале,  я  ощущал  лишь
лихорадочное возбуждение, желание поскорее вступить в борьбу.  Не  нашлось
ни одного вопроса, который поставил бы меня в тупик. Я должен был ответить
на десять вопросов, и на восемь из них у меня уже имелись готовые  ответы,
которые оставалось лишь изложить  на  бумаге.  Но  два  вопроса  требовали
тщательного обдумывания.
   Я снял с руки часы и положил перед собой, чтобы видеть их, когда я буду
писать. Я прекрасно знал, как следует излагать ответы. Память моя работала
безотказно - совсем как у Джорджа,  Но  когда  я  быстро  писал,  я  порою
пропускал слова; следовательно, с  прозаическим  практицизмом  напомнил  я
себе, надо  оставить  пять  минут,  чтобы  пробежать  глазами  написанное.
Несколько раз с поистине фотографической точностью передо  мной  возникали
строчки изученных мною учебников, - я твердо помнил, на какой странице и в
каком месте освещается тот или  иной  вопрос.  Слегка  дополнив  и  развив
соответствующие положения, я воспроизводил их в  моих  ответах.  Мне  было
жарко. Я работал, не отрывая глаз от бумаги, лишь  инстинктивно  чувствуя,
что где-то по другую сторону прохода  тоже  сидит  и  пишет  Чарльз  Марч.
Передо  мною  была  прекрасная  возможность  показать  свои  знания,  и  я
наслаждался ею.
   Удача сопутствовала  мне  во  всем.  Из  всех  экзаменов,  которые  мне
приходилось сдавать, ни один не казался мне таким легким, как этот.  Почти
все знания, полученные от Джорджа, пригодились  мне:  я  имею  в  виду  не
академическое право, по которому он меня натаскивал, а знание дел, которые
проходили через руки провинциального стряпчего. В тот первый день я глазам
своим не поверил, увидев, какая мне открывается возможность проявить себя.
А потом, забыв обо всем - об усталости, о том, что я весь вспотел и что  у
меня бешено колотится сердце, я в течение трех часов  старался  как  можно
лучше эту возможность использовать.
   Я ликовал. Но, ликуя, я не ослаблял напряжения воли, так  как  понимал,
что кричать "ура" слишком рано. Тем не менее весь тот теплый майский вечер
я пробродил по Парк-лейн и центральным площадям.  Яркими  огнями  сверкали
нарядные особняки, в распахнутые двери видны были марши парадных  лестниц,
полукругом  спускающихся  в  просторные  холлы.  К  подъездам  подкатывали
машины, и из них выпархивали дамы,  оставляя  позади  себя  в  неподвижном
жарком воздухе аромат духов. Я был молод, возбужден и в своем воображении,
распаленном честолюбием, уже видел то время,  когда  сам  стану  принимать
гостей в одном из таких же особняков.
   Наступил наконец последний день экзаменов, и  вот  в  руках  у  меня  -
листок с последними вопросами. Мне по-прежнему  везло.  Вопросы  оказались
столь же легкими, как и в первый раз. Только к этому времени я уже  устал,
растратил все свои силы и был, что называется, при последнем издыхании.  Я
писал и писал, не замечая ни утомления, ни страшной духоты. Однако работал
я менее напряженно; кончив-писать, я перечитал свои ответы,  и  все  же  в
запасе у меня еще оставалось целых пять минут.
   Ну вот, думал я, все сошло благополучно. На всех экзаменах я дал ответы
ничуть не хуже, чем на первом,  а  в  одном  случае  даже  намного  лучше.
Намного лучше, чем я мог ожидать. И не  успел  я  это  подумать,  как  зал
завертелся вокруг меня  с  такою  стремительностью,  что  я  вынужден  был
ухватиться за стол. Головокружение длилось недолго. Когда я открыл  глаза,
зал снова стоял на месте,  но  был  словно  подернут  туманной  дымкой.  Я
растерянно улыбнулся. Вот он - сигнал тревоги, а я-то ликовал!
   Когда ко мне подошел Чарльз Марч, я еще  чувствовал  себя  неважно.  Мы
вместе вышли из зала и направились в буфет, вежливо  осведомляясь  друг  у
друга о том, как прошли экзамены. Я обрадовался,  что  могу  поговорить  с
Чарльзом наедине, ибо давно мечтал об этом. Мы сели за столик и  принялись
задним числом разбирать вопросы.
   Чарльз Марч был энергичный, стройный блондин, с пытливым,  на  редкость
серьезным взглядом. При первой же встрече с ним ясно было, что это человек
умный и волевой. Он любил спорить, походя в этом больше на Джорджа, чем на
меня, и имел обыкновение чрезвычайно резко говорить правду в глаза. Вместе
с тем он мог быть удивительно чутким другом. Он догадывался, что  от  этих
экзаменов очень многое зависело в моей жизни. И в тот день, за чаем, видя,
как я радуюсь своей удаче и в то  же  время  волнуюсь,  он  принялся  меня
расспрашивать. Почему эти экзамены имеют для меня такое значение? Судя  по
всему, я сдал их гораздо лучше, чем он, но ни один здравомыслящий  человек
не стал бы тратить на это столько усилий. В чем же дело? Могу  я  об  этом
рассказать ему?
   Да, мне хотелось излить ему душу.  И  в  этом  сыром  буфете,  сидя  за
столиком, на котором валялись  вопросники,  я  все  рассказал  ему,  а  он
пристально смотрел на меня острым, проницательным взглядом. Теперь от меня
уже ничего не зависело, и я мог  здраво,  реалистично,  даже  с  некоторой
бравадой  описать  свое  положение.  Все  мое  будущее  решат   результаты
экзаменов, и пока их не объявили, я понятия  не  имею,  как  сложится  моя
жизнь.
   - Да, вы слишком много поставили на одну карту, - заметил Чарльз  Марч.
- Слишком много. - И, указывая на вопросники,  он  добавил:  -  Сдали  вы,
разумеется, очень хорошо, но кто знает, достаточно ли этого?
   Чарльз понимал мое состояние. Ему было ясно, что сейчас  мне  не  нужны
слишком розовые пророчества.
   Он не стал их делать, чтобы приободрить меня, и правильно  поступил:  я
все равно не мог  бы  этому  поверить.  Однако  вечером,  когда  я  слушал
симфонический концерт, меня вдруг охватила безудержная радость:  я  понял,
что счастье, маячившее в далеком будущем, уже у  меня  в  руках.  Я  плохо
разбирался в музыке, но эта симфония, которую я слушал, казалось, выражала
самые мои сокровенные чаяния. Вот у меня уже  есть  имя!  Из  безвестного,
неуверенного в себе, бившегося как рыба об лед юноши я  стал  человеком  с
именем! Я богат. Все мыслимые ценности,  роскошные  особняки,  Средиземное
море, Венеция - все, что рисовало мне воображение, когда я  мечтал,  глядя
из окна своей мансарды на шиферные крыши кирпичных домов, - все это мое. Я
один из властелинов мира!
   И любовь - да, любовь! - сопутствует мне. Музыка привела мне на  память
счастливые часы, проведенные с Шейлой, ее прекрасное лицо, ее  язвительный
юмор, - я вспомнил, как чувствовал себя счастливейшим из  смертных,  когда
ее руки обвивались вокруг меня и она прижималась ко мне.
   Мне не надо добиваться ее любви. Она принадлежит мне. Я верил, что  это
блаженство  никогда  не  кончится.  Музыка  говорила,  что  любовь   Шейлы
принадлежит мне...



31. ПОБЕДА И КАПИТУЛЯЦИЯ

   Я вернулся домой: мне еще целый месяц предстояло ждать,  пока  я  узнаю
результаты экзаменов. Я прятался от всех знакомых. Но долг  обязывал  меня
посетить Джорджа, чтобы показать ему вопросы и  сообщить,  как  я  на  них
ответил. Джордж, не отличавшийся тонкостью Чарльза Марча, со  свойственным
ему безграничным оптимизмом провозгласил, что я  сдал  превосходно.  После
этого я спрятался подальше от чужих глаз и расспросов.
   Правда, меня тянуло навестить Мэрион.  Но  она  поставила  передо  мной
вполне определенные условия. Главное же, меня  удерживала  от  этого  шага
боязнь предстать перед любящими, проницательными глазами. Мне не  хотелось
показываться знакомым, а тем  более  Мэрион,  которая  на  правах  любящей
женщины считала, как считала в свое время мама, что должна знать  обо  мне
все. Но я никогда не делился своими огорчениями с  мамой  и  сейчас  не  в
силах был ни с кем разделить тревогу ожидания.
   "А мог ли бы я поделиться ею с Шейлой?" - спросил я однажды  себя.  Да,
мог бы, но тревога подобного  рода  была  настолько  чужда  ей,  настолько
прозаична по сравнению с ее собственными огорчениями, что она  не  придала
бы ей никакого значения.
   С того вечера, когда я слушал концерт, мысль о Шейле ни  на  минуту  не
покидала меня. Шейла не стояла неотступно  передо  мной,  не  преследовала
меня, как призрак. Образ ее не изводил меня. Хотя я ничем  не  был  занят,
мне и в голову не приходило пройтись по улицам, где я мог бы ее встретить,
или вечерами высматривать ее  в  толпе.  Но  подсознательно  я,  очевидно,
предвидел, что меня ждет, как я поступлю.
   Тем не  менее,  когда  однажды  вечером,  в  июне,  квартирная  хозяйка
крикнула мне снизу, что пришла телеграмма, я прежде всего подумал о Шейле.
Ведь за всю свою жизнь я получил  одну-единственную  телеграмму  -  и  эта
телеграмма была от Шейлы, Извещение о результатах экзаменов,  насколько  я
понимал, должно было прийти с утренней почтой. Я сошел вниз и  тут  же,  у
входной двери, вскрыл телеграмму.  Она  была  не  от  Шейлы,  но  когда  я
пробежал ее глазами,  вся  кровь  бросилась  мне  в  лицо.  Текст  гласил:
"Искренне поздравляю стажерским пособием премией как предусмотрено  планом
до скорого свидания. Марч".
   Я подбросил вверх телеграмму и расцеловал хозяйку.
   - Все в порядке! - воскликнул я.
   В этот момент я еще как-то не вполне сознавал, что ожидание  кончилось.
Такое же ощущение было у меня, когда мама  сообщила  о  результатах  моего
первого экзамена - единственную утешительную  новость  за  всю  ее  жизнь,
полную несбывшихся надежд. Я прыгал от радости, но  по-настоящему  еще  не
чувствовал ее. Даже когда я предстал перед Джорджем с телеграммой в  руке,
в голове моей не было полной ясности. Совсем иначе воспринял  эту  новость
Джордж.
   -  Вполне  естественно!  -  громовым  голосом  вскричал  он.  -  Вполне
естественно,  что  ты  заткнул  за  пояс  этих  снобов!  Такое  дело  надо
отпраздновать.
   Желание его было исполнено. Мы  зашли  за  друзьями  и  всей  компанией
ввалились в зал "Виктории". Джордж быстро напился и озверел.
   - Да пейте же! Пейте до дна! - словно  разъяренный  лев,  рычал  он  на
пораженных торгашей, спокойно потягивавших традиционную пинту пива. - Наше
общество вступило в климактерический период, ясно?
   Эта нелепая фраза то и дело звучала в окружавшем меня пьяном тумане, из
которого порой выплывали какие-то лица, слышались обрывки песен  и  речей.
Охмелев от вина и  счастья,  я  доказывал  какому-то  коммивояжеру  и  его
подружке, как важно людям определенных профессий сдать экзамены не  просто
хорошо, но отлично, чтобы поставить себя вне  конкуренции.  Я  поведал  им
зловещим шепотом, что знаю многих  превосходных  людей,  которые  погубили
свою карьеру, не потрудившись как следует  подготовиться  к  экзаменам.  Я
изрекал свои истины  столь  глубокомысленно,  что  слушатели  с  интересом
внимали мне. Внес свой  вклад  в  обсуждавшуюся  проблему  и  коммивояжер,
заметив, что на экзаменах вообще стали строже спрашивать.
   - Тост! - с веселым неистовством  выкрикивал  Джордж  и  после  каждого
тоста швырял бокал в камин.
   Официантки пытались то урезонить нас