зарубежье
спокойно можно обналичить замороженные карточки.
   Как раз в  этот  момент  мне  предоставилась  возможность  слетать  с
Ельциным  в  Узбекистан  и  Казахстан.  Визит  обещал   быть   абсолютно
неинтересным: Ельцин попросту  хотел  продемонстрировать,  что  на  фоне
полной разрухи в стране и фактического перехвата власти Примаковым он-то
сам все еще жив.
   Но, несмотря  на  полное  отсутствие  профессионального  интереса,  я
немедленно  аккредитовалась  в  поездку  с   одной-единственной   целью:
использовать Ельцина как контейнер для перевозки валюты.
   Я собрала у всех нуждающихся коллег неработающие кредитки и  подробно
записала себе в записную книжку все пин-коды  под  разными  вымышленными
паролями.
   Вопрос о том, сколько именно денег им  снять,  был  излишним.  Снимай
все, что сможешь! - умоляли коллеги.
   Передовой президентский самолет идеально подходил для этой  авантюры:
мы фактически  не  проходили  таможню.  И  никто  на  обратном  пути  не
поинтересовался бы у меня, сколько валюты я ввожу в страну.

***

   Но Ельцин чуть не испортил мне все дело. Уже в аэропорту Ташкента  он
еле спустился с трапа самолета, а когда  пошел  по  ковровой  дорожке  к
зданию аэропорта, вдруг зашатался, потерял  равновесие  и  вынужден  был
откровенно повиснуть на локте вовремя подоспевшего узбекского президента
Ислама  Каримова.  Мы  ждали,  что  Ельцин,  как  обычно,  сразу   после
приземления, подойдет к журналистам. Но он впервые сам  отказал  себе  в
этом удовольствии и грузно прошагал мимо.
   А уж когда я увидела, как в каримовской  резиденции  Дурмень  Ельцин,
здороваясь с почетным  караулом,  вдруг  ни  с  того  ни  с  сего  начал
крениться вперед и падать, то и подавно  поняла,  что  он  -  ненадежный
сообщник для моих валютных махинаций. В делегации этот случай  объясняли
строптивостью  ковровой  дорожки,  угол  которой  не  вовремя  загнулся,
подставив  подножку  российскому  президенту.   Но   я,   к   сожалению,
собственными глазами видела, что на ковер клеветали зря.
   Я волновалась все больше. Дело  в  том,  что  Ташкент  для  меня  был
абсолютно бессмысленным городом. Доллары там в банкоматах получить  было
невозможно, а менять местные тугрики на нормальную валюту, по  реальному
курсу,  как  сразу  предупредили  меня  в  гостинице,  считалось  у  них
уголовным преступлением. Оставалось только уповать, что  Ельцин  доживет
до следующего пункта нашего назначения - Алма-Аты.
   Но на следующее  утро  замглавы  президентской  администрации  Сергей
Приходько поведал мне, что дело совсем плохо:
   - Борис Николасвич сегодня проснулся и сказал: Собирайтесь, я  еду  в
Кремль!... Он даже не понял, где он находится...
   - Объясните, что с  ним  происходит?  Он  был  пьян?  Или  это  опять
сердце?
   - Нет, точно, ни то,  ни  другое...  Я  вам  скажу  по  секрету,  что
произошло: у него накануне  случился  сильнейший  гипертонический  криз,
давление подскочило, а отменять визит было уже слишком поздно...
   - Так зачем же его запихнули в самолет, с повышенным давлением?!  Это
же просто убийство! - возмущалась я.
   Кремлевский чиновник только развел руками.
   Даже обычно  предельно  политкорректные  члены  делегации  откровенно
хоронили Ельцина.
   Татарский лидер Ментимер Шаймиев на мой вопрос о ельцинском  здоровье
ответил:
   - Хотелось бы получше...
   А глава Свердловской области Эдуард Россель заявил мне:
   - Если Борис Николасвич плохо себя  чувствует,  -  ничего  страшного,
пусть посидит в Москве, полечится... Не надо его  таскать  по  поездкам!
Никому ведь не хочется досрочных выборов - это была бы катастрофа!

***

   Чуть позже кремлевская команда  разыграла  перед  журналистами  целый
спектакль: для болезни Ельцина надо  было  придумать  какой-то  невинный
характер, и поэтому глава  российского  государства  во  время  итоговой
церемонии в Дурмени  вдруг  начал  демонстративно  кашлять  и  постоянно
отхлебывать чай, который то и дело подносил ему служка.
   Довольно  нелогично,  впрочем,  на  фоне  этой   простуды   выглядело
поведение начальника ельцинского протокола Владимира Шевченко,  который,
едва  завидев,  что  официанты  подносят  главам  государств  подносы  с
Шампанским, чуть ли не пендалями выгнал их из зала.
   А кремлевские журналисты, насмотревшись на своего  президента,  вновь
почувствовали себя настоящей похоронной  командой.  Когда  по  дороге  в
аэропорт, откуда мы должны были улетать  в  Казахстан,  водитель  нашего
автобуса завел песню:
   Кондуктор не спешит,
   Кондуктор понимает,
   Что с девушкою я
   Прощаюсь  навсегда...  -  кто-то  вдруг  тоненько  пропел  куплет   в
кремлевской редакции: не с девушкою, а с Дедушкою я прощаюсь навсегда.

***

   Прилетев в Алма-Аты, я случайно подглядела  в  резиденции  Назарбаева
момент, когда Ельцин, не видя, что рядом стоит журналист, выйдя из  зала
заседаний, брюзгливо ругал свою дочь Татьяну за то, что его  не  пускают
на банкет.
   Татьяна  по-деловому  удалялась  вместе  с  Назарбаевым,   настойчиво
предлагая папе пойти прилечь отдохнуть.
   - Да?! А вы - на  банкет  все  без  меня  пойдете?!  -  отвратительно
капризным,  но  одновременно  и   каким-то   жалко-безвольным   голосом,
срывавшимся в конце фразы на фальцет, переспросил Ельцин.
   - Да, папа... Тебе  врач  запретил...  -  пролепетала  Татьяна,  явно
готовясь к скандалу.
   Но Ельцин только недовольно засопел и, состроив  брюзгливую  гримасу,
постоял с полминуты, в упор глядя на дочь, покачиваясь, широко расставив
ноги.
   И потом с раздражением бросил ей и Назарбаеву:
   - Ну и идите!
   Эта семейная сцена произвела на меня самое гнетущее  впечатление.  Я,
пожалуй, впервые по-настоящему поняла, как все запущено.

***

   Но к тому моменту Ельцин  уже  так  достал  меня  своими  постоянными
фортелями, и я так устала все время переживать за его самочувствие,  что
в данную минуту  президентское  здоровье  представляло  для  меня  чисто
утилитарный интерес, измерявшийся в у. е. Больше всего  я  боялась,  что
Деда отправят в Москву сейчас же,  не  дав  мне  доехать  до  ближайшего
банкомата. Дедушка, милый, ну будь человеком хоть  раз  в  жизни,  -  не
помри до завтра, а? - мысленно умоляла я президента. - Ты  же  ведь  сам
весь этот финансовый кризис заварил, - вот теперь и  расхлебывай...Терпи
- помрешь как-нибудь в другой раз...
   Но Ельцин, наплевав на все мои  спиритические  уговоры,  устроил  мне
бессовестную нервотрепку. Я и так-то, даже в мирных условиях, с деньгами
не очень-то умею обращаться, а когда у меня за спиной еще и президент то
умирал, то воскресал, - я вообще уже металась как сумасшедшая.
   Визит должен был продолжаться сутки, и, по идее, мне с лихвой  должно
было хватить времени на все обменные  операции.  Но  пока  нас  везли  в
гостиницу, прошел слух, что Ельцину совсем плохо  и  что  визит,  скорее
всего, резко сократят. Поэтому сотрудники пресс-службы посоветовали  нам
не селиться в гостинице, а посидеть и подождать в фойе. Чего  подождать?
И как долго? Не объяснялось.
   Я бросилась к администратору:
   - Где у вас тут ближайший банкомат? Банкомат оказался прямо  в  фойе,
но выдавал тоже одни только тугрики, в смысле, казахские тенге.
   - А где ближайший обменный пункт?! - закричала я.
   -  Минутах  в  двадцати  езды  отсюда...   -   невозмутимо   ответила
администраторша.
   Тогда я тихо подошла к тогдашнему начальнику аккредитации Казакову  и
шепотом попросила его:
   - Сергей Павлович, скажите мне честно, нам что, уже  сейчас  придется
вылетать в Москву? Поймите, мне это нужно знать  не  для  статьи,  а  по
совершенно личным, корыстным причинам. Короче, я успею съездить обменять
деньги?
   - Если честно, Лена, то я бы на вашем месте никуда не ездил. По  моим
сведениям, там все настолько серьезно,  что  сигнал  срочно  выезжать  в
аэропорт может поступить с минуты на минуту, - признался Казаков.
   Но я все- таки рискнула.  Кинувшись  к  банкомату,  я  принялась
вытрясать из него все деньги, которые  мне  только  удавалось,  по  всем
карточкам, уже совершенно не различая, сколько с какой я  сняла,  потому
что при первой же операции моментально запуталась в несметном количестве
нулей в казахской  валюте.  Аборигены  мне  помочь  наотрез  отказались,
уверяя, что сами они банкоматом  никогда  не  пользовались.  И  тогда  я
отчаянно призвала  на  помощь  единственного  практичного  в  финансовых
вопросах человека из всех оказавшихся поблизости -Ленку Дикун  из  Общей
газеты, сидевшую под какими-то неестественными гостиничными  пальмами  и
поглощавшую уже пятую чашку своего любимого капуччино.
   - Дикун, я тебя умоляю, помоги мне! - истошно  взмолилась  я.  -  Эта
казахская машинка мне не дает денег! Поговори с ней!
   Дикун подошла к банкомату,  заглянула  ему  в  лицо  и  рассудительно
сказала:
   - Если он не дает тебе столько, сколько ты у него  просишь,  -  нажми
сумму на один нолик меньше. Может, тогда он тебе даст...
   Я сделала так, как она посоветовала, - и у меня  получилось!  Машинка
выдала мне пачку денег, которые, правда, своим внешним видом внушали мне
сильные сомнения в их платежеспособности  хоть  в  одном  месте  земного
шара, кроме Алма-Аты.
   - Дикун, а ты понимаешь хотя бы примерно, сколько мы денег в долларах
из него вытрясли? - с ужасом поинтересовалась я.
   - Не-а... - с не  меньшим  ужасом  призналась  мне  Ленка.  -  Ну  ты
попробуй еще столько же взять...
   Но столько же хитрая машинка уже не давала и начала врать мне в лицо,
что превышен лимит. Какой там лимит?! Я вообще ни одного еще доллара  не
сняла - одни тугрики... Но я не сдавалась и еще раз  попробовала  нажать
циферку в тенге, где еще на один нолик  было  меньше.  И  машинка  опять
заработала! Так я снимала  и  снимала,  то  сокращая,  то  повышая  свои
запросы, цинично засовывая скомканный казахский чистоган прямо в сумку и
утрамбовывая его, чтобы все влезло.
   Но в какой-то момент волшебный звук  выплевывания  денег  прекратился
навсегда, и у банкомата началась отрыжка: он истошно  верещал  и  просил
меня срочно связаться с его сервисным центром.
   - Дикун, а как ты думаешь, я сколько вообще сняла, много или мало?
   Дикун почесала репу, что-то прикинула в уме и сказала:
   - Ну, думаю, баксов триста...
   - Но это же очень мало! - расстроилась я. - Это же, когда я  на  всех
поделю, кто мне карточки давал, нам же  только  на  обед  в  столовой  и
хватит...
   - Ну извини! - обиделась Дикун, которая не без основания считала  всю
работу алма-атинского банкомата собственным рукотворным чудом. - А могла
бы и вообще ничего не привезти!
   Я запихнула последние тенге в сумку, еле застегнула ее и  побежала  к
Казакову:
   - Сергей Палыч, я вас предупреждаю: если я вернусь к  своим  голодным
друзьям в Москву с этими неразменными деревянными тугриками, то они меня
просто растерзают. Так что даже если президенту совсем приспичит  скорей
домой, в ЦКБ, - я вас как человека прошу, задержите ненадолго автобус. Я
обещаю вернуться  ровно  через  сорок  пять  минут:  двадцать  минут  до
обменника, двадцать - обратно, и еще пять, чтобы сдать фантики...
   Казаков клятвенно пообещал дождаться меня.

***

   Таксист домчал меня до обменника даже минут за пятнадцать.  И  там  я
нашла вознаграждение за все мои муки. Я вывалила в окошко смятую  охапку
тенге. Кассир слегка удивился и переспросил:
   - Вы знаете, сколько здесь?
   -  Не  совсем  точно...  уклончиво  ответила   я,   -   пересчитайте,
пожалуйста...
   Если  бы  он  только  мог  себе  представить,  НАСКОЛЬКО  неточно   я
представляю себе размер суммы...
   Спустя  пару  минут  вместо  предсказанных  Ленкой  трехсот  долларов
честный казах выдал мне стопку в  несколько  тысяч  баксов.  И  я  сразу
поняла, почему гостиничный банкомат так жалобно на меня верещал,  -  все
лимиты действительно были уже давно превышены...
   Абсолютно счастливая, я на том же такси вернулась к гостинице. И -  о
ужас! - не увидела в фойе никого.
   - Лена, срочно бегите в автобус, - мы уже только вас  и  ждем!  Через
полчаса вылет в  Москву!  Официально  объявлено,  что  Борис  Николасвич
болен! - закричал, подбегая ко мне, Казаков.
   Но эта новость меня уже почти не взволновала. Ельцин сделал свое дело
- Ельцин мог уезжать. Хотя бы мой личный дефолт и дефолт нескольких моих
коллег президент таким образом ликвидировал.

Ошибка природы.

   Общаться  с  кремлевской  пиар-командой  в  тот  период  было  просто
страшно. Не за себя, конечно, а за  них.  Потому  что  мне,  журналисту,
моментально начинали сливать то, чего президентские чиновники не  должны
говорить  про  президента  прессе  вообще  никогда  и   ни   при   каких
обстоятельствах. Администрация, по сути, занималась единственным  делом:
ныла.  И  всеми  правдами  и  не  правдами  пыталась  списать  все  свои
чудовищные провалы не на собственный непрофессионализм, а на  то,  какой
Ельцин невменяемый и больной.
   Однако Ельцин явно не стал к тому времени более невменяемым или более
больным, чем бывал прежде, например годом  раньше  в  Стокгольме.  И  до
этого его невменяемость и болезнь как-то ничуть  не  мешали  руководству
администрации - а даже наоборот, помогали рулить: когда, например,  Вале
с  Таней  достаточно  было,  как  утверждали  в  администрации,  вовремя
включить Ельцину телевизор на заказной программе, для того чтобы уволить
конкурентов своих друзей по бизнесу из правительства.
   И  раньше,  когда  президентскому  окружению   удавалось   эффективно
Ельциным  манипулировать,  администрация  хотя  бы  добросовестно  врала
общественности, что он здоров как бык, а  той  зимой  -  уже  не  просто
перестала прикрывать его, а, наоборот,  принялась  еще  и  приукрашивать
ужасы ельцинского физического и психического состояния.

***

   Как-то раз, в начале 1999 года, мы встретились в ресторане  Джонка  с
ельцинским референтом Андреем Шторхом, который обещал  слить  мне  текст
очередного президентского послания. Я переспросила его, читал ли уже сам
Ельцин эту заготовку.
   - А ты уверена,  что  Ельцин  вообще  еще  в  состоянии  хоть  что-то
прочесть? - парировал Шторх. - Ты знаешь, я недавно встретил его рядом с
Таниным кабинетом и увидел, с каким трудом  он  двадцать  метров  своими
ногами прошел. Так вот лично я после этого уже ни в чем не уверен...
   Точно так же, как летчикам  в  момент  бедствия  приходится  включать
автопилот, мне приходилось  в  тот  период  то  и  дело  включать  режим
самоцензор. И не писать ни строчки из тех кошмаров про здоровье Ельцина,
которыми меня то и дело потчевало его окружение. Потому что я  прекрасно
отдавала  себе  отчет:  на  фоне  фактически  совершившегося   ползучего
переворота во главе  с  Примаковым  любая  подобная  публикация  добавит
друзьям академика политических очков.

***

   Но если кулуарные откровения отфильтровать еще как-то было можно,  то
куда было деваться от непрекращающихся публичных провокаций,  которые  в
ежедневном режиме сама же президентская администрация устраивала  против
своего  президента?  Самой  яркой  ходячей   провокацией,   изобретенной
Валентином Юмашевым, стал его дружок Дмитрий Якушкин, которого он сделал
президентским пресс-секретарем.
   На мой вопрос о здоровье Ельцина Якушкин с прямотою Павлика  Морозова
отвечал:
   - По крайней мере, простуды у него сейчас нет...
   А на следующем брифинге, когда я поинтересовалась, обсуждается  ли  в
администрации  президента  возможность  досрочной  отставки  Ельцина  по
состоянию здоровья, юмашевский протеже признавался.
   - Пока - не обсуждается...
   И тут же спешил публично заверить прогрессивную  общественность,  что
руководители кремлевской администрации в  курсе  невысокого,  я  бы  так
сказал, рейтинга президента,  поэтому  они  смотрят  на  мир  совершенно
реальными глазами...
   На этом  фоне  даже  прежнее  откровенное  вранье  Ястржембского  про
крепкое   рукопожатие   президента   выглядело    просто-таки    полетом
профессионализма. И уж точно - вершиной лояльности Ельцину.
   Все эти заявления Якушкина  явно  делались  с  подачи  Вали  Юмашева,
который уже откровенно взял установку на сдачу Ельцина.
   При этом сам Якушкин явно искренне не понимал, почему из-за всех этих
своих афоризмов он быстро  превратился  для  кремлевских  журналистов  в
живой  анекдот  В  какой-то  момент,  по  совету  кого-то   из   старших
кремлевских товарищей,  Дмитрий  Якушкин,  чтобы  наладить  отношения  с
прессой, решил взять  на  вооружение  ноу-хау  прежнего  пресс-секретаря
президента Сергея Ястржембского: пригласил четверых  лучших  журналисток
кремлевского пула на ужин.
   Однако когда мне позвонил сотрудник пресс-службы и передал  искреннее
дружеское приглашение от Дмитрия Дмитриевича, я честно призналась:
   -  Спасибо,  но  как  ньюсмейкер  Якушкин  для   меня   ценности   не
представляет. А тратить целый вечер на общение с ним как с человеком мне
не интересно.
   Тогда Якушкин принялся доказывать кремлевской прессе, что он - парень
со связями и вполне может быть интересен как ньюсмейкер. В частности, он
похвастался нескольким  девушкам-журналисткам,  что  катается  на  лыжах
вместе с Таней Дьяченко, Валей Юмашевым и Ромой Абрамовичем.
   Вот уж точно - скажите мне, кто ваш друг, и я скажу вам,  кто  вы,  -
мрачно вынесли приговор мои коллеги по кремлевскому пулу.
   Когда я описала в газете эту сценку спортивной дружбы  внутри  Семьи,
бедный Якушкин еще долго бегал за мной и при каждой встрече канючил:
   - Ну Лена, ну вы, все-таки, не совсем правы... Я этим не хвастался...
И вообще, зачем вы про эти лыжи...
   - Какие лыжи, Дмитрий Дмитриевич?! О чем вы?! Весна уже на дворе! - в
ужасе напомнила увидевшая  всю  эту  жалобную  сценку  Таня  Нетреба  из
Аргументов и Фактов. В общем, когда я в одной из заметок констатировала,
что даже  сами  кремлевские  сотрудники  уже  признали,  что  назначение
Якушкина было ошибкой природы, то, вопреки моей  воле,  прозвище  Ошибка
природы с тех пор так накрепко и привязалось  в  журналистской  среде  к
несчастному потомку декабриста.
   - Пусть скажет спасибо, что Трегубова его жертвой аборта не  назвала,
- цинично прокомментировал эту историю главный редактор Известий  Михаил
Кожокин, на которого Кремль попытался наехать за эту мою публикацию.

Уе...ть отсюда! И поскорее!

   Той  зимой  Примакову,  с  молчаливого   согласия   Кремля,   удалось
невероятно здорово, я бы даже сказала,  стильно,  устроить  всей  стране
краткосрочный аттракцион под названием Back in the  USSR  Антураж  этого
недешевого шоу был подобран со вкусом, разговоры на  серьезном  глазу  в
правительстве о возврате  к  государственному  регулированию  экономики,
секретные директивы в Белом  доме,  запрещающие  чиновникам  общаться  с
журналистами, и прочие любовно очищенные от нафталина реквизиты.
   Лично для меня, в полном соответствии с принципом  единства  формы  и
содержания, вся эта внешняя стилизация оказалась дополнена внутренней  -
мне пришлось  несколько  месяцев  проработать  в  газете  Известия,  дух
которой как нельзя более точно соответствовал этому общему перфомансу.

***

   Сразу же  после  дефолта,  в  середине  сентября  1998  года,  мне  в
одночасье объявили  о  закрытии  газеты  Русский  Телеграф,  в  создании
которой я вместе с друзьями приняла участие за год до этого. Эта  потеря
стала для нас куда более ощутимой, чем любые личные финансовые  проблемы
во время кризиса.
   Телеграф издавался на деньги Потанина. И несмотря на  то  что  газета
уже стала по-настоящему влиятельной в российской властной элите и успела
приобрести популярность в западных аналитических кругах, однако выйти на
самоокупаемость и финансовую независимость от олигарха всего  за  год  -
разумеется, было нереальным.
   А Потанин в момент кризиса решил, что газет у него - многовато и  что
надо бы на них сэкономи