силить
он выгодное впечатление. - А теперь... теперь... - голос Вали совсем уже
начал срываться, - теперь пишите, если хотите, и дальше, что меня  нужно
уволить... - на этом пассаже Валя уже чуть ли не всхлипнул.
   Теперь он вообще уже походил на слегка недоразвитую девушку,  которая
только что лишилась невинности, - часто  хлопал  ресничками,  говорил  с
романтическими придыханиями и чуть ли не смахивал слезинки.
   Поскольку все люди, хорошо знавшие Валю, характеризовали его мне  как
чрезвычайно хитрого собеседника, мне оставалось лишь сделать вывод,  что
он почему-то был уверен: этот образ должен меня растрогать.
   Но, вместо  того  чтобы  утирать  валины  девичьи  слезы,  я  цинично
уточнила, готов ли он все то же самое повторить под диктофон.
   -  Нет,  пожалуйста,  Лена,  вы  не  цитируйте  меня  в   газете!   -
запротестовал Валя. - Может быть, когда-нибудь потом вы напишете о нашей
с вами встрече... в ваших мемуарах.
   И  тут  произошла  катастрофа.  Уже,  правда,  не  в  государственных
масштабах, а в несколько более мелких масштабах юмашевской личности.
   Видимо, от мимолетного упоминания  приятной  ему  писательской  темы,
главный придворный мемуарист  страны  Валя  слегка  расслабился,  как-то
подозрительно быстро пришел в  себя,  перестал  прикидываться  дурочкой,
голос его приобрел уверенные мужские нотки, и он - совершенно неожиданно
для себя самого - сделал признание, разом перечеркнувшее  для  меня  все
его предыдущие двухчасовые откровения:
   - Честно говоря, Лена, я вообще считаю,  что  журналисты  никогда  не
должны знать правду о том, что происходит во власти. Не  говоря  уж  обо
всех простых людях. У каждой газеты должна быть  какая-то  своя  версия,
отдаленно похожая на правду, и этих  разных  версий  должно  быть  очень
много... Но всей правды не должен знать никто!

***

   А вот теперь как раз и настало время объяснить, почему  чуть  выше  я
отказалась      пересказывать      всю       закулисную       хронологию
августовско-сентябрьского кризиса 1998 года, которую мне поведал  в  тот
день  Валя.  Дело   в   том,   что   когда   после   выхода   последней,
постпрезидентской  книги  Бориса  Ельцина   Президентский   марафон,   я
заглянула в главу Рублевая катастрофа, а потом Осеннее обострение, то  с
изумлением  опознала  практически  слово  в  слово   все   то,   что   я
застенографировала в своем дневнике после тогдашних посиделок с Валей.
   Так что нетрудно  было  догадаться,  что  блюдо,  которым  попотчевал
любопытствующую  общественность  любимый  ельцинский  зять  и  мемуарист
Юмашев, - было тоже всего лишь навсего очередной из  его  многочисленных
версий. (Кстати, и то, что  во  время  нашей  встречи  Юмашев  отказался
говорить со мной про Связьинвест, тоже, по всей видимости, было  связано
с тем, что к тому моменту никакую удобоваримую версию для  меня  он  еще
изготовить не успел.)

***

   Но еще один индикатор юмашевской честности оставался мне  на  десерт.
Когда мы уже начали с ним, было, прощаться и Валя клятвенно пообещал мне
впредь хорошенько заботиться о стране, а к весне  1999-го  года  создать
новое  правительство  реформаторов,  в   комнату   беззвучно   впорхнула
секретарша и, не проронив ни  слова,  по  доброй  кремлевской  традиции,
вручила Юмашеву какой-то огрызок бумажки с карандашной пометкой.
   Прочитав ее, он напрягся и обратился ко мне:
   - Знаете, ко мне вот сейчас пришли Чубайс с Немцовым...  Но  я  очень
хотел бы еще с вами поговорить! Мне так неудобно просить вас,  -  но  не
могли бы  вы  пару  минут  посидеть  у  меня  в  приемной,  а  потом  мы
продолжим?
   Когда я вернулась, Юмашев был необычайно возбужден:
   - Вот вы меня все время ругаете, Лена, а ребята  вот  сейчас  пришли,
обняли меня, расцеловали и сказали: Спасибо тебе, Валя, за  то,  что  ты
все так хорошо разрулил! Ты просто спас страну!
   К несчастью для Юмашева получилось так, что ребята, выйдя от него, не
уехали сразу, а решили, видимо, зайти еще и к  Тане  Дьяченко.  Поэтому,
когда я окончательно распрощалась с Валей,  то  как  раз  столкнулась  с
парочкой уволенных младореформаторов у лифта.
   И, разумеется, не удержалась от соблазна спросить:
   - А правда, что вы сейчас Юмашева целовали и благодарили за  спасение
страны?
   Молодецкий хохот Немцова сотряс стены первого корпуса:
   - Трегубова, ну скажи, мы что - с Чубайсом похожи на извращенцев?!

***

   Я ехала домой и недоумевала: ну зачем Юмашеву понадобилось вылить  на
меня весь этот ушат вранья? Неужели он рассчитывал, что благодаря  этому
я вдруг превращусь в кремлевского соловья? Или, чего доброго,  -  в  его
личного соловья, прославляющего из статьи в статью ум, честь  и  совесть
кремлевской администрации?
   Вскоре загадка стала еще более интригующей. Едва я переступила  порог
своей квартиры,  мой  домашний  телефон  начал  разрываться:  секретарша
Юмашева просила меня еще раз переговорить с Валентином Борисовичем, Валя
брал трубку, говорил два слова, потом извинялся (Ой, Лена,  ко  мне  тут
пришли, мы можем связаться с вами чуть-чуть позже?), и  через  несколько
минут повторялось все то же самое.
   В конце концов он все-таки улучил какие-то две минуты и выпалил мне в
трубку:
   - Лена, я просто хочу вам  сказать,  что  только  что,  после  вашего
ухода, я уволил Сергея Ястржембского с поста пресс-секретаря президента.
Понимаете, я хочу вам признаться, что когда вы были у меня, я уже  знал,
что я это сделаю, но я вам не сказал. Потому что я еще в тот  момент  не
сообщил это самому Сергею. Я хочу вам объяснить, почему я это сделал.  Я
просто хочу, чтобы вы меня поняли! Дело в том, что Сергей превратился  в
слишком самостоятельную фигуру. И к  нему  многие  стали  прислушиваться
внутри администрации. Понимаете? Он стал, по сути, вторым центром власти
в администрации. И я не мог дальше  терпеть  такое  положение!  Вы  меня
понимаете?...

***

   Я подумала:  сейчас  -  суббота.  Валя  прекрасно  понимает,  что  до
вторника я все равно  никак  не  смогу  использовать  эту  информацию  в
газете. Зачем же он тогда названивает мне и как будто оправдывается?
   И тут до меня дошло! Видимо, Валя в  тот  момент  все-таки  прекрасно
понимал цену всем своим поступкам. И своим словам -  тоже.  А  поскольку
никто из его приближенных не смел ему высказать всего этого в лицо,  то,
прочитав обвинения в моей статье, он, как это ни смешно, решил,  видимо,
выбрать меня на должность своей совести. Что, в принципе-то,  похвально:
в конце концов каждый человек имеет право захотеть иметь совесть. Или, в
крайнем случае, заменить ее хоть чем-нибудь.

Ястржембский пишет сакральное имя.

   В понедельник, 14 сентября 1998 года, я пришла в Кремль к  уволенному
Сергею Ястржембскому, который в буквальном смысле паковал вещи.
   -  Ну  что,  вам  он  тоже  про  заговор  рассказывал?  -  с   порога
поинтересовался у  меня  Сережа,  который  уже  откуда-то  знал  о  моей
субботней встрече с Юмашевым.
   Я удивленно переспросила, о чем речь.
   - Ну как же! Валя же выставил  меня  перед  президентом  как  главаря
заговорщиков, агента Лужкова, который чуть ли не готовил захват  власти!
Только вот заговорщиков у него что-то многовато получилось - пол-Кремля!
Все, кроме него самого! Интересно, ему их всех теперь, что ли, увольнять
придется?
   Версия Ястржембского  звучала  куда  более  интригующе,  чем  валина.
Уговорив Ельцина распустить правительство  Кириенко,  Юмашев,  с  подачи
Березовского, уже  имел  в  голове  план  приведения  к  власти  Виктора
Черномырдина.  Татьяна  Дьяченко  по  валиной   просьбе,   ссылаясь   на
критичность  и   безвыходность   ситуации,   уговорила   папу   записать
скандальное телеобращение к нации, которое  было  показано  в  эфире  24
августа,  где  Ельцин  официально   объявлял   тяжеловеса   Черномырдина
действующим президентским преемником.
   Однако когда стало очевидно, что комбинаторы просчитались, и что Дума
Черномырдина не утвердит, глава кремлевской администрации поручил  своим
подчиненным составить  список  возможных  альтернативных  кандидатов  на
премьерский пост.  В  результате  в  этом  знаменитом  списке  оказались
Лужков, Примаков, Шаймиев, Вяхирев и другие. Когда Юмашев  опросил  всех
своих заместителей, какая фигура им кажется наиболее оптимальной с точки
зрения   сохранения   Ельциным   власти,   то   абсолютное   большинство
(Ястржембский, Комиссар, Савостьянов, Орехов, и даже  секретарь  Совбеза
Кокошин) высказались в пользу Лужкова.
   - Сереж, да вы что, с ума сошли?! Ваш Лужков  бы  всем  точно  головы
сразу поотрывал! - перебила я рассказ Ястржембского.
   - Да никому бы он ничего не поотрывал! Мы провели с ним переговоры  -
кстати, заметьте: по личному распоряжению Вали! А  этот  факт  он  потом
тоже преподнес Борису  Николасвичу  как  заговор!  Так  вот,  Лужок  нам
поклялся, что если его  сделают  премьером,  то  он  предоставит  полные
гарантии защиты президенту и его семье. Кроме  того,  он  поклялся,  что
никаких  коммунистов  в  правительстве  не  будет,  никакого   нашествия
московской  группировки  в  Белый  дом  тоже  не  будет,   он   пообещал
сформировать новый кабинет и продолжить рыночные реформы...
   Тут Ястржембский на секундочку замолчал, усмехнулся и уточнил:
   - Знаете, на ваш вопрос про отрывание голов - пожалуй, я  не  прав...
Ну, может быть, парочке деятелей он бы головы и поотрывал... Но не более
того!
   - Кому именно?
   - Ну, БАБу, например... - пробубнил Сережа себе  под  нос.  Пробубнил
еле слышно, но я все равно удивилась, как  это  Ястржембский  не  боится
произносить в кремлевских стенах  общеизвестную  аббревиатуру  инициалов
Березовского. На  суперосторожного  президентского  пресс-секретаря  это
было совсем не похоже. Видимо, подействовала эйфория от отставки,  да  и
терять ему было уже особо нечего.
   Но сразу за этим он заставил меня изумиться еще больше. Достав чистый
листок бумаги, Ястржембский аккуратно  вывел  на  нем  остро  отточенным
кремлевским карандашиком: АБРАМОВИЧ. И пододвинул листок ко мне.
   - Ну вот, может быть, еще и этому деятелю  Лужок  бы  голову  захотел
оторвать, - пояснил уволенный пресс-секретарь.
   Поскольку я  в  тот  момент,  как  и  вся  страна,  пребывала  еще  в
счастливом неведении о мелких деталях семейного  бизнеса,  то  подумала,
что Ястржембский зачем-то  еще  раз  пишет  мне  отчество  Березовского:
Абрамович.
   Я одними губами переспросила:
   - Березовский?
   - Да нет! Вы что, не знаете, кто это?! Поинтересуйтесь...
   - Это что - отчество? - переспросила я, ткнув в бумажку.
   - Да нет, - засмеялся Ястржембский. - Фамилия! На  мою  просьбу  хоть
как-то  пояснить  регалии  незнакомца,   Сергей   Владимирович   туманно
процедил:
   - Дело в том, что у этого молодого человека,  -  тут  Ястржембский  с
раздражением мотнул головой в сторону первого корпуса, явно  намекая  на
Юмашева, - есть один большой  недостаток:  у  него  напрочь  отсутствует
собственное мнение! Он  -  типичный  разводчик.  Он  регулярно  собирает
людей, сажает их за стол,  предлагает  им  поделиться  своими  мнениями,
предложениями, своими вариантами  действий.  А  сам  он  никогда  своего
мнения не высказывает. Потому что у него его нет  вообще!  За  ним  есть
другие люди, которые за него все решают...
   Тут Ястржембский еще раз взял свое наглядное пособие - то  есть,  тот
же самый листочек - и напротив слова АБРАМОВИЧ жирно вывел  обломавшимся
карандашом № 1. Потом перевернул листочек, написал слово БАБ и нацарапал
рядом № 2.
   Теперь уж я  просто-таки  оскорбилась  за  Березовского:  почему  это
первый  номер  в  хит-параде  Ястржембского   достался   не   всенародно
известному серому кардиналу, а какому-то неизвестному типу, у которого и
фамилии-то своей нет, а только отчество Березовского?! Странность  такой
иерархии усугублялась еще и тем,  что  аббревиатура  БАБ  оказалась  для
Ястржембского  все-таки  произносимой  в  кремлевских  стенах,   а   вот
Абрамович  он  осмелился  только  написать  на   бумажке.   Листочек   с
непроизносимым тайным именем был мной у Ястржембского изъят и  аккуратно
спрятан в кармане для проведения дальнейшего расследования.

***

   Расследование было проведено всего через пару дней: в  гости  к  моей
подруге приехал человек, близко  знакомый  с  Березовским.  И  я  решила
попросту спросить у него: Кто  такой  Абрамович?  Человек  этот  так  же
запросто ответил: Да  не  обращай  внимания!  Этот  мальчишка  -  просто
кошелек Березовского. Он в политике вообще ничего не  петрит,  а  просто
сидит  в  Сибнефти  и  считает  деньги  БАБа.  Вряд  ли  мой  собеседник
предполагал, что в тот момент, когда я  стану  описывать  в  книге  этот
эпизод, Березовский будет уже давно в политэмиграции,  а  вот  мальчишка
Абрамович,  которого  Ястржембский  тогда  прозорливо  наградил  номером
первым, продолжит рулить и при путинском дворе.

***

   Тем временем в  сентябре  1998-го  заправская  кремлевская  Шахразада
Ястржембский все продолжал рассказывать мне кремлевскую сказку:
   - ...Поэтому все прекрасно  понимали,  что  из-за  БАБа  Валя  трупом
ляжет, но не даст сделать Лужка премьером. Когда ЧВС (Черномырдин Виктор
Степанович. - Е. Т.)  провалился  в  Думе  во  второй  раз,  Валя  начал
лоббировать третье внесение  той  же  кандидатуры!  А  знаете,  что  они
планировали сделать? У Вали уже был готов запасной план: Дума  в  третий
раз отказывается утвердить ЧВС, президент,  по  Конституции,  распускает
Думу, и в этот момент Валя убеждает Бориса Николасвича назначить  указом
на пост премьера уже не ЧВС, а  генерала  Лебедя  -  потому  что  тогда,
возможно, пришлось бы уже вводить чрезвычайное положение  и  понадобился
бы военный... (Кстати, версию о Лебеде позже  подтверждал  в  беседе  со
мной и красноярский предприниматель Анатолий Быков, уверявший меня,  что
Березовский  приезжал  к  нему   в   Красноярск   просить   миллион   на
президентскую предвыборную компанию Лебедя. - Е. Т.)
   - А вы все это Ельцину не пробовали рассказывать? -  поинтересовалась
я у Ястржембского.
   - Ну почему же - пробовал... Меня все, не  согласные  с  Валей,  даже
откомандировали к Борису  Николасвичу  на  дачу.  Мы  поехали  вместе  с
Кокошиным, но говорил я. Я убеждал его,  что  вносить  в  Думу  еще  раз
кандидатуру ЧВС, как настаивает Валя, - это самоубийство. Я убеждал  его
в личной преданности Лужка, напомнил ему, что Лужок никогда еще  ни  при
каких обстоятельствах его не предавал...
   - И что Ельцин вам на это ответил?
   - Борис Николасвич со мной согласился внезапно ответил Ястржембский.
   У меня просто глаза на лоб полезли от изумления:
   - Ельцин что, вам так и сказал, что он согласен?!
   - Нет, словами он этого не сказал, потому  что  там  все  время  Валя
где-то рядом маячил... - принялся объяснять отставной пресс-секретарь. -
Но по некоторым признакам я все-таки ясно понял, что Борис Николасвич не
против кандидатуры Лужкова.
   - По каким же таким признакам вы, в  таком  случае,  поняли,  что  он
согласен?!
   - Ну... Президент кивал... - смутился Ястреб. Со мной просто истерика
случилась от хохота:
   - Сережа, вы знаете старый советский анекдот  про  пьяницу,  которого
жена утром находит спящим на коврике за дверью и спрашивает: Что  ж  ты,
когда стучал ночью  в  дверь,  мне  не  ответил,  что  это  ты  -  я  же
спрашивала: Кто там? Вася, это ты? А пьяница ей говорит: А я кивал!
   Видимо, из-за излишних параллелей после этого  анекдота  обоим  стало
как-то неуютно.
   Я с некоторым ужасом произнесла:
   - Сергей Владимирович, вы что,  хотите  сказать,  что  наш  президент
абсолютно  невменяем?  Он  действительно  не   способен   самостоятельно
принимать никакие решения?
   В этот момент те, кто прослушивал  кабинет  Ястржембского,  наверняка
остались им довольны.
   Потому что, даже будучи разжалованным, президентский пресс-секретарь,
со своей традиционной брифинговой бравой выправкой, громко отрапортовал:
   - Как это наш президент недееспособен?  Ведь  в  конце-то  концов  он
сумел принять верное решение!
   Однако параллельно происходил мимический театр  одного  актера.  Лицо
Ястржембского исказилось страдальческой миной, он принялся утвердительно
кивать, подмигивать, хвататься за голову и возводить глаза к небу.
   Я, с еще большим ужасом, переспросила:
   - Он что, вообще ничего не понимает,  что  происходит?  Он  настолько
болен?
   На это Ястржембский, с еще  более  жизнеутверждающими  интонациями  в
голосе,  поведал  мне  о  небывало  светлом  рассудке   президента.   Но
одновременно он очень  выразительно  несколько  раз  похлопал  рукой  по
сердцу.
   Я,  перейдя  на  такой  же  язык  пантомимы,   еще   раз   настойчиво
осведомилась о рассудке президента, поднеся указательный палец к виску.
   Но Ястржембский помотал головой, жестами дав понять, что с мозгами  у
президента все более или менее, но еще раз приложил руку к сердцу.
   На  такие  откровения  по-военному  верный  Ельцину  Ястржембский  не
решался  даже  после  чудовищного  скандального   выступления   больного
президента в Стокгольме в декабре 1997 года, которое мы пережили  с  ним
вместе.

***

   После сеанса  этой  информационной  пантомимы  я  осведомилась,  куда
теперь Ястржембский намерен податься:
   - К своему Лужку, небось, пойдете работать?
   - Ну почему к своему?! - чуть  не  плача  взмолился  Ястржембский.  -
Леночка, ну поверьте же: он такой же мой, как и ваш! Бред  это  все  про
заговор!
   И в эту секунду я четко поняла: действительно бред.  Поэтому-то  Валя
мне про заговор даже и не заикнулся, когда объяснял  причину  увольнения
пресс-секретаря.
   Было еще одно доказательство: уволив  Ястржембского,  Юмашев  тут  же
предложил ему в качестве отступного должность посла  на  выбор  в  любом
месте мира - например в Париже.  Крайне  нелогично  было  бы  предлагать
какую-либо компенсацию изменнику и заговорщику.
   Запредельная бездарность Юмашева как  политика  просто-таки  поражала
воображение. Он был в политике прямо каким-то  волшебником-двоечником  с
испорченной волшебной палочкой: все самые  выгодные  исторические  шансы
Валя раз за  разом  превращал  в  тупиковые  ситуации,  а  самых  верных
сторонников умудрялся переплавлять в смертельных врагов.
   Я уж не говорю о мелком просчете с несчастным Ястржембским:  в  конце
концов, даже и в стане врага он  не  представлял  для  Кремля  такой  уж
сильной угрозы, поскольку  самостоятельным  политиком  стать  так  и  не
решился,  а  позолота  отсвета  от  харизмы  Ельцина   довольно   быстро
пообтерлась.
   Куда более роковой ошибкой Юмашева стало  то,  что  именно  тогда,  в
сентябре 1998 года, Валя собственными руками  изготовил  из  московского
мэра политического противника президента  и  предопределил  неизбежность
войны не на жизнь, а на смерть, которую всего полгода  спустя  Лужков  в
тандеме с Примаковым развязали против режима Ельцина, войны,  в  которой
ельцинской Семье  лишь  чудом  удалось  выжить,  при  этом  заплатив  за
собственное выживание чудовищно большую цену: сдав страну  на  попечение
самодельному, наспех изготовленному, квазидиктатору Путину,  отменившему
огромную часть политических завоеваний президента Ельцина.

Кремлевский полтергейст.

   Моя дружба  с  Юмашевым  сильно  подпортила  мне  отношения  со  всем
кремлевским пулом. О том, что мы с ним встречались, на следующий же день
загадочным образом проведали многие мои коллеги-журналисты. Это  вызвало
у них приступ нездоровой ревности.
   Через два дня, когда я сидела на Тверской в гостях  у  Слоним,  зашла
Танька Малкина из Времени Новостей и в сердцах выпалила:
   - Трегубова, ну ведь это уже просто несправедливо! Знаешь,  например,
как  Тимакова  переживает!  (Наталья  Тимакова  в  тот  момент  являлась
кремлевским  корреспондентом  газеты  Коммерсантъ,  а  теперь  руководит
пресс-