вшие не  от
вас? Или, скажем, втайне от вас?
   - Абсолютно исключено! Ручаюсь вам. Вся подобная информация  замкнута
на меня, и я лично докладывал ее президенту!
   Путин пристально посмотрел на меня, прочитал на моем  лице  следующий
вопрос и, не дожидаясь, пока я его произнесу, ответил:
   - Я в политику не лезу, поэтому уж не знаю, кто там и  для  чего  вам
такое сказал. Но - делайте выводы сами... Я  сейчас  вам  дал  абсолютно
честную информацию.
   Этой  информации  действительно  было  более  чем  достаточно,  чтобы
понять, что Валя попросту мне наврал.  Чтобы  оправдать  свою  очередную
провалившуюся комбинацию.
   Получив подтверждение своих догадок, я почувствовала какое-то горькое
удовлетворение. И углубилась в смакование великолепных  суши  и  сашими.
Пожалуй, насчет вечных опозданий я ошиблась.  В  этот  момент  у  нас  с
Путиным обнаружилась  и  еще  одна  общая  черта:  искренняя  страсть  к
пожиранию сырой рыбы и умение быстро орудовать деревянными палочками.
   Между сяке (нежнейшим сырым лососем, который я готова поедать  просто
тоннами) и угрем мы продолжали какой-то легкий, не мешающий  чревоугодию
table talk, тщетно пытаясь нащупать еще хоть  какие-нибудь  общие  темы,
кроме политики.
   Перекинулись двумя словами по-немецки (выяснилось наше  третье  общее
качество: в тот момент ни я, ни он практически не говорили по-английски,
зато хорошо знали немецкий). Во время беседы про его шпионскую службу  я
спросила, работал ли он на Западный Берлин -  имея  в  виду  вел  ли  он
разведку с  территории  Восточной  Германии  на  территорию  ФРГ.  И  он
неопределенно кивнул.
   Вдруг, доев очередной ролл, Путин как-то ни с того ни с сего спросил:
   - Лена, а где вы собираетесь справлять Новый год?
   - Еще точно не знаю...
   - Я вот хочу поехать в Питер... - он как-то подвесил конец фразы.
   Это звучало как приглашение съездить в Питер. И я поспешила  сказать,
что на самом деле я, скорее всего, должна буду поехать к своей ближайшей
подруге Маше Слоним, потерявшей совсем недавно мужа, и поддержать ее.
   Путин погрустнел, выразил соболезнование, заботливо расспросил меня о
погибшем Сергее Шкаликове  и  даже  заверил,  что  слышал,  что  он  был
прекрасным актером.
   Разговор был исчерпан. Суши съедены.
   - Ладно,  меня  ждет  редакция,  а  вас  -  государственные  дела,  -
подытожила я.
   Путин проворно выбрался из-за стола, подскочил  ко  мне  и,  галантно
подхватив под локоть, помог выбраться из  плена  японского  лилипутского
комфорта. Когда я попыталась реализовать  свой  план  и  широким  жестом
расплатиться за директора ФСБ, он пресек феминизацию на корню:
   - Леночка, я просто даже не знаю, сколько  все  это  стоило!  Честное
слово! Я же не расплачивался за все это сам -  видите,  у  меня  даже  с
собой и денег-то нет! Не  волнуйтесь,  там  мои  помощники  уже  за  все
заплатили...

***

   Надевая ботинки в тесной прихожей перед  нашим  обеденным  кабинетом,
Путин кокетливо добавил:
   - Будем считать, что вы остались мне должны  обед.  Не  забудьте!  Вы
куда сейчас, в редакцию? Я вас подвезу.
   Тут я со смехом продемонстрировала ему мой изящный замшевый сапог без
каблука.
   - Тогда я сначала отвезу вас в мастерскую. Пойдемте!
   Мы доехали до ближайшего ремонта обуви, и Путин  предложил  подождать
меня в  машине,  пока  мне  сделают  каблук.  Но  тут  я  на  секундочку
представила себе со  стороны  весь  комизм  этой  сценки:  директор  ФСБ
поджидает   журналистку   у   обувной   мастерской   -    расхохоталась,
поблагодарила поблагодарила его и призналась, что это уже выше моих сил.
На прощанье Путин, как я ни отбивалась, всучил мне подарочный  набор  из
Изуми - бутылочки саке и специальные чашечки.
   - Я уже понял, что вы не пьете - ну угостите кого-нибудь из близких!

***

   Когда я позвонила папе и, не раскрывая  источника,  пересказала  все,
что  поведал  мне  Путин  про  конкуренцию  между  Союзморниипроектом  и
Ленморпроектом, папа изумился:
   - Откуда ты все это знаешь?!
   Разумеется, все  факты,  как  бы  между  прочим  упомянутые  Путиным,
оказались чистой правдой. Я так и не поняла, было ли  это  его  домашней
заготовкой или импровизацией.

***

   Меня искренне впечатлило,  насколько  Путин  блестящий  коммуникатор.
Хотя  все  его  профессиональные  приемы  общения  с  собеседником  были
довольно хрестоматийны и без труда читаемы, тем не менее исполнение было
виртуозным. Не знаю, как - мимикой ли, интонацией,  взглядами,  -  но  в
процессе разговора он  заставил  меня  подсознательно  чувствовать,  как
будто он - человек одного со мной круга и интересов. Хотя ровно  никаких
логических  причин  полагать  так   не   было.   Наоборот,   все   факты
свидетельствовали, что он абсолютно противоположный мне человек.
   Я поняла, что он просто гениальный отражатель, что он,  как  зеркало,
копирует собеседника, чтобы заставить тебя поверить, что он - такой  же,
свой. Впоследствии  мне  приходилось  неоднократно  наблюдать  этот  его
феноменальный дар во время встреч с лидерами других государств,  которых
он хотел расположить к себе. Это поражает  даже  на  некоторых  нынешних
официальных фотографиях, где удачно схвачен  момент  -  вместо,  скажем,
российского и американского президентов там вдруг сидят и улыбаются друг
другу два  Буша.  Или  два  Шредера.  На  какой-то  короткий  миг  Путин
умудряется с пугающей точностью копировать мимику,  прищур  глаз,  изгиб
шеи, двойной подбородок и даже черты  лица  своего  визави  и  буквально
мимикрирует под него. Причем делает это так ловко,  что  его  собеседник
этого явно не замечает, а просто ловит кайф.

***

   Когда друзья, почти как  Труди  Рубин,  допытывались  у  меня  потом,
потом, какой он, этот Путин, в  личном  общении?,  я  отвечала:  Как  ни
странно, он не  одноклеточный.  Кажется,  вполне  среднего,  советского,
образования и заурядного интеллекта. Но гибкий. А временами  с  каким-то
пацанским, дворовым (если не сказать подзаборным) обаянием...

***

   Тем не менее, после того как мы расстались с Путиным, меня  почему-то
целый день мучило какое-то странное,  подспудное,  неприятное  ощущение.
Оно не имело ровно никаких объяснений - ведь каблук-то мне  прекраснейше
починили! А уж как были довольны мои коллеги  из  Известий,  распивавшие
саке за здоровье Путина и жалевшие только об одном -  что  эту  японскую
водку в Известиях негде разогреть как положено...

***

   И только под вечер я, наконец, смогла сформулировать для себя, что же
меня тревожило: четкое предчувствие, что этот человек  сыграет  какую-то
дурную роль в моей жизни. И что лучше бы этого обеда не было вовсе.

Глава 9. РЕАНИМАЦИЯ.

   Для того  чтобы  реанимироваться,  Кремлю  для  начала  потребовалось
самому осознать свою собственную клиническую смерть.
   В самом начале весны 1999 года  я  четко  поняла,  что  такой  момент
настал: в гости к Маше Слоним на Тверскую, 4, где собиралась наша Хартия
журналистов, пришел тогдашний  замглавы  кремлевской  администрации  (то
есть номинально - второе лицо в Кремле) Олег Сысуев и  сделал  следующее
признание:
   - По сути, Кремлю сейчас осталось только выбрать, кому именно сдаться
- Лужку или Примусу. Я лично считаю, что уж лучше - Лужку, потому что он
посовременнее. Когда с ним наедине беседуешь, то местами он - ну  просто
Чубайс! И самое главное - он может гарантировать  Борису  Николасвичу  и
Семье неприкосновенность...
   Это уже действительно была клиника.  Чтобы  выводить  себя  из  этого
состояния,   президентской   администрации   пришлось    собственноручно
применять  к  себе  жесткую  интенсивную  терапию.  Но   употреблявшиеся
медицинские средства иногда, как водится, вызывали у властного организма
вполне объяснимый эффект, галлюцинации и бредовые  видения  сменялись  в
тот год, как в калейдоскопе, с бешеной скоростью.
   Первым, и самым кошмарным, видением был Президент Примаков. Но страна
сморгнула, сменила анаболики и тут же увидела другой кошмар: Президент -
Лужков. Потом, когда отходила заморозка, мимолетным, светлым, прозрачным
бредом промелькнул Степашин - Президент.
   Понять, насколько  инженеры  кремлевского  счастья  в  тот  момент  в
буквальном  смысле  слова  были  как  под  кайфом,  можно  по   эпизоду,
рассказанному   мне   тогдашним    гендиректором    Коммерсанта    Леней
Милославским:
   -  Прихожу  в  больницу  навещать  Бориса  Абрамыча,  который   болел
гепатитом. А Березовский мне, весь желтый, с  больничной  койки  кричит:
Мне срочно нужна Родина-Мать! Найди  мне  хорошую  Родину-Мать!  Ну-у-у,
думаю, с приездом... Чего-то здесь нашему Абрамычу  вкололи  лишка...  А
оказалось, что Березовский  прямо  там,  на  больничной  койке  создавал
партию Единство и подыскивал в первую тройку  помимо  Шойгу  и  Карелина
какое-нибудь эпическое женское лицо...
   В результате, когда властный организм, наконец, вышел из  клинической
смерти и слегка отошел от наркоза, то быстро обнаружил,  что  весь  этот
его  коллективный  наркотический  сон  разума  все-таки  успел  породить
чудовище.

Волошин починяет примус.

   Самый эффективный  антикризисный  управленец  Кремля  всех  времен  и
народов  Александр  Волошин  возник  как  джинн  из  бутылки.  Во  время
юмашевского правления о существовании Волошина не знал ровным счетом  ни
один кремлевский журналист.
   Лично для меня фамилия Волошин началась с ребуса. В августе 1998 года
за дефолт пришлось  расплатиться  собственным  постом  единственному  (и
самому невинному) чиновнику администрации - Александру Лившицу.
   И Лешка Волин, главный пиарщик Белого  дома,  которого  я  пытала  по
телефону, кто займет теперь место помощника президента по  экономическим
вопросам, загадал мне непростую загадку:
   - На В начинается, на Н кончается - но не Волин!
   Ни одного чиновника в администрации,  подходившего  к  кроссворду  по
буквам, я не знала. Пришлось детально  изучить  телефонный  список  всех
сотрудников  Кремля.  И  тут  на  незаметной  должности  помощник  главы
администрации я и откопала однофамильца коктебельского поэта.
   Я тут же разузнала, что Волошин был связан по бизнесу с  Березовским,
и что с 1995-го по  1997-й  возглавлял  некое  АО  Федеральная  фондовая
корпорация.
   - Ну это примерно то же самое, что ЗАО Российская Федерация! - весело
пояснили мне коллеги из отдела бизнеса.

***

   Немедленно  набрав  номер  загадочного   чиновника,   я   по-деловому
осведомилась у него: во-первых, действительно ли его папу  зовут  редким
именем Сталий, а во-вторых, действительно  ли  в  стране  будут  вводить
лексически модный в те кризисные дни финансовый аттракцион под названием
Currency board (так называемую  валютную  палату  -  стабилизацию  курса
рубля за счет его жесткой привязки к золотовалютному резерву).
   Но по ходу разговора быстро выяснились два  побочных  обстоятельства:
первое, - что  безвестный  кремлевский  экономист  умеет  очаровательно,
стеснительно заикаться, а второе, - что  он  не  умеет  разговаривать  с
журналистами. По крайней мере, - что он не  в  курсе,  что  политическим
журналистам категорически нельзя произносить фразы  вроде  той,  которую
Волошин немедленно выдал мне:
   -  Я  вам  сейчас  все  а-а-бъясню...  Д-е-ело  в  том,  что   теперь
э-э-экономике уже б-более или менее вообще все равно, что  с  ней  будут
делать...

***

   На протяжении всей унылой примаковской  зимы  я  регулярно  бегала  к
Волошину на Старую площадь  на  закрытые  брифинги.  Он  по  пунктам,  с
процентами  и  полупроцентами,   наголову   разбивал   все   утопические
экономические прожекты маслюковского крыла кабинета. А потом с точностью
до  месяца  и  полумесяца  называл  сроки,  в   которые   эти   прожекты
примаковских друзей добьют тот или иной сектор экономики.
   Но  потом  Стальевич  сразу  же  сконфуженно  просил   нас:   Только,
п-п-ожалуйста, на меня не надо ссылаться, ладно?
   Я  все  время  пыталась  заставить  Волошина  перевести  разговор  из
кабинетного теоретизирования в практическую плоскость:
   - Простите, а Ельцин отдает себе отчет во всех  тех  последствиях,  к
которым ведет экономический курс Примакова? И почему президент ничего не
предпринимает против этого? Вы  же  не  в  Академии  наук  работаете,  а
помощником президента!
   Волошин сразу тушевался и смотрел сквозь меня перламутровым взглядом.
***

   Тем не менее хоть какая-то жизнь в то время  теплилась  действительно
только там, в Волошинском антипримаковском подполье  на  Старой  площади
(пару раз мне даже приходилось присутствовать при том, как невменяемый -
по  заверению  остального  руководства  администрации  -  Ельцин  звонил
Волошину, чтобы осведомиться о деталях экономических законов).
   Да  и  внешне  Волошин  смотрелся  точь-в-точь  как  какой-то   герой
белогвардейского  Сопротивления.  По  странной  привычке,  любой  пиджак
Стальевич сразу же превращал в какой-то гусарский китель, нося  его,  не
вдевая рук в рукава, а лишь романтично набрасывая на плечи.
   Впечатляла и особая, медитативная манера  Волошина  курить,  какой  я
больше не встречала ни у кого: он  зажигает  сигарету  и,  разговаривая,
подолгу держит ее вертикально, тремя пальцами снизу  за  фильтр,  пеплом
кверху.
   - Лагерная какая-то манера...  -  рассказывала  я  одному  советскому
диссиденту со стажем.
   - С ума сошла?!  Да  на  зоне  бы  за  такое  убили  -  зря  папиросы
переводить! - парировал он.
   Волошинский  пепел  благодаря  этому  хитрому  приемчику,  постепенно
догорая, не падает  сразу  вниз,  а  откладывается  на  сигарете  ровным
вертикальным столбиком. Но зато потом - уж если  упадет,  так  упадет...
Сразу весь, большой кучей, и прямиком кому-нибудь на юбку или  колготки!
Или,  в  лучшем  случае,  -  на  кремлевский  ковер.  Сколько  раз   мне
приходилось потом во время наших с ним бесед в Кремле  опасливо  следить
краем глаза за этой волошинской  пизанской  башней  и  вежливо  сообщать
главе кремлевской администрации, что сейчас он все прожжет...

***

   Когда Николая Бордюжу, начавшего заигрывать с Примаковым, сменили  на
Волошина, - казалось, что он  -  последняя  кадровая  ошибка  Кремля.  В
смысле - как у сапера.
   Зажатый, стеснительный, камерный и слишком умный для политика человек
с вызывающе нечиновничьей бородкой категорически не подходил по буквам к
вопросу в кремлевском кроссворде Кто спасет Россию.
   Боевое  крещение  на  посту  главы  администрации  -  речь  в  Совете
Федерации с требованием отправить Скуратова в отставку - Волошин  прошел
так, что, пожалуй, ни в Кремле,  ни  во  всей  политической  тусовке  не
осталось ни единого человека, кто бы не поставил на нем жирный крест. Он
так бездарно мямлил что-то с трибуны и так идеально внешне подходил  под
самый ненавидимый скуратовскими  товарищами  стереотип  умного  еврея  с
бородкой, что если бы в здание Сената  на  Большой  Дмитровке  разрешали
проносить тухлые яйца, то больше бы мы Стальевича живьем не увидели.
   Но именно после этого публичного унижения Волошин,  раньше,  казалось
бы, неспособный ни к какой форме  конкуренции,  кроме  интеллектуальной,
похоже,  сам  себя  взял  на  слабо.  Осознав,  что   он   -   последний
неотбракованный продукт кремлевской кадровой эволюции,  бывший  машинист
Волошин раскочегарил в себе такую нечеловеческую волю к победе,  что  до
сих пор, кажется, остановиться не может.

***

   Переломным моментом стал закрытый брифинг, на который Волошин  созвал
в Кремль всех нас, кремлевских журналистов, немедленно по возвращении из
Совета Федерации. Его предшественник  Юмашев  никогда  бы  на  такое  не
решился - просто кишка тонка была. Брифинг был прямым объявлением  войны
Примакову. Глава кремлевской администрации, заикаясь уже не от  робости,
а от ярости, пообещал, что если президентские обидчики  будут  и  дальше
провоцировать   ситуацию,   то   Примакова   и   его    коммунистическое
правительство - ликвидируют, Думу - распустят, а Скуратова - посадят.
   - Вы видели, как Примус (тогдашняя кремлевская кличка Примакова. - Е.
Т.) выполнил  президентское  поручение  выступить  перед  сенаторами  за
отставку Скуратова?! - негодовал Волошин. - Этот иезуит  всю  свою  речь
наполнил проскуратовскими провокациями! Например,  вы  слышали  эти  его
лицемерные  риторические  вопросы:  Усилится  или  ослабеет   борьба   с
коррупцией, если уволить Скуратова?.
   А через полчаса после окончания этого секретного брифинга  распечатка
его стенограммы уже лежала на столе у Примакова. Мне стало известно  это
от коллег, работавших тогда в медиа-империи Гусинского. Это - не  мы,  -
клялись они. - Мы бы так быстро не успели. Наверное, это ИТАР-ТАСС - они
на Примакова работают...
   Тем временем именно на эту несанкционированную  утечку  явно  и  были
рассчитаны все волошинские откровения.
   Кремлевский администратор понял, что при полном отсутствии каких-либо
других, реальных ресурсов единственное оружие, которое  еще  осталось  в
его распоряжении, - это жесткая психическая атака. Понты, короче.
   А меньше чем через три недели, ровно по этому же алгоритму  взять  на
слабо и себя, и своих  противников,  Волошин  принял  решение  отправить
Примакова в отставку.
   - Валя был категорически против. Он все говорил про какие-то народные
протесты и волнения, - рассказывал мне потом наедине  Волошин  с  легкой
снисходительной улыбкой.
   - Татьяна тоже колебалась. А я сказал: Черт возьми! Власть мы или  не
власть?!

Чудеса этикета мадам Степашиной.

   Когда Примакова сменили на Степашина, я как-то  сразу  почувствовала,
что он на посту премьера - не жилец.
   Может быть потому, что примерно за год до  этого  я  откопала  где-то
тему научной работы  Степашина.  Там  было  что-то  про  роль  партийных
органов в противопожарной безопасности. А когда я рассказала об этом  со
страниц  газеты,  Степашин  почему-то  обиделся  и  уныло  (в  смысле  -
безуспешно) пытался не пустить меня на маловажное мероприятие  со  своим
участием на Старой площади.

***

   Но потом, по иронии судьбы,  я  даже  приложила  руку  к  утверждению
Степашина премьером в Думе. Как-то раз, зайдя в Кремль за комментарием к
Андрею Шторху, президентскому референту, я нашла  его  страшно  занятым:
писал  по  совместительству  речь  Степашину   для   выступления   перед
депутатами.
   - Андрюш, брось ты эту фигню - мне с тобой поговорить надо, а времени
в обрез, - приставала я к нему. Шторх взбеленился:
   - Да?! А кто степашинскую речь писать будет? Ты?! Я  уже  второй  час
бьюсь - ничего не получается. Значит  так:  если  тебе  от  меня  что-то
нужно, то сначала бери ручку, садись сюда и пиши! Вон, посмотри сначала,
что я наваял...
   Я прочитала текст, написанный Шторхом, и осталась очень недовольна:
   - Ну кто ж так с депутатами разговаривает...  Мы  хотели  бы  сделать
то-то, мы  надеемся  на  то-то...  Что  за  безвольные  модальности?  Ты
думаешь, после такой речи кто-нибудь его премьером утвердит?!
   Тут уже Шторх совсем вышел из себя:
   - Вот все вы только критиковать горазды! Будь добра, не  критику  мне
тут разводи, а напиши конкретно, что ты предлагаешь! А если не можешь  -
уходи! Ну нету меня вдохновения это писать! Пропади он  вообще  пропадом
со своим премьерством! Все, до свиданья, не  могу  я  ни  о  чем  сейчас
разговаривать!
   Я четко поняла, что если не сделаю сейчас по бартеру того, о чем меня
просит Шторх, то никакой информации от него сегодня вообще не получу.
   Я взяла ручку и начала править текст выступления, внедряя туда  через
слово властные обороты типа Мы можем добиться  этого!...  И  мы  сделаем
это!
   Шторх был в восторге.
   Когда через несколько дней мы с ним вместе сидели в  его  кремлевском
кабинете перед телевизором и наблюдали процедуру  утверждения  Степашина
премьером, Шторх, хитро улыбнувшись, сказал мне:
   - А сейчас - слушай внимат