и грамма алкоголя (как, впрочем, увы, и  сейчас),  с  благоговением
наблюдала  в  буфете  Большого  Кремлевского  дворца,  как  мои  старшие
товарищи - Володя Корсунский с  Немецкой  волны,  Алик  Бачан  с  Голоса
Америки, Лева Бруни с Радио Франс и примкнувшая  к  ним  фракция  газеты
Сегодня -  с  особым  цинизмом,  прямо  под  звуки  трансляции  из  зала
заседаний, принимали поправки. Сначала принималось по рюмке  за  основу,
через пару минут - уже в первом чтении. А когда все  поправки  были  уже
единогласно приняты, им  приходилось  удаляться  домой  к  Слоним  -  на
парламентские чтения.
   Никогда не забуду, как я в первый раз попросилась к Маше на  выездное
заседание съезда. Мне-то ведь  в  тот  момент  казалось,  что  взрослые,
крутые политические журналисты там, у нее дома,  только  и  делают,  что
дискутируют о ситуации в стране.
   Слоним быстро развеяла мои юношеские иллюзии.
   - А-а! Да ты еще и не пьешь ничего?! Прекрасно! Приходи!  Будет  кому
потом блевоту за пьяными  убирать,  -  цинично  проверила  она  меня  на
прочность.
   - Ничего-о-о! Будет молодежной фракцией! Комсомол! -  подбодрил  меня
Алексей Венедиктов, который, как настоящий педагог, во время съездов  то
и дело подходил и, будто своей ученице, ласково вздергивал пальцем нос -
для поддержания боевого духа.
   Блевоты у Слоним дома по счастливой случайности не оказалось. Зато  в
изобилии были разбросаны экскременты.
   - Мария Ильинична, там у вас в комнате  на  полу  кто-то  накакал,  -
уважительным тактичным шепотом сообщала я Маше на ухо.
   - Остается надеяться, что не  гости,  -  хладнокровно  комментировала
Слоним.
   Кроме гостей, нагадить на пол, конечно же, было много кому: в доме  у
Слоним всегда находились штуки  две-три  приблудных  собаки  (сейчас,  с
переездом  Маши  за  город,  амплитуда  колебания  собачьего   поголовья
возросла до пяти-семи штук и оказалась щедро разбавлена конем  Пушкиным,
павлином Кузей и его полигамной многодетной семьей, а также безвестными,
но красивыми крылатыми и водоплавающими гадами, породу которых я назвать
затрудняюсь).
   Среди обитателей же первого,  московского  Машкиного  ковчега  был  и
легендарный Палыч - дворовый пес, названный так в  честь  Антона  Палыча
Чехова - потому что его, умирающего  от  чумки,  провез  контрабандой  в
поезде с гастролей из Ялты и  вылечил  Машин  муж,  актер  МХАТа  Сергей
Шкаликов, Шкала.
   Но на Палыча в тот раз грешили зря. Потому  что  когда  я  полезла  в
морозильник, чтобы достать лед, то обнаружила там, внутри,  подо  льдом,
все ту же самую замороженную  какашку,  что  раньше  валялась  на  полу.
Оказалось, что это все Шкала. Нет, Серега не накакал, конечно, - но зато
купил искусственные экскременты и подсовывал их нам  везде...  Зато  как
Шкала переводил нас через Майдан на своей гитаре!

***

   Вот  в   такую,   сумасшедшую,   квартиру   в   старинном   доме   на
Немировича-Данченко, как ни странно, и стремились  попасть  все  ведущие
политики страны. Дом был замечателен еще и тем, что из кухонного окна по
пожарной лестнице можно было вылезти на крышу, а оттуда, сверху, как  на
ладони было видно Москву. Именно по этой лестнице вместе со мной и парой
коллег, которые были еще в состоянии держаться за поручни,  на  крышу  в
начале 90-х годов лазал известный экономист Андрей Нечаев  (развлекавший
меня по  пути  своим  фирменным,  фамильным  эквилибристским  фокусом  с
нереальным выгибом большого пальца руки), и тогдашний  градоначальник  -
тихий Гавриил  Попов  (вконец  запуганный  фамильярным  обращением  моих
сугубо трезвых коллег дорогой Гаврила!), и прочие  активные  действующие
лица постреволюционной России первого созыва.
   Туда  же,  к  Маше,  поднимался  выпить  водки  с   журналистами   (и
по-отцовски  посочувствовать  мне  -  непьющей)  замечательный  актер  и
потрясающий человек Всеволод  Абдулов,  живший  этажом  ниже.  Время  от
времени заваливались и коллеги Шкалы  по  МХАТу  -  обаятельный  дебошир
Ефремов-младший и талантливая актриса Евгения Добровольская.
   Каждый раз, прилетая из Нью-Йорка, в гости к Маше Слоним спешил зайти
и наш общий американский дядюшка -Алик  Гольдфарб,  всегда  приносивший,
как волхв, один и тот же набор даров: роскошное (как меня уверяло пьющее
большинство) французское  вино  и,  наоборот,  самые  дешевые  советские
рыбные консервы на закуску. Потомственный авантюрист Гольдфарб,  который
во  времена  СССР  даже  родного  папу  умудрился  выгодно  выменять  на
советского шпиона, теперь водил дружбу то с Соросом, то  с  Березовским,
но всегда оставался нашим, готовым в любой момент  показать  всем  своим
приятелям-олигархам  кукиш  в   кармане,   ради   того   чтобы   затеять
какой-нибудь очередной сумасшедший проект в поддержку друзей-журналистов
в России.
   И именно оттуда, с Машкиной колокольни на улице  Немировича-Данченко,
где открывался прекрасный вид на старый центр Москвы, я впервые  свысока
и взглянула на Кремль.
   Некоторые политики - например Егор Гайдар, в  бытность  премьером,  и
Шахрай, в бытность вице-премьером, - просили устроить выездную сессию  у
них в кабинете - потому что охрану их сразу хватал кондратий, как только
она видели, в какую фата-моргану зовут их босса. Тогда  мы  приходили  к
ним сами.  А  Слоним  даже  и  туда,  в  кабинеты  высоких  начальников,
умудрялась пронести с собой частичку своей фиганутой квартиры.
   Однажды она вдруг начала громыхать  по  чиновничьему  столу  каким-то
пакетом:
   - Ой, извините, это у меня там кости гремят...
   У высокопоставленного чиновника вытянулась морда.
   - Ну в смысле - собачьи кости... Ну не собачьи, конечно, - понимаете,
а говяжьи - мне собак кормить надо... - начала оправдываться Слоним.
   Стук Машкиных костей так до сих пор и остается для меня самым  лучшим
камертоном в общении с государственными чиновниками любого ранга.

***

   Вскоре, с приходом новой  политической  эпохи,  состав  наших  гостей
резко  сменился.  По  символическому  совпадению,  переехала   в   новую
квартиру, поближе  к  Кремлю,  и  Маша:  теперь  мы  уже  звали  Татьяну
Дьяченко,  Бориса  Немцова,  Альфреда   Коха,   Михаила   Ходорковского,
Александра Волошина - в дом на Охотном ряду, дверь в  дверь  с  нынешней
Госдумой.
   Работать  в  этой  засвеченной  явочной  квартире  было  уже   просто
невозможно. Как-то раз, когда к нам в гости заявился Немцов (служивший в
тот момент в ельцинском правительстве), я, воспользовавшись тем, что вся
компания еще только рассаживалась и разогревалась аперитивом, быстренько
додиктовывала в редакцию репортаж о перестановках в Кремле по городскому
телефону. И вдруг, безо всякого щелчка, в мой телефонный разговор гладко
вклинился нежный женский голос:
   - Здравствуйте, извините, пожалуйста, что  я  вас  перебиваю,  но  не
могли бы вы позвать к телефону Бориса Ефимовича?
   От такого свинства я просто опешила. Ну,  думаю,  Немцов  совсем  уже
обнаглел! Мало того что он каким-то девушкам наши  телефоны  раздает,  -
так они еще и в телефонные разговоры каким-то хитрым фокусом встревают!
   - Нет, не могла бы позвать! - злобно отрезала я.  -  У  меня  срочный
репортаж, будьте так любезны перезвонить позже.
   - Ой, ради Бога, простите,  не  сердитесь!  -  сбивающимся  смущенным
голоском начала оправдываться девушка. - Дело в том, что  с  ним  срочно
хочет поговорить Борис Николасвич, -  это  из  приемной  президента  вас
беспокоят...

***

   Как-то раз позвали Березовского. В честь  диковинного  гостя  хозяйка
дома даже  наготовила  котлеток:  Ну  он-то  наверняка  есть  не  будет,
побрезгует...  Ну  ничего  нам  больше  достанется...  Этот  прогноз  не
оправдался.  Как  не  оправдался  и  прогноз  других  моих  коллег,  что
Березовский посидит полчаса - и убежит.
   И котлетки почти все  съел.  И  часа  четыре  с  половиной  в  гостях
просидел, уморив разговорами даже самых стойких репортеров. Я в тот день
дежурила в газете и приехала позже всех, часа  через  два  после  начала
встречи. Подхожу к  дому,  уже  даже  и  не  надеясь,  конечно,  застать
Березовского. И тут навстречу мне  из  подъезда  выскакивает  совершенно
осоловевший Пархом  (Сергей  Пархоменко  -  тогдашний  главный  редактор
журнала  Итоги,  по  сути,  уничтоженного  потом   в   ходе   путинского
раскулачивания Гусинского) и на все мои расспросы только в  ужасе  машет
руками:
   - Не-е-е! Никуда он оттуда уже не уйдет!!! Мы все помрем,  а  он  все
говорить и говорить будет...
   Меня же в Березовском больше  всего  поразили  его  длинные,  тонкие,
музыкальные, невероятно чувственные и нервные пальцы,  которыми  он  эти
самые Машкины котлетки тягал  из  мисочки.  Эти  аристократичные  пальцы
категорически не вязались со всем публичным образом этого человека.

***

   Но вот уж  кто  действительно  мог  уморить  нас  беседами,  так  это
Явлинский.  Этого  политика  долго  упрашивать   прийти   в   гости   не
приходилось. Но как  только  его  впускали  в  дом,  он  затягивал  свое
обычное, мерное, нарциссическое соло. И уже примерно на  десятой  минуте
давно знакомой всем  арии  Явлинский  о  Явлинском  с  любовью  мы  тихо
начинали засыпать,  не  похрапывая  только  из  приличия.  Из  всех  его
рассказов мне  запомнился  только  один-единственный  (видимо,  как  раз
потому, что там не было ни слова о нем, любимом)...
   Как-то раз правозащитник Сергей  Адамович  Ковалев  пошел  к  Ельцину
заступаться за арестованных в Белоруссии диссидентов,  которые  устроили
демонстрацию против Лукашенко.
   - Борис Николасвич, позвоните,  пожалуйста,  Лукашенко  и  попросите,
чтобы он  хотя  бы  изменил  студентам  меру  пресечения...  -  попросил
правозащитник (имея в виду, чтобы он хотя бы  до  суда  выпустил  их  из
тюрьмы под подписку о невыезде).
   Ельцин, который всегда относился к Адамычу с уважением, тут  же  снял
трубку и потребовал соединить с Лукашенко:
   - Александр Григорьевич, вот тут  у  меня  Ковалев  сидит,  уважаемый
человек... Знаете, нужно бы изменить меру пресечения вашим  арестованным
демонстрантам!
   И  тут,  как  догадался  Ковалев,  Лукашенко  на  том  конце   трубки
возмущенно переспрашивает: Как это так, изменить меру пресечения?!
   И Ельцин ему начинает объяснять. Но - в меру своего понимания:
   - Ну как-как! Изменить, и все! Например: у кого пять лет -  тому  два
года дать, у кого два года - тому условно...
   По словам Явлинского, услышав это, бедный бывший зэк Ковалев  чуть  в
обморок не упал.

***

   К  этому  времени  неофициальный  Клуб  уже   институализировался   в
серьезную, влиятельную, единственную в стране действительно  независимую
ассоциацию журналистов: Московскую Хартию  журналистов.  Каждый  из  нас
добровольно подписался под правилами, которые он  обязался  выполнять  в
профессии. Хартия гласила, в частности, что журналист не принимает платы
за  свой   труд   от   источников   информации,   лиц   и   организаций,
заинтересованных в обнародовании либо сокрытии его сообщения.
   Кроме того,  каждый  из  нас  поставил  свою  подпись  под  тем,  что
журналист  отстаивает  права  своих  коллег,  соблюдает  законы  честной
конкуренции,   добивается   максимальной   государственной    открытости
государственных структур. А также избегает ситуаций,  когда  он  мог  бы
нанести ущерб личным  или  профессиональным  интересам  своего  коллеги,
соглашаясь  выполнять  его  обязанности  на  условиях,  заведомо   менее
благоприятных в социальном, материальном или моральном плане.
   Именно эти пункты нашей журналистской Декларации прав человека  очень
скоро стали так болезненно актуальны для многих из нас.  Ровно  с  такой
гордой и свободолюбивой цеховой конституцией  мы,  ведущие  политические
журналисты страны, и встретили внезапно  обрушенные  на  нас  олигархами
информационные войны, а потом - путинский разгром негосударственных СМИ.
И в  какой  мере  каждый  из  нас  сдержал  это  добровольное  обещание,
скрепленное подписью, - судить теперь только нам самим.

Турфирма Президент и Компания.

   Кремлевская  школа  привила  мне,  пожалуй,   единственную   полезную
привычку: всегда иметь с собой загранпаспорт и  две  фотографии.  Потому
что по первому зову кремлевского горна нужно было бросать все и  нестись
сломя голову на Старую площадь, в отдел аккредитации -  сдавать  паспорт
на визу.
   При Ельцине эти внезапные звонки означали, что президент опять ожил и
готов к полету. А при Путине - что на Старой площади  опять  закончилась
стопка из 20 моих фотографий, заранее привезенных  туда  всего  за  пару
недель до этого.
   Дедушкины медицинские показатели надежно защищали  журналистский  пул
от всей этой насажденной Путиным бодрой мальчишеской мельтешни туда-сюда
по миру задрав штаны.  Прежде,  из-за  постоянных  ельцинских  болезней,
выездной жанр в жизни кремлевского пула был редок и изыскан.

***

   Помню свой сильнейший эстетический шок от первой зарубежной поездки с
Ельциным: едва  самолет  приземлился  на  заморской  земле,  журналистки
кремлевского пула,  словно  отряд  дрессированных  обезьянок,  в  ту  же
секунду,  как  по  команде,  вытащили  из  похожих  сумочек   совершенно
одинаковые солнечные очки и синхронно нацепили их на себя  как  выездную
униформу.
   Друзья мои! Даю вам три дня на  разграбление  города!  -  кидал  свой
фирменный боевой клич  предводитель  ельцинской  турфирмы  -  колоритный
начальник  отдела  аккредитации  Сергей  Казаков.  К   моменту   приезда
журналистов Сергей Палыч, как он сам нам жаловался, уже неделю  не  щадя
себя, сидел и пил напитки с  хозяевами  отелей,  чтобы  выбить  выгодные
тарифы.
   Кстати, сейчас, при Путине, этот выгодный  кремлевский  туристический
бизнес (обороты которого с тех пор, как нетрудно догадаться, многократно
возросли прямо пропорционально физической активности нового  президента)
и вовсе откровенно отдали на  откуп  специально  назначенной  придворной
туристической фирме - Моско.

***

   Дальнейшая программа журналисткого пула была проста. Сначала на  фоне
чужеземного пейзажа президентские девушки с пристрастием оглядывали друг
друга с ног до головы:
   - Хм, у тебя новые сапоги... Хорошие, только этот каблук уже вышел из
моды.
   - А ты почему опять постриглась не  у  моей  парикмахерши?!  Ты  что,
специально каждый раз уродуешь себя - назло мне?!
   И весь пул в принудительном порядке всегда бывал оповещен, когда одна
из наших коллег начинала вдруг носить трусики стринги.

***

   А  затем  начинался  самый  страшный  и  самый   неотвратимый   пункт
зарубежной программы: коллективный шоппинг,  исключительно  в  контексте
которого и воспринимался дружным кремлевским  коллективом  каждый  новый
город.
   С моей патологической аллергией на культмассовые походы  в  магазины,
отдающие  какими-то  советскими  загранкомандировками,  мне  то  и  дело
приходилось малодушно линять от коллег под любым  удобным  предлогом.  А
иногда - и без оного.
   Как  же  подло,  помню,   однажды   в   Хитроу,   сказав   подружкам:
Сейчас-сейчас... - я метнулась  за  угол  и,  прямо  как  в  старомодных
детективах, нырнула в первый  попавшийся  спасительный  кеб  и  крикнула
водителю: Вперед!

***

   Впрочем, я давно заметила странную закономерность: каждый раз,  когда
во мне вдруг просыпается снобизм к ближним, жизнь моментально заставляет
меня побывать в их шкуре. Ровно так же произошло  и  с  моим  брезгливым
отношением к шопингу. Однажды, еще в университетское время, сидела  я  в
Исторической библиотеке и писала реферат  про  Декамерон  -  и  случайно
встретила там своего бывшего одноклассника Мишу Ламицкого, который бодро
сообщил:
   - Вот только что из Рима вернулся...
   - Ух ты! Понравился Сан-Пьетро? - с завистью спросила я, в тот момент
в Риме побывать еще не успевшая.
   - Да не-е! Ты меня не так поняла! Мы туда с батяней по бизнесу ездили
- кроссовки закупать. А че такое этот Пьетро? Опиши мне, может, я его  и
видел!
   Я еще долго не могла оправиться от этого разговора.
   И вот случилось так, что впервые в жизни в Рим я  приехала  вместе  с
Ельциным. И как назло, из-за своего бытового идиотизма, оказалась  одета
совсем не по погоде: потому что в Москве в феврале было минус десять,  а
в Риме плюс десять. А через несколько часов нужно было ехать в  аэропорт
встречать президента. И первое, что мне пришлось сделать, - это побежать
на знаменитую торговую улицу Via Nationale срочно покупать  себе  легкое
пальто. А оказавшись в бутике, я, именно  из-за  своего  дилетантизма  в
шопинге, безвольно позволила  продавцам-стилистам  начать  примерять  на
меня под это пальто  еще  десять  совершенно  посторонних  предметов.  В
общем, часа через три я, с трудом протискиваясь в дверь, вышла из  этого
бутика  с  двумя  огромными  баулами.  Потратив,  как  потом  оказалась,
абсолютно всю свою зарплату с карточки, которую я так же  безвольно,  не
поинтересовавшись даже ценами, отдала менеджеру магазина для разорения.
   В общем, только добравшись со всеми этими пожитками до своего  отеля,
я вдруг вспомнила, как насмехалась над беднягой Ламицким и его  батяней.
И тут, как не трудно догадаться, трижды пропел петух, и я,  точно  Петр,
восплакавши горько, исшед вон из гостиницы - скорее ловить такси и ехать
в Сан-Пьетро!
   А на обратном пути в Москву, в аэропорту, для смирения гордыни  жизнь
заставила меня еще и примерить на себя роль моих маниакально шопингующих
товарок из кремлевского пула: запихивать обновки было некуда, поэтому  я
так и везла их в тех огромных упаковочных баулах. У  главного  редактора
Эха Москвы  Алексея  Венедиктова,  увидевшего  меня  в  этом  интересном
положении, просто глаза на лоб полезли. Тоном школьного учителя истории,
отловившего прогульщицу, он процедил:
   - Да-а-а... Съездили в Вечный город, называется...

***

   Именно   из-за   того   что   для   мелких   кремлевских   чиновников
загранкомандировки во времена  Ельцина  были  раритетом,  они  старались
выжать из них все что можно, до последней капли.  Журналистов  могли,  к
примеру, щедрым жестом привезти в Бонн за три дня до начала официального
визита Ельцина, а домой  отправить  только  через  сутки  после  отъезда
делегации. Я  не  могла  себе  позволить  бессмысленно  тратить  столько
времени и иногда отказывалась  лететь  тем  рейсом,  билеты  на  который
закупал президентский отдел аккредитации (не на кремлевские, разумеется,
деньги, а на деньги наших редакций). Очень скоро  я  начала  вызывать  у
пресс-службы  легкое  раздражение   неуместным   трудоголизмом,   когда,
прилетая к самому началу  визита  Ельцина  по  самостоятельно  купленным
билетам, я еще и начинала с порога тиранить их:
   - Вы обещали нам привести мидовцев для бэкграунда. Когда?
   - Та-а-ак! Трегубова опять, кажется,  работать  приехала!  Нет  чтобы
дать нам посидеть спокойно пивка попить... - недовольно ворчал  на  меня
на Кельнском саммите  1999  года  Алексей  Алексеевич  Громов  (нынешний
пресс-секретарь  Путина,  работавший  в  то  время  главой  пресс-службы
Ельцина).
   Впрочем, несмотря на мой добровольный секвестр пребывания в  выездном
кремлевском  санатории,  бессмысленного  свободного  времени  все  равно
каждый раз оставалось - хоть ушами ешь.

***

   Из Страсбурга с  саммита  Совета  Европы  я,  например,  даже  успела
слетать на ночь в Париж - полакомиться  горячими  профитролями  в  Grand
Cafe на бульваре Капуцинов.
   Кельн был отмечен знаком вечного паломничества к Стопе Господней -  в
любимый Домский собор.
   Досуг в Кельне и Бонне можно было провести и в буквальном  смысле  на
водах - долгие уединенные купания в Claudius Therme,  обнаруженных  мною
неподалеку от Кельнского зоопарка, были просто божественны.
   Там же, в Кельне, мы с Димой Пинскером из Итогов, Таней  Малкиной  из
Времени новостей  и  Олегом  Текменевым  из  Века  умудрились  во  время
президентского визита даже с