е  решился  написать   о   произошедшем,   а   Центральное
телевидение,  как  мне  потом  рассказали  в   Москве,   по   загадочным
техническим причинам вело  трансляцию  из  Исаакия  довольно  сбивчиво).
Оставшаяся же моя половина на чем свет проклинала первую: к  черту  весь
этот профессиональный долг, ну почему я не плюнула на все  и  просто  не
пошла в обычный храм?!

***

   Я с трудом выбралась из Исаакиевского собора сквозь толпу,  жаждавшую
лицезреть своего президента, и мрачно побрела разговляться  в  ближайший
ресторан.

Приходько с приборчиком.

   Из достоверных источников, близких к президенту, уже давно известно у
каждого кремлевского чиновника аккуратно вживлен в тело  один  маленький
приборчик. Совсем  не  тот,  о  котором  вы  подумали.  Я  имею  в  виду
индикатор, который моментально улавливает малейшие изменения  климата  в
кремлевском застенке.
   И когда те же самые чиновники, которые в ельцинские времена изо  всех
сил рядились ко мне  в  друзья,  при  Путине,  едва  уловив  этим  своим
приборчиком запах травли, присоединялись к общей стае и набрасывались на
меня, - надо признаться, впечатление они производили довольно тяжелое.
   Глупо, конечно, было из-за них расстраиваться: одно дело  -  люди,  и
совсем другое дело - чиновники. Да еще и с приборчиками. Но я-то ведь  -
не чиновник. Поэтому и переживала.
   Ровно так случилось  и  с  Сергеем  Приходько  -  заместителем  главы
администрации   по   международным   вопросам.   Формально   -   главным
внешнеполитическим стратегом Кремля.
   Приходько, прежде из кожи вон вылезавший, чтобы добиться от меня хотя
бы приятельских отношений, едва прослышав о коллективной травле, которую
мне устроила пресс-служба президента, повел себя в строгом  соответствии
с показаниями своего приборчика.
   Во время первого президентского  турне  Путина  по  Средней  Азии,  в
городе Ташкенте, в резиденции Ислама Каримова с красноречивым  названием
Дурмень, я, как обычно, подошла к Приходько за комментарием.
   Однако ответ, который  я  услышала,  был  довольно  нестандартен  для
высокопоставленного государственного чиновника:
   - Знаете, Лена, как с женщиной я бы с вами с удовольствием пообщался.
А среди журналистов у меня есть гораздо  более  интересные  собеседники,
чем корреспонденты газеты Березовского.
   В этот момент я заметила, что рядом с Приходько стоял как раз один из
таких  более  интересных  собеседников   -   корреспондент   официозного
агентства Интерфакс.
   Я  чудовищным  усилием  воли  сдержалась,  чтобы  не  дать  Приходько
пощечину. Неудобно, - думаю, - резиденция президента  все-таки.  Хоть  и
узбекского.
   Не сказав ему больше ни слова, я развернулась и ушла. Но когда  вошла
в свой гостиничный номер, то  почувствовала,  что  статью  писать  не  в
состоянии.
   Вспомнив кремлевский негласный инструктаж (В Средней  Азии  в  отелях
всегда все прослушивается), я, опытный кремлевский диггер, выскочила  на
улицу, села на лавочку под южной акацией  у  подножья  своего  шикарного
пятизвездного отеля, позвонила по мобиле маме в Москву  и  расплакалась,
как пятнадцатилетняя девочка:
   - Мамочка, ну что же это за вурдалаки?! Ну как они  смеют  надо  мной
так издеваться?! Какой-то жалкий кремлевский потаскун  смеет  оскорблять
меня при всех, точно зная, что по морде я ему там дать постесняюсь!
   Мама на том конце трубки плакала вместе со мной, умоляя меня  плюнуть
на все и уйти из Кремля.
   Но уже через минуту я взяла себя в руки, поняв, что пощечина все-таки
найдет героя. Но - в виде статьи.
   Каюсь: это был единственный случай  в  моей  журналистской  практике,
когда я использовала газету как орудие личной мести. Объясню, что мне  в
этом помогло. В эту поездку по ближнему зарубежью Путин впервые  взял  с
собой своего помощника Ястржембского, поручив ему координировать  борьбу
с  международным  терроризмом  и  исламским  экстремизмом.   При   живом
Приходько это выглядело достаточно подозрительно. Одновременно мне  было
известно, что в Кремле уже начинают поговаривать, что новому,  физически
дееспособному президенту Путину в отличие от  ограниченно  дееспособного
Ельцина  нужна  новая  внешняя  политика.  Мои  кремлевские  собеседники
сетовали также на то, что Сергей Приходько, который всегда являлся  лишь
проводником   устаревших    советских    внешнеполитических    концепций
российского МИДа, уже не поспевает за новым президентом.
   Не исказив в своей ташкентской  статье  ни  одного  из  перечисленных
фактов,  я  просто  навела   на   них   крупную   лупу.   В   результате
интертекстуально вышло так, будто Сергея Приходько вот-вот уволят.

***

   Внешний курс, который отечественный МИД при посредничестве  Приходько
предложил  Путину  в  первые  месяцы  его  президентства,  действительно
приносил президенту один провал за другим. В этом курсе  не  было  ровно
никаких  осмысленных  идей,  а  лишь  один-единственный,  доставшийся  в
наследство   еще   с   коммунистических   времен,   дешевый    приемчик:
шантажировать Запад своей дружбой с одиозными режимами. Причем сам Путин
тоже явно не имел ничего против того,  чтобы  поднять  это  выпавшее  из
ослабевших  рук  Ельцина  переходящее  красное  знамя.  Позднее   новому
российскому президенту удалось крайне выгодно  продать  отказ  от  этого
традиционного шантажа, когда после терактов 11 сентября в США он стал на
сторону США. В плату  за  этот  неожиданный  расчетливый  цивилизованный
выбор  Путина  Запад  теперь,  кажется,  на  много  лет  вперед  выписал
российскому президенту индульгенцию и на все будущие зачистки в Чечне, и
на уничтожение в России независимых от государства СМИ.
   Но в 2000-м, после президентских выборов,  путинская  дипломатия  все
еще представляла собой нехитрую советскую эпическую статую  Фак  Западу.
Первой же страной, которую Путин демонстративно посетил сразу  же  после
своего избрания  президентом,  стала  Белоруссия.  Иначе  как  демарш  в
отместку за жесткую международную критику войны в Чечне расценить  этого
не мог ни один из зарубежных аналитиков. В последующие три месяца  Путин
еще трижды публично братался с белорусским диктатором Лукашенко  и  даже
пообещал, что вскоре у  России  и  Белоруссии  будет  единая  внешняя  и
внутренняя политика. При том, что Лукашенко уже тогда ни одна  уважающая
себя  международная  организация  к  себе  на  порог  не  пускала,  было
очевидно,  что  если  Путин  и  дальше,  с  подачи  Смоленской  площади,
продолжит двигаться по этой скользкой дорожке, то очень  скоро  разделит
судьбу своего белорусского  дружка  и  заведет  Россию  в  международную
изоляцию.

***

   А уж попытка Путина, по  совету  МИДа,  сразу  же  после  инаугурации
обновить традиционные центрально-азиатские связи и вовсе закончилась для
российского президента международным позором.  В  столице  Туркменистана
Ашхабаде старый партийный пахан Сапармурат Ниязов так опустил  гэбэшного
салагу Путина, что у того наверняка навсегда отбило охоту возвращаться в
этот город. Эффектно разводя  пальцами  в  громадных  золотых  перстнях,
Туркменбаши Ниязов заставлял Путина шестерить, как мальчика:
   - Да вы садитесь, присаживайтесь! И тут же:
   - Да вы встаньте!
   А уж когда Путин, начав выступать перед  туркменским  партхозактивом,
попросил всех простить, если выйдет нескладно, Отец Всех Туркмен и вовсе
расценил это как откровенную слабину нового  русского  баши  и  публично
отымел гостя в лучших традициях:
   - Вы не обращайте внимания, что он так выступал... Это -  не  потому,
что он - такой... Он просто пока переживает... И мы с ним в дороге долго
были... Но в душе он - прекрасный человек... - с презрительной улыбочкой
объяснил все про Путина своим подданным султан советского типа.
   Путин расстался с Ниязовым просто весь зеленый от злости.
   Но злиться ему было не на кого, кроме как  на  себя  самого  и  своих
любимых внешнеполитических стратегов,  непонятно  зачем  собственноручно
организовавших российскому президенту это публичное унижение.

***

   Но меня потрясло в Ашхабаде  другое:  Подсолнух.  То  есть  огромная,
метров двадцать высотой, статуя Сапармурата Ниязова из  чистого  золота,
возвышающаяся на высоченной башне в центре главной площади  страны.  Как
гордо подчеркивают местные чиновники, внутри статуя тоже - не  полая,  а
полная. А Подсолнухом злые языки прозвали этого золотого  идола  потому,
что с помощью специального механизма золотой  Туркменбаши  круглосуточно
поворачивается лицом к Солнцу и тянет свои широко расставленные руки  по
очереди ко всем жителям страны.
   А уж когда  я  смотрела  на  роскошные,  как  в  персидских  сказках,
президентские дворцы с фонтанами по фасадам, сгруппированные на огромной
площади посреди абсолютно нищего  советского  города  с  хрущобами,  мне
вообще все время хотелось ущипнуть себя, чтобы поверить, что все  это  -
не дикий, причудливый  сон,  навеянный  сорокаградусной  среднеазиатской
жарой Впрочем, ущипнули меня другие. Когда я, ожидая  приезда  Путина  и
Ниязова на этой самой площади, пошла в туалет (в президентский дворец по
малой нужде без президентов, разумеется, не пускали, и пришлось выйти за
оцепление  и  завернуть   в   первое   же   попавшееся   государственное
учреждение), передо  мной  чуть  ли  не  на  колени  бросилась  какая-то
несчастная русская девушка:
   - Я вас умоляю, помогите мне уехать из этой страны! Нас здесь убивают
как кур, как только  кто-то  высовывает  голову.  Работы  нет,  живем  в
нищете, а уехать из страны мы не можем. Вы разве не  знаете  -  они  нам
даже не дают загранпаспортов! Мы здесь как крепостные! И моих родных  из
Москвы сюда не впускают, визу не дают. Скажите Путину!
   Я поняла, что девушка увидела  на  мне  бэджик  российской  прессы  и
поэтому подумала, что я чем-то смогу помочь.
   Но в этот самый момент возле нас, словно джинн из бутылки,  появилась
эсэсовского вида восточная женщина  в  штатском,  и  моя  собеседница  в
мановение ока отскочила от меня, истерически прошептав:
   - Сделайте вид, что я с вами ни о чем не  разговаривала.  Прошу  вас!
Иначе они меня убьют!
   Это были последние слова, которые я от нее услышала.  Девушка  спешно
удалилась за угол. А следом за ней - та азиатская эсэсовка в штатском. А
я с гадким  чувством  собственной  беспомощности  вернулась  назад,  под
Подсолнух, на президентскую площадь, в персидско-советскую сказку.

***

   Вот в таком антураже, в одном из  президентских  дворцов  Сапармурата
Ниязова, мы и объяснились с  Приходько  после  выхода  моей  статьи.  Я,
разумеется, не желала с ним больше разговаривать.
   Но он, при большом скоплении прессы, подбежал ко  мне  и  возбужденно
затараторил:
   - Лена! Я никогда в жизни не читал большей ерунды, чем в  сегодняшней
вашей статье! С чего вы взяли, что меня могут уволить?!
   - А я никогда в жизни не слышала большей мерзости,  чем  то,  что  вы
посмели произнести мне вчера, - спокойно возразила я и ушла.
   Вопреки  всем  канонам  официозного  жанра  за  мной  вслед   побежал
корреспондент ИТАР-ТАСС и выпалил:
   - Какая ты молодец! Они действительно совсем уже распоясались!
   Почему-то в эту минуту я  почувствовала,  что  своей  статьей  заодно
отомстила Приходько  еще  и  за  ту  несчастную  бесправную  ашхабадскую
девушку,  с  президентом  которой  кремлевский  стратег  почему-то  счел
лестным для Путина покрасоваться перед телекамерами.

Тяжелая шапка Чубайса.

   Как  же  я  радовалась,  когда  в  этом  зловонном,   густонаселенном
кремлевском подземелье внезапно находила своих! В смысле - не  мутантов,
а таких же, как я, диггеров.
   Как легко было заметить из предыдущих глав,  замаскированные  мутанты
преобладали не только среди политиков, но даже и  среди  журналистов,  -
что особенно давило на беззащитную человеческую психику.
   Но однажды, к несказанной радости, я  совершила  небывалое  открытие:
обнаружила совершенно обратный  биологический  вид  среди  чиновников  -
диггера, замаскированного под мутанта.
   Тут я, конечно, нарушаю главное правило диггеров: своих не  выдавать.
Но в данном случае, деконспирация  оправдана.  К  сожалению,  по  вполне
трагической причине, которую я объясню чуть позже.

***

   Сначала   представьте   себе   следующую   сценку.   Город   Иркутск.
Обледеневшая взлетная  полоса.  На  улице  -20°  и  уже  почти  ночь.  А
несчастная обмороженная стайка журналистов кремлевского пула  торчит  на
снегу уже минут  сорок  в  ожидании  прилета  президента.  На  одном  из
журналистов нет шапки, и  с  каждой  минутой  он  все  больше  и  больше
становится похож на генерала Карбышева. А  когда  президентский  самолет
наконец приземляется, из всей толпы чиновников,  трусцой  пробегающих  в
теплое здание аэропорта, только один человек замечает этого Карбышева. И
не просто замечает, а подходит и насильно надевает  на  журналиста  свою
собственную меховую шапку, чтобы согреть его.
   Правдоподобно звучит? По-моему, - явный бред.
   Тем не менее в роли генерала Карбышева была я, а в роли  чиновника  -
Анатолий Чубайс.

***

   К тому моменту,  как  я  открыла  этот  странный  подвид  кремлевской
аномалии, мы были  с  Чубайсом  едва  знакомы.  Впервые  я  нос  к  носу
столкнулась с ним за два года до этого, в Кремле, в начале  1998-го,  во
время процедуры с красноречивым названием Послание президента. В тот раз
президент Ельцин посылал куда подальше как раз Чубайса и его реформы.  Я
обнаружила   Анатолия   Борисовича   на   парадной   лестнице   Большого
кремлевского дворца, пытавшегося выбраться из-под груды журналистов.
   -  Господин  Чубайс,  какой  смысл  вы  видите  в  своем   дальнейшем
пребывании в кабинете, если все основные ваши  проекты,  как,  например,
открытые залоговые аукционы по продаже госсобственности,  заморожены?  -
добивал его кто-то из корреспондентов.
   И тут, взглянув на Чубайса вблизи, я обнаружила, что он - не поверите
- КРАСНЕЕТ от волнения. Просто весь, от кончика  носа  до  кончика  ушей
покрывается огромными нервными бордовыми пятнами. Это был явный  прокол.
Мутанты так не делают. Нетипичный для них родовой признак.

***

   А чуть позже, в середине 1999 года, Чубайс по неосторожности засветил
нетипичные для чиновника-мутанта черты даже на нашей с  ним  фотографии,
опубликованной в газете Коммерсанть под  интервью.  (Снимок  сделал  его
пресс-секретарь, Андрей  Трапезников,  в  тот  момент,  когда  я  сидела
беседовала с Чубайсом на борту самолета РАО ЕЭС.)
   Фотография  неожиданно  спровоцировала  бурю   эмоций   в   тогдашней
политической элите.
   Главному редактору  Коммерсанта  Рафу  Шакирову  немедленно  позвонил
заклятый враг Чубайса Игорь Малашенко и потребовал:
   - Я хочу срочно дать интервью вашей газете. Только  с  условием,  что
придет та Трегубова, которая брала интервью у Чубайса. (С  Малашенко  мы
до этого вообще не были знакомы лично.)
   Дав мне интервью, Малашенко вышел из своего кабинета провожать меня к
лифту и признался:
   - Честно говоря, Лена, мне просто хотелось вас увидеть  и  убедиться,
что вы - существуете. Дело в том, что один человек, ну... скажем так,  -
наш общий  с  Чубайсом  знакомый,  когда  увидел  вас  рядом  с  ним  на
фотографии, сказал: Да это же его жена, Маша! Я ему  говорю:  Какая  это
тебе Маша?! Это - реально существующая журналистка! Ты что,  совсем  уже
обалдел?! Ну в общем, мы с ним и поспорили...
   Меня такое сравнение не  слишком  сильно  обидело,  потому  что  жена
Чубайса Марья Давыдовна - очень красивая женщина.
   И тут, на  прощанье,  Малашенко,  отличающийся  железными  нервами  и
холодным,  логическим  стилем  общения,  с  какой-то   легкой   завистью
процедил:
   - Никогда до этой фотографии не видел  Толика,  смущенно  ковыряющего
пальцем стол...

***

   Вот, собственно, и все, что до иркутской поездки в начале  2000  года
связывало меня с Чубайсом. Мы ни разу до этого не сказали друг другу  ни
слова не по работе. И отдавать журналистке  шапку  для  этого  человека,
имеющего стойкую репутацию Железного  Дровосека,  было  явным  признаком
нездоровья. В конце концов, ни два десятка других чиновников и политиков
(знавшие меня ничуть не хуже Чубайса), сопровождавшие тогда  президента,
ни, наконец, сам президент ничего подобного не сделали.
   Впрочем, вскоре в Москве мой приятель-мутант Леша Волин, шутки  ради,
показал мне в своем компьютере старинный файл  времен  администраторства
Чубайса в Кремле - и там оказались подозрительно знакомые пиар-советы по
очеловечиванию  имиджа  АБЧ  (так  Чубайса   сокращали   во   внутренней
кремлевской тусовке). Среди прочих пунктов  данной  инструкции  значился
следующий: почаще проявлять заботу о  журналистах,  интересоваться,  как
они доехали, есть ли у них транспорт, в поездках  спрашивать,  накормили
ли их, не холодно ли им, и так далее...
   Подпункта предлагать журналистам свою шапку там вроде бы не было.  Но
я тем не менее сразу успокоилась. Померещилось, - думаю. АБЧ - такой  же
мутант. Только специальный, давно известный науке подвид: с человеческим
лицом.
   Но, на всякий случай, я все-таки решила  провести  над  Чубайсом  ряд
специфических тестов (их список,  полученный  мною  в  подпольной  школе
диггеров, раскрыть,  увы,  не  могу.  Тексты  инструкций  в  отличие  от
неосмотрительных мутантских пиар-служб  мы,  диггеры,  всегда  сразу  же
съедаем без остатка).
   Но Железный дровосек не кололся.
   Чтобы окончательно отбраковать Чубайса как мутанта - или же  раскрыть
как диггера - оставался последний метод: серебряная пуля.
   Как-то раз, возвращаясь в Москву в президентском  передовом  самолете
из поездки с Путиным, я  приметила  в  уголке  первого  салона  Чубайса,
угрюмо,  даже,  я  бы  сказала,  с  угрозой  глядевшего  в  лицо  своему
собственному лаптопу.  Я  тихонько  села  рядом  с  ним  и  без  всякого
предупреждения стала говорить так, как будто бы он и не мутант вовсе,  а
мой друг. Я рассказала ему о том, что происходит в  кремлевском  пуле...
что происходит в моей жизни... как я безумно хочу снова в Иерусалим...
   До сего момента абсолютно индифферентный, Чубайс на  слове  Иерусалим
встрепенулся, как будто услышал пароль, ожил, кажется, впервые  в  жизни
заметил меня и переспросил:
   - Ой, у вас есть время? Подождите, пожалуйста,  минутку...  Сейчас  я
вам кое-что покажу...
   Он начал быстро что-то искать в  своем  компьютере,  вскрывая  мышкой
разные папки на десктопе, и наконец, с абсолютно  счастливыми,  сияющими
глазами, вытащил какой-то файл.
   - Вот! Вы хотите  в  Иерусалим?  Пожалуйста!  -  и  открыл  мне  свои
иерусалимские фотографии.
   На мелькающих цифровых снимках я смотрела, разумеется, не на Чубайса,
а на землю, оливки, камни за его спиной, такие любимые, такие  тактильно
знакомые, и чуть не плакала. За все эти адские месяцы, которые я провела
в путинском кремлевском пуле, это было самым большим, и уж точно - самым
неожиданным подарком,  который  в  тот  момент  вообще  кто-либо  был  в
состоянии мне сделать.
   - Знаете, это так странно: во мне вообще, кажется, ни капли еврейской
крови нет. Но когда я стояла там, на  Масличной  горе  напротив  Золотых
ворот - помните, там древнее иудейское кладбище?  -  так  вот  я  просто
костями  почувствовала:  это  -  то  место,  где  я   хотела   бы   быть
похоронена...
   Я не признавалась в этом раньше никому. Потому что в словах это глупо
и пафосно. Но Чубайс услышал и понял все так, как никто другой  услышать
и понять не мог.
   Я рассказала ему про  то,  кто  и  зачем  замуровал  в  иерусалимской
городской стене Золотые ворота.  И  про  то,  что  с  Масличной  горы  я
прилетела в Москву с зеленой оливковой ветвью в  клюве,  как  араратский
голубь.  И  Чубайс  опять  все  почувствовал  как  живой.  Вернее,  -  я
почувствовала, что он чувствует.
   Это было чудо. Абсолютно все мои  диггерские  индикаторы  показывали,