лось отвечать за
раздачу денег аборигенам, писавшим для местных  газет  заказные  статьи,
воспевавшие Советский Союз.  Так  вот  один  из  таких  журналистов,  по
рассказам Волина, пришел к нему  как-то  раз  и  попросил  выдать  денег
авансом - за несколько заказных статей вперед. И - что вызывало  в  этой
истории особый хохот Волина - давал при этом честное слово офицера,  что
отработает.
   Впрочем,  в  новых  российских  реалиях  Волин  быстро  пристрастился
работать не только с  традиционными  клиентами,  но  и  с  журналистами,
которые принципиально  отказывались  брать  деньги  за  публикации.  Как
объяснял сам пиарщик, А это интереснее! Из чисто спортивного интереса...
   К тому же, наверное, и экономнее.

***

   Безграничный цинизм Волина и Маргелова, с одной  стороны,  шокировал,
но с другой стороны - был для меня в тот момент просто неоценим.  Именно
такие, циничные и прямолинейные,  гиды  и  были  мне  необходимы,  чтобы
понять тот чужой мир, в котором мне предстояло работать.
   Так Волин стал для меня вскоре примерно тем же, чем был Вергилий  для
Данте в Божественной комедии - проводником в кремлевскую  Долину  теней.
Он заочно знакомил меня с обитателями кремлевской преисподней, объяснял,
кто из них, за какие грехи и на чьи деньги в каком круге ада  находится.
И  самое  главное  -  из  его  рассказов  я  вскоре   почерпнула   ясное
представление о Ближнем  круге  (звучит  жутковато,  но  на  кремлевском
сленге ближайшее окружение президента называют именно так, не  стесняясь
прямых стилистических аналогий с терминологией дантевского Нижнего ада).
   Теперь я уже четко знала направление, в котором мне  необходимо  было
двигаться  сквозь  концентрические  круги  разноуровневых  чиновников  к
самому центру кремлевской преисподней.
   Благодаря откровениям моего Вергилия - Волина я  быстро  отдала  себе
отчет и в  том,  что  Стигийское  болото,  которое  отделяет  Кремль  от
внешнего мира и которое мне, диггеру, предстоит  перейти  вброд,  пахнет
отнюдь не розами. Так началось мое рискованное  путешествие  к  Ближнему
кругу.

Сам ты передаст!

   Кремлевские брифинги, как  афористично  подметил  один  мой  коллега,
точно так же, как и переломы, бывают открытыми и закрытыми.
   Так вот, с аккредитацией на открытые брифинги у меня,  разумеется,  с
самого  начала  не  было  никаких  проблем.  Потому  что   при   Ельцине
пресс-служба  президента  не  позволяла  еще  себе   такой   откровенной
идеологической сегрегации, как сейчас, при Путине.
   За всю эпоху Ельцина  из  кремлевского  пула  выгнали  только  одного
журналиста - Александра Гамова из Комсомолки - за то, что тот, по мнению
тогдашнего президентского пресс-секретаря Сергея Ястржембского, оскорбил
в своей публикации Наину Иосифовну,  супругу  Ельцина.  Да  и  то  потом
Ястреб (как мы называли между собой кремлевского споуксмена) еще долго к
месту и не к месту каялся перед нами за то, что погорячился.
   Еще одной жертвой  ельцинской  цензуры  пала  Елена  Дикун  из  Общей
газеты. Ее на несколько месяцев отрезали от всех информационных  каналов
во властных структурах за то, что во время предвыборной кампании 1996-го
она в красках расписала, как ельцинский избирательный штаб  прикармливал
(в прямом, гастрономическом смысле) тогдашнюю придворную прессу.  В  тот
момент Общая газета из-за позиции ее главного редактора  Егора  Яковлева
оставалась,  без  преувеличения,  единственным  в   стране   центральным
изданием, которое наотрез отказалось участвовать во  всеобщем  негласном
сговоре российских журналистов и их спонсоров-олигархов по  переизбранию
Ельцина на второй президентский срок.
   Но к тому времени, как я появилась в кремлевском  пуле,  Ястржембский
уже исправил ошибку своих предшественников,  и  реабилитированная  Дикун
опять уже трубила на боевом  посту  в  Кремле.  И  тогдашняя  ельцинская
пресс-служба  в   отличие   от   нынешней,   путинской,   беспрекословно
аккредитовывала на  все  официальные  президентские  мероприятия  любого
журналиста по требованию газеты.

***

   Но вот с закрытыми кремлевскими переломами, в  смысле  -  брифингами,
дело обстояло чуть хуже. Потому что каждый чиновник предпочитал  пускать
туда только своих, проверенных журналистов.
   Через месяц моей работы в кремлевском пуле Алексей  Волин  решился  с
глазу на глаз выложить, какое мнение обо мне сложилось  в  тусовке  (как
иронично называет само себя околокремлевское сообщество):
   -  Ты  понимаешь,  в  Кремле  тебя  просто   боятся!   Ты   абсолютно
неподконтрольна, девушка со снесенной крышей, пишешь, что вздумается,  и
уж если начинаешь мочить кого-нибудь в статьях, то  мочишь  так  крепко,
что потом над ним вся тусовка смеется...
   Именно с неофициальной мотивировкой он тебя боится первое время  меня
отказывались   аккредитовать   и   на   закрытые   брифинги   тогдашнего
кремлевского идеологического комиссара с одноименной фамилией: Комиссар.
Кстати, на имена и отчества чиновников кремлевская почва тоже скупилась,
предпочитая их клонировать - так, например, человек, профессия  которого
так удачно совпадала с фамилией, оказался к тому же еще и полным  тезкой
своего тогдашнего подчиненного, уже знакомого мне  господина  Маргелова:
Михаил Витальевич Комиссар.
   Запрет  подогревал  мой  интерес:  попасть  к  Комиссару  на  брифинг
хотелось позарез - хотя бы затем, чтобы понять: а  нужен  мне  вообще-то
этот Михаил Витальевич № 2 - или вполне хватит первого?
   Я отправилась за советом к Маше Слоним, работавшей тогда на Би-Би-Си,
и пересказала ей диагноз Волина:
   - Маш, говорят, они меня боятся. Просто не знаю, что делать!
   - Я догадываюсь, в чем дело, Ленка: у тебя, знаешь, временами  бывает
слишком пристальный и тяжелый взгляд. Ты на них смотришь как следователь
на подсудимого. А ты  попробуй  смягчать  взгляд!  -  наивно  советовала
подруга.
   И я смягчала... Однажды я ворвалась в  кабинет  к  Волину  на  Старой
площади, задыхаясь от хохота:
   - Слушай, Леш, а как ты думаешь, если до сих пор Комиссар  не  пускал
меня на свои брифинги,  то,  после  того  как  я  в  лицо  обозвала  его
ПЕРЕДАСТОМ - он меня аккредитует?
   - Кем-кем ты его назвала? - не понял он.
   - Ну как, ты разве не помнишь знаменитый армянский анекдот:
   - Здравствуйте, Левона можно к телефону? - Нет, папы нет  дома.  Есть
только я и дедушка. - Ну тогда позови дедушку - он передаст.  -  Сам  ты
передаст! И отец твой передаст! И мать твой передаст!

***

   - Ну и причем здесь Комиссар? - опять не понял Волин.
   Отдышавшись, я объяснила, в чем дело.
   Во время торжественной церемонии в Екатерининском зале Кремля,  когда
Ельцин спокойненько вручал награды  студентам,  я  увидела  в  одной  из
живописных архитектурных ниш Комиссара, который что-то отчаянно диктовал
корреспондентам  Интерфакса  и  ТАССа.  Я  заинтересовалась  и   подошла
поближе.
   Но Комиссар, завидев меня, испуганно замахал руками и закричал  своим
доверенным журналистам:
   - Только Трегубовой не рассказывайте - она передаст!!!
   - Сами вы ПЕРЕДАСТ, Михаил Витальевич, - на автомате парировала  я  и
гордо удалилась прочь.
   Волин от души поржал над моей выходкой.
   А вывод его изо всей этой истории оказался неожиданно обнадеживающим:
   - Ничего, Ленка, они быстро поймут, что если  с  тобой  ругаться,  то
мочить ты их будешь еще сильнее!

***

   А очень скоро я убедилась, что в Кремле, точно так же как и в  жизни,
все происходит  не  по  правилам,  а  по  чуду.  Поехав  как-то  раз  на
Кутузовский навещать свою бабушку, я совершенно  случайно  наткнулась  у
Триумфальной арки на того самого  Комиссара,  с  которым  уже  отчаялась
когда-нибудь наладить отношения. Он сидел за рулем машины, а  на  заднем
сиденье лежала невероятно трогательная, милая, вся трясущаяся от  холода
и от старости, крошечная собачка Комиссара. С ее хозяином мы просидели и
поболтали в машине битый час и, конечно же, помирились. На  зависть  его
доверенным журналистам, которые тут же,  перефразировав  старый  анекдот
про собаку Рейгана,  таким  образом  родили  новый  анекдот  про  своего
патрона...
   - Ну, конечно, тебе везет... - попрекали они меня. - Мы-то в  отличие
от тебя собаку Комиссара в глаза не видели...

Опасные связи.

   Самым болезненным моментом моего вживления в  кремлевскую  субстанцию
были встречи без галстуков. Потому что ужин с чиновником - это  тебе  не
брифинг. И тут уж, как мутант  ни  маскируйся,  стилистическая  пропасть
оказывалась просто зияющей.
   К примеру, до поездки с Ельциным в Кишинев в октябре 1997 года мне  в
страшном сне не могло привидеться, что когда-нибудь я сяду за один  стол
с  человеком,  произносящим  слово  перспектива  с  лишней  буквой  Е  в
середине: перЕспектива - по советской партийной традиции. А именно таким
человеком   оказался   тогдашний   пресс-секретарь   президента   Сергей
Ястржембский, с которым мне предстоял дружеский ужин в теплой Молдавии.
   Стилистика нашего  хлебосольного  застолья  в  центральном  ресторане
Кишинева вообще напоминала фильм ужасов про клонов: все мои  кремлевские
спутники вдруг оказались Сережами (Ястржембский, Приходько и Казаков), а
все  мои  спутницы  -  журналистки  -Танями  (Малкина,  писавшая  тогда,
кажется, для Московских Новостей, и Нетреба из Аргументов и Фактов).
   А уж музыкальное оформление вечера было и вовсе беспрецедентным.
   - А теперь для  наших  гостей  из  Москвы  -  музыкальный  подарок  -
музыкальный сувенир! -  вдруг  задорно,  с  подвывертом,  кричал  хозяин
заведения.
   Сомневаться в том, кто же эти гости  из  Москвы,  которым  так  щедро
преподносился заплесневелый музыкальный сувенир,  не  приходилось:  наша
компания сидела в ресторане в полном одиночестве. И местная  ресторанная
дива принималась завывать для нас в  микрофон  такую  заскорузлую  попсу
советских времен, что у меня просто начинало тоскливо ныть под ложечкой.
Воспроизвести  название  песен  я,  к  сожалению,   затрудняюсь   -   за
отсутствием в моем образовании этого культурного слоя. Но что-то, помню,
было там про березки и про любовь.
   В какой- то момент  Сережи,  не  выдержав  родных  зажигательных
ритмов, предложили Таням, а заодно и мне, потанцевать. И я,  в  каком-то
легком тумане, не  веря  до  конца,  что  вся  эта  махровая  безвкусица
происходит со мной, согласилась.
   Беседы с ельцинским пресс-секретарем  в  медленном  танце  еще  более
усугубили  у   меня   ощущение   нереальности   происходящего.   Охотник
Ястржембский интимно признался мне, что  уток  стрелять  ему  совсем  не
жалко - потому что там мозгов совсем  нет,  а  вот  убитого  им  зайчика
пресс-секретарь однажды пожалел: Потому что там мозгов уже  побольше,  и
агония была - фу, кошмар...
   Я,  несколько  лет  вообще  не  евшая  мяса  (и  способная   временно
отказываться   от   вегетарианства   только   после   удачного    сеанса
самовнушения, что мясо растет  в  супермаркетах),  слегка  щипала  себя,
чтобы проверить: я ли - та  красавица,  которая  нежно  танцует  с  этим
кремлевским чудовищем.
   Впрочем, мои ответные шуточки тоже не на шутку  испугали  чиновников.
Надо было видеть,  как  неприятно  напряглись  их  физиономии,  когда  я
образно объяснила, где находится дача Маши Слоним: Да это же  просто  на
расстоянии ружейного выстрела от дачи Ельцина!

***

   Как  ни  странно,  в  моих  научных   наблюдениях   за   кремлевскими
обитателями без галстуков таилось гораздо больше опасности для меня, чем
для них самих. Потому что моя-то нервная система оказалась,  разумеется,
куда  менее  прочно  защищена,  чем  мутантская.  И  чем  более   жалкое
впечатление они производили, тем психологически труднее было мочить их в
статьях.
   В  Стокгольме,  например,  в  декабре  1997  года  со  мной  случился
натуральный  приступ  стокгольмского  синдрома  -  широко  известный   в
психиатрии  феномен,  когда  заложники  начинают  отождествлять  себя  с
удерживающими  их  террористами.  Одной  человекоподобной  фразы  Сергея
Ястржембского (о том, что он испытывает  физическую  боль,  когда  видит
Ельцина в таком ужасном состоянии,  в  каком  тот  выступал  в  шведской
ратуше) было достаточно, чтобы я  начала  отчаянно,  чуть  не  до  слез,
жалеть этого кремлевского чиновника. И несколько недель после этого,  из
жалости, я  сознательно  слегка  смягчала  в  статьях  обычно  предельно
жесткие  оценки  в  адрес  публично  врущего  о  президентском  здоровье
споуксмена.
   В один прекрасный день начальник  отдела  политики  осторожно  сказал
мне:
   - Не обижайся, но, по-моему, ты начинаешь постепенно  проникаться  их
логикой. Будь, пожалуйста, осторожна. Ты уже несколько раз, рассуждая  о
сути кремлевских интриг, произнесла фразу я прекрасно их понимаю.
   Я почувствовала, что он прав. И ровно в тот момент я раз  и  навсегда
выработала для  себя  абсолютно  железное  противоядие  от  кремлевского
вируса, который  мы,  диггеры,  рисковали  подхватить  при  неформальных
контактах с мутантами:  упоминая  в  статьях  о  политиках,  с  которыми
знакома лично, мочить их в  два  раза  сильнее.  И  в  результате,  если
наложится плюс на минус, то как раз и получится объективно.

***

   Во время римских каникул с Ельциным  в  феврале  1998  года  к  нашей
компании, регулярно устраивавшей смешанные,  мутантско-диггерские  ужины
во время каждого зарубежного визита президента, присоединился и еще один
завсегдатай - Борис Немцов.
   Незадолго до поездки в Рим я брала у вице-премьера Немцова  интервью.
И когда после этого он увидел меня на аэродроме, в специальном загончике
для  прессы,  где  нас  заставляли  ждать  прилета  президента,  молодой
реформатор, моментально позабыв про Ельцина, рванул к ограждению.
   - Трегубова, мы идем сегодня ужинать, - безоговорочным  тоном  заявил
вице-премьер. Ельцин  покосился  на  своего  несостоявшегося  преемничка
недовольным глазом. И мне во избежание скандала в присутствии президента
пришлось пригласить Немцова присоединиться к нашей компании.
   Ужин с мутантами в средиземноморском ресторане  получился  во  вполне
вампирском духе. Как только журналистке Вере Кузнецовой подали  пасту  с
чесночной заправкой, главный редактор  Эха  Москвы  Алексей  Венедиктов,
сидевший с ней рядом, вдруг заволновался, втягивая носом  воздух,  потом
вскочил, пересел на другой край стола,  а  в  конце  концов  уже  оттуда
истошно закричал нам:
   - Уберите это отсюда немедленно! Там же чеснок!
   - Vampire, -  хладнокровно  констатировал  наш  официант  и  поспешил
удалиться.

***

   Из всех сидевших за столом только одна я точно знала, что  Венедиктов
- не вампир, а аллергик. Потому что даже во  время  октябрьского  мятежа
93-го года, когда мы с ним и еще десятком журналистов вместе  безвылазно
сидели у Сергея Юшенкова в  демократическом  Федеральном  информационном
центре на  Страстном  бульваре,  куда  вот-вот  грозили  зайти  в  гости
боевики, уже разгромившие Останкино, под окнами стреляли,  и  поэтому  о
том, чтобы выйти на улицу купить еды не могло  быть  и  речи  (мне,  как
самой маленькой,  Сергей  Николасвич  благородно  скормил  за  эти  трое
бессонных  суток  три  полные  сахарницы  с  рафинадом  -   единственный
провиант, который был в запасе) - так вот, даже тогда, когда  на  третий
день нам героически, практически под пулями, доставили  туда  заказанную
из Пиццы-Хат по  телефону  еду,  смертельно  голодный,  как  и  все  мы,
Венедиктов, судорожно раскрыв принесенные  картонные  коробки,  чуть  не
заплакал - и наотрез отказался от найденных  внутри  вкуснейших  горячих
сырных тостов, едва почувствовав от них легкий чесночный аромат.

***

   Но в мирном феврале 1998-го суеверный итальянец  еще  долго,  разнося
десерт, исподтишка пытался заглянуть, не прячет  ли  Венедиктов,  часом,
под бородой еще и клыки Зато вице-премьер Немцов в тот вампирский  вечер
в Риме, наоборот, быстро  доказал  нам,  что  если  он  и  вурдалак,  то
какой-то  не  правильный.  Бракованный  экземпляр.  Например,  к   моему
любимому Риму он сразу применил весьма точный, но не вполне типичный для
кремлевской дипломатии эпитет:
   - Это - самый разъе...ский город из всех, которые я знаю!
   Я не преминула тут же сообщить вице-премьеру, что это -  как  раз  то
самое определение, которое лучше всего подходит и к нему самому.
   - Знаете что, Лена! - слегка обиженно заявил мне на это вице-премьер,
мой будущий друг, с которым мы в тот момент обращались друг к другу  еще
на вы. - А вы вообще все ваши статьи о Кремле пишете по  принципу:  Мимо
тещиного дома я без шутки  не  хожу!  Кто  не  знает  продолжения  этого
хулиганского  стишка  -  спросите  у  Немцова.   Я   вам   пересказывать
отказываюсь.

***

   Очень скоро я вообще уже запуталась, кто же из  нас  на  кого  больше
влияет  в  этих  опасных  связях:  журналисты  -  на  ньюсмейкеров  или,
наоборот, они - на нас.
   Кстати, возвращаясь к стилистическим проблемам: часто случалось даже,
что кремлевские чиновники заражали журналистов с ослабленным иммунитетом
лингвистическими паразитами. Например, среди моих коллег можно без труда
опознать исторический пласт журналистов, которые работали в  кремлевском
пуле еще во  времена  администраторства  Чубайса.  Индикатор  был  очень
простой: все они, как и Чубайс, ошибочно употребляли слово накоротке  не
в классическом, крыловском значении интимно, дружески,  а  в  вульгарном
смысле недолго. И еще, так  же,  как  и  он,  по  поводу  и  без  повода
прибавляли ко всякой фразе бессмысленное, но экспрессивное выражение  на
секундочку: А кто, на секундочку, страну спасать будет?!
   Вскоре  я  даже  научилась  с  большей  или  меньшей   статистической
погрешностью  определять,  кто  из  кремлевских   чиновников   с   каким
журналистом или журналисткой  накоротке.  Сделать  это  было  необычайно
просто:  у  таких  парочек  всегда  был  идентичный  запас  анекдотов  и
идентичная манера их пересказывать.
   В силу крайней узости политической  тусовки  можно  было  даже  самой
запустить в нее какой-нибудь свежий анекдот и подождать, с какой стороны
и в каком виде он к тебе вернется - проследив,  таким  образом,  цепочку
связей. Как мне впоследствии рассказывали, тот же  прием  (прозванный  в
кремлевском просторечии эхолотом) обильно  использовал  и  Валя  Юмашев,
запуская ложные слухи и отслеживая потом цепочку их передвижения.

Хорошая квартира.

   К счастью, даже в момент моего глубокого погружения во власть, совсем
неподалеку от Кремля для меня всегда оставался магнит  попритягательнее.
На  Тверской,  4,  в  квартире  моей  ближайшей  подруги  Марии  Слоним,
собиралась Московская хартия журналистов. В советское время Маше, внучке
первого  сталинского   наркома   иностранных   дел   Литвинова,   а   по
совместительству - злостной диссидентке, пришлось эмигрировать в Англию,
где она стала самым знаменитым голосом русской службы Би-Би-Си. А  сразу
же после перестройки, как только стало возможным получить въездную  визу
в Россию, англичанка Слоним, ставшая к тому моменту уже  леди  Филлимор,
моментально собрала вокруг себя в съемной московской квартире всех самых
ярких молодых российских журналистов. Получить приглашение  в  эту  нашу
журналистскую масонскую ложу считали для  себя  престижным  все  ведущие
российские политики.
   Пожалуй, только Черномырдин во время своего премьерства к нам  прийти
отказался: охрана объяснила, что премьеру, по нормам безопасности, нужны
два лифта в подъезде - а у нас там был только один.

***

   Хартия   родилась   из   легендарного   Клуба    любителей    съезда,
существовавшего  еще  в  кулуарах   Верховного   Совета.   Несмотря   на
провокативное название, съезд в этом Клубе не любил никто.  Точнее  было
бы назвать его Клуб любителей выпить. Причем - именно в кулуарах съезда.
   Я, еще будучи салагой лет девятнадцати от роду, не способной взять  в
рот н