глаза в сторону.
     Они снова помолчали.  Хлопушкина,  видимо,  не интересовалась тем,  как
жила Лена и как попала сюда.
     - Я очень рада,  - серьезно сказала Лена. - Когда будут распределять по
участкам,  я хотела бы попасть с тобой, а то я, боюсь, все напутаю... - Лена
виновато улыбнулась.
     - Все равно...
     Из кабинета вышел маленький,  кривенький старичок в сбившемся галстучке
и пригласил уполномоченных в комнату заседаний.
     Отправляясь  в  думу,   Лена  наметила  себе  после  инструктажа  ехать
отыскивать какого-нибудь незнакомого доктора,  чтобы проворить то,  что было
уже ясно для нее.  Мысль эта, от которой ей становилось страшно и от которой
ее отвлекла было встреча с Хлопушкиной, снова стала преследовать Лену.
     В раскрытое окно врывался шум с улицы.
     Маленький  кривенький старичок  однообразно покачивался за  кафедрой  в
полосе бившего в окно пыльного солнечного света,  прижмуриваясь и закрываясь
папкой с инструкциями.
     - ...Но  впускайте по  очереди и  ни  в  коем  случае не  больше одного
избирателя... - выпевал он тоненьким голоском.
     "Боже, как стыдно!.. - думала Лена. - Как я смогу объяснить все?.."
     - ...Выслушав имя,  отчество,  фамилию и адрес избирателя и справившись
со списком, вы даете возможность избирателю...
     "Могу ли  я  выдать себя за  замужнюю?..  А  что,  если все  рассказать
Хлопушкиной,   спросить   совета?..   Нет,   это   невозможно,   невозможно,
невозможно..." - повторяла Лена, чувствуя, как у нее стучит в висках.
     - ...Если  же  окажется,  что  в  списке  нет  данного гражданина,  вы,
предупредив его,  что он  не выполнил своего гражданского долга,  то есть не
справился с заблаговременно вывешенными списками избирателей,  не допускаете
его к  баллотировке и регистрируете его по форме С...  -  выпевал кривенький
старичок.
     Лена,  не  слышавшая ничего из  того,  что говорил кривенький старичок,
очнулась  только,   когда  задвигали  стульями:  началось  распределение  по
участкам.
     - Так вместе? Пожалуйста...
     Лена умоляюще посмотрела на Хлопушкину.
     - Все равно...
     Им достался район Второй речки.
     - Это где-то далеко...  Там,  кажется,  временные мастерские?  -  робко
спросила Лена.
     - Да...  И  мукомольные  предприятия  Гиммера,  -  сказала  Хлопушкина,
моргнув своими белыми ресничками, чтобы скрыть усмешку.
     Купив в  киоске газету,  Лена с  полквартала шла  пешком,  просматривая
фамилии и адреса врачей:  "Вейнберг С.И.  - это глазник... Овсянников Г.Г. -
венерические  и  мочеполовые...   В.А.Сумшик  -  женские,  Алеутская,  56...
Иванов-Молоствов - женские, Косой п., 13..."
     На углу, оглядевшись по сторонам, она взяла извозчика.
     - Подымите верх, пожалуйста...
     - А куда ехать?
     - Куда?..
     Некоторое время Лена серьезно смотрела в  тронутый ячменем голубой глаз
извозчика.
     - Ну,  куда же...  Ну,  хотя бы на Алеутскую, - упавшим голосом сказала
она.


        "XXXVI"

     Утренний   воскресный   поезд,   набитый   дачниками,   молочницами   и
зеленщиками,   вез  Лену  мимо  грязных  строений,   шлагбаумов,   виадуков,
нефтеналивных баков. Голубые пятна залива мелькали в простенках домов; плыли
белые, чистые облака.
     Затиснутая между господином в панаме, с тортом на коленях, и молочницей
с  пустыми  бидонами,  Лена  чувствовала  на  себе  любопытные,  ощупывающие
взгляды, и ей казалось, что все, все уже знают об ее унижении.
     Она старалась думать о предстоящих выборах,  но снова и снова возникало
перед ней  склоненное,  налившееся кровью лицо доктора,  и  это унизительное
кресло,  и то,  как она, путаясь в кружевах, торопливо надевала панталоны. А
завтра ей предстоит еще более унизительное и страшное, и ничем, ничем нельзя
уже предотвратить этого.
     "Как это,  должно быть,  больно..." -  думала она. Ее мучили трудности,
сопряженные с тем,  как скрыть это от домашних. Сможет ли она сама добраться
домой?  Что, если она будет чувствовать себя настолько слабой, что не сможет
встать с постели? Вызовут домашнего врача, и все обнаружится...
     - Вторая речка!..
     Лена вздрогнула и заторопилась к выходу.
     Она  стояла на  перроне,  растерянно держа  в  руках записку с  адресом
избирательного участка.  Из  заднего вагона  поезда один  за  другим прыгали
милиционеры при кобурах и шашках.  Поезд тронулся; милиционеры построились и
пошли по  мостовой вдоль полотна по  направлению к  серым корпусам временных
мастерских.
     Лена машинально пошла за ними.
     В мастерских было тихо,  безлюдно,  пахло железным ломом и шлаком; шаги
милиционеров гулко отдавались от корпусных стен.  Лена с безотчетным страхом
и  уважением смотрела на огромные безмолвные корпуса с  задымленными окнами,
на черные трубы,  вздымавшиеся в  высоту.  В  таком же вот корпусе в военном
порту сгорел отец Суркова... Лене стало жутко.
     Пройдя меж  двух  бесконечных корпусов,  милиционеры свернули в  улицу,
ведущую в слободу.
     Лену поразила та же,  что и в мастерских,  тишина и безлюдье в поселке.
Не  видно ни  играющих ребят,  ни  женщин на скамейках возле серых домиков с
закрытыми ставнями. Только на углах улиц возле корзин с семечками и бобовыми
орехами сидели  одинокие китайцы,  провожавшие милиционеров любопытствующими
взглядами.  На  каждом перекрестке милиционеры ставили посты.  Лена начинала
смутно  догадываться,  что  и  тишина в  поселке,  и  появление милиционеров
связаны с  выборами.  Из дальнего переулка выскакали два конных милиционера,
огляделись  по  сторонам  и   во  весь  опор  помчались  навстречу  колонне.
Перегибаясь с  лошадей  и  козыряя,  они  переговорили со  старшим колонны и
ускакали обратно. Колонна раздвоилась, половина свернула направо; Лена пошла
за той половиной, которая двигалась в прежнем направлении.
     На углу переулка, куда ускакали конные и куда свернула теперь остальная
колонна, Лену задержал постовой:
     - Вы куда идете?
     - Разве здесь нельзя ходить?
     - Куда идете,  я спрашиваю?  -  грубо повторил постовой;  он был весь в
поту.
     - Я иду выбирать в думу,  - окаменев лицом, без запинки сказала Лена. -
Вам известно, что сегодня выбирают в думу?
     - Так разве нельзя стороной пройти?
     - Стороной чего?..
     Некоторое время милиционер с  удивлением смотрел на  нее,  потом набрал
воздуха, собираясь закричать, но не закричал и с шумом выдохнул воздух.
     - Слушайте, гражданка, - сказал он усталым голосом, отирая рукавом пот,
- вам нужно в ремесленное училище... Пройдите вон той улицей.
     Стали   попадаться  отдельные  кучки   рабочих  с   женами  и   детьми,
группировавшиеся возле скамей и  по обочинам тротуаров.  Лена,  ловя на себе
испытующие взгляды и думая,  что, может быть, она недостаточно просто одета,
шла не оглядываясь.  Она прислушивалась -  не говорят ли что о выборах. Но в
одном  месте говорили о  голубях,  в  другом -  о  футбольном состязании,  в
третьем смотрели, как два дюжих парня тянутся на поясах.
     - Вы только духу не пущайте! - посмеивался какой-то ядовитый старичок.
     Ребятишки играли в паровоз посреди улицы.
     - А  ты  как следоват пыхти!  Паровоз эдак-то не пыхтит,  -  надрывался
семилеток с ежастыми бровями.
     - ...Как же,  милая,  пробовала и  с  горчицей -  не  отстирывается,  -
сетовал грудной женский голос.
     Лена вошла в улицу,  где кучки рабочих уже подряд сидели и стояли вдоль
тротуаров.
     Улица упиралась в площадь, сплошь забитую народом. Над людской чернотой
выступали белые головы лошадей и зеленые рубахи и фуражки милиционеров.
     Лена подошла к  самой площади и,  оробев,  остановилась на углу.  Перед
Леной и  вокруг нее колыхалась и гудела толпа -  не менее двух тысяч.  Стоял
впервые  ощущаемый  Леной  неистребимый запах  опоки  и  металла.  Босоногие
мальчишки сновали в толпе, ныряя под ногами, хватаясь за юбки и пиджаки.
     - Пятнашка, пятнашка!
     - Кто пятнашка?
     - Беги, беги-и!..
     От площади отходило еще две улицы; одну нельзя было рассмотреть оттого,
что  у  ее  устья,  отгороженного зелеными милицейскими околышами,  особенно
сгустилась толпа,  -  должно быть,  там  помещался избирательный участок,  -
другая же, полого подымавшаяся в гору, была вся видна - на ней чернели кучки
рабочих.
     Из-за  горы  выступали на  фоне  дальних синих  отрогов облитые солнцем
красные трубы мельниц. Веселые белые облака плыли над синими отрогами.
     Лена,  не разбирая лиц,  смотрела на кишевшую перед ней толпу. "Неужели
это те самые люди?.." -  думала она, вспоминая медленно ползущую черно-серую
колонну и толпу, ревущую под балконом Гиммеров.
     - Успеют ли пропустить-то всех? Еще мукомолы не пришли.
     - Да, раньше вечера не отделаемся...
     - Ты что толкаешься? Вот стянем за ноги с лошади!..
     - Как, Андреич, жинку-то уговорил?
     - И  жинку уговорил,  и старшая дочка пришла,  и младшая пришла бы,  да
годами не вышла...
     - ...А  потому не управляется,  что ростом он мал,  тиски ему по грудь:
как напильником работать, руки устают...
     - ...Спрашиваю сегодня у  лавочника,  что на углу Никольской:  "Ну как?
Пойдешь?.."  -  "А ну вас,  говорит,  с  вашими выборами!.." А я ему говорю:
"Это, говорю, ваши выборы, а не наши..."
     - Он бы,  брат,  пошел,  да боится,  что морду набьем.  И  главное,  не
ошибся...
     - Хорошо бы Скутарева или Гиммера сюда - побеседовали бы!..
     - Им сюда ни к  чему,  у них участок свой...  Подъедут это в колясочке,
бросят квиточки за самих себя - и дело с концом...
     - Им пешком нельзя: брюхо поотростили...
     Присматриваясь к  толпе,  Лена  замечала,  как  в  том  или  ином месте
вспыхивали летучие митинги, - доносился голос оратора, - но когда милиционер
направлял туда  свою  лошадь,  митинг  быстро  рассеивался,  и  нельзя  было
определить,  кто  говорил.  Лена  вспомнила  пункт  инструкции,  запрещающий
предвыборную агитацию перед избирательным участком.
     - Идут, идут!.. Мукомолы идут!.. - загудели в толпе.
     Из-за  гребня улицы на  горе показалась голова колонны,  ветер раздувал
юбки и фартуки.  Головы людей на площади повернулись в ту сторону. Колонна -
человек в двести - перевалила через гребень и быстро спускалась к площади.
     - Что-то маловато их...
     - Разве их вытащишь, хлебосеев! У них каждый за себя, а один за всех...
     - Кто там заправляет ими?
     - Об этом, брат, вслух не говорят по нонешним временам...
     Лена краем площади пробралась к улице, где маячили милицейские околыши.
     - В очередь, в очередь, барышня!..
     Лена предъявила удостоверение.


        "XXXVII"

     - Я, кажется, опоздала?
     - Ничего...
     Хлопушкина в  серой  вязаной кофточке,  с  гладко  зачесанными светлыми
негустыми волосами сидела за столиком перед урной. Лена прошла за невысокий,
пахнущим смолою барьер и  сняла жакетку.  Окна выходили во  двор;  они  были
открыты;  виднелся похожий на виселицу снаряд для гимнастических упражнений;
с площади доносился гул толпы.
     Баллотировка уже  началась.  Сутулый бритый старик в  кепке и  потертом
пиджаке,  из  растопыренных карманов которого торчали клещи и  еще  какие-то
инструменты,  опустил записку и  вышел,  волоча ноги.  На  его  месте  стоял
худощавый рабочий с кривой шеей, - одно плечо у него было выше другого.
     - Отчество? - спрашивала Хлопушкина.
     Лицо его мучительно искривилось.
     - Анем... п... подистович, - сказал он, сильно заикаясь.
     Лена вдруг вспомнила,  что так же заикался безногий отец Хлопушкиной, и
испуганно посмотрела на  нее,  но  аккуратное и  миловидное лицо Хлопушкиной
было сухо и строго.
     - Пройдите к тому столу, там напишете...
     - Давай,  я  буду проверять по спискам и отмечать,  а ты опрашивать,  -
сказала Лена.
     - Все равно...
     Рабочего с  кривой шеей  сменила молодая работница,  работницу -  русый
паренек  в  футбольных  бутсах.   Лена  пытливо  присматривалась  к  каждому
голосующему,  стараясь по лицам определить, за кого они могут голосовать. Но
лица одних были сурово замкнуты, у других - несколько сконфуженные.
     - Наболдин Иван Яковлев... Выемочная, восемнадцать...
     Перед  Хлопушкиной стоял  широкоплечий,  с  лицом,  заросшим  угольными
волосами,  пожилой рабочий,  выложив на перила громадные черные руки,  зажав
под мышкой фуражку.
     Лена провела пальцем по списку.
     - Странно...  Все совпадает,  а в адресе путаница... двадцать восемь, а
не восемнадцать?
     - Как же двадцать восемь,  барышня, когда восемнадцать, - глухо, как из
бочки, возразил рабочий.
     - Почему же вы заблаговременно не справились со списком избирателей?  -
укоризненно сказала Хлопушкина.
     - А когда же нам время на списки глядеть? Я в денной смене работаю, нам
в  списки ваши глядеть некогда...  Да  мы тут одни Наболдины на всю слободу,
спросите,  кого хотите.  Кузнец Наболдин...  Иван Яковлевич, - мрачно бубнил
он.
     - Хорошо,  получите  бланк...  -  По  лицу  Хлопушкиной чуть  пробежала
улыбка. - Проставлять только помер, вы знаете?
     - Да уж не спутаю, будьте спокойны, барышня...
     - Я не барышня, - покраснев, сказала Хлопушкина.
     - Ну, гражданка...
     Кузнец отошел к столу,  внимательно осмотрел перо,  почистил его о свои
угольные волосы,  снова осмотрел,  потом,  покосившись на Хлопушкину и Лену,
отгородился от них могучей спиной и проставил цифру.
     - Ну,  дай  бог  на  счастье...  -  Кузнец  громадными черными пальцами
старательно запихнул  сложенную вчетверо  записку  в  ящик  и  одним  глазом
заглянул в  щелку.  -  Не видать,  -  сказал он с  широкой улыбкой,  надевая
фуражку. - До свиданьица!..
     - Интересно, какой он номер проставил, правда? - шепнула Лена.
     - Да...
     В   двери  показалась  маленькая  толстенькая  старушка  в   стоптанных
башмаках, в черном платке и ватной черной телогрейке.
     - Здесь,  что  ли,  выбирают-то?  -  спросила она с  виноватой улыбкой,
оглядываясь по сторонам.
     - Здесь, здесь, бабушка, сюда подойдите... Вас как зовут?
     - Наболдина Евдоксия.
     - А по отчеству?
     - А по отчеству - Сергевна.
     - Это сын ваш был, что ли?
     - Сын, сын... - обрадовалась старушка.
     - Как же вы такого большого родили? - не выдержала Хлопушкина.
     - Уж правда что... уж больше его в слободе нет, - конфузливо засмеялась
старушка, прикрывая рот уголком черного платка.
     - У вас там адрес перепутан...
     - Вот,  вот, и он нам говорит... И до чего ж удивительно, когда мы тут,
Наболдины,  уж сорок лет живем в этой слободе, у кого ни спроси, все укажут.
Просто удивительно...  Тут  ведь  все  пришлые,  а  мой-то  покойник еще  до
мастерских в кузне тут работал, - словоохотливо поясняла старушка.
     - Лена, ты отметила?.. Получите бланк. Вы грамотная?
     - Какая там грамота!  Уж я  и отнекивалась,  так он меня цельную неделю
учил,  как эти самые "четыре" проставить. "Ты говорит, смотри, не спутай..."
Просто смех!
     - Этого вы  не  имеете права оглашать,  голосование тайное,  -  сказала
Хлопушкина,  закусив губу,  чтобы не рассмеяться.  - Пройдите к тому столу и
напишите...
     Старушка долго копошилась у стола.
     - Куды ее теперь?  -  спросила она,  протягивая Хлопушкиной несложенную
записку и перо.
     - Ручку положите обратно, а записку сложите, и вот сюда в щелочку...
     - А чернила-то не размажутся? - беспокойно спросила старушка.
     - А вы промокните...
     - Вот она и  выдала всех!..  -  засмеялась Лена,  когда старушка вышла.
(Под номером 4 шел список профессиональных союзов.) -  Всю семью выдала!  Ты
знаешь, ведь их там еще семь Наболдиных!..
     Хлопушкина, сдерживая улыбку, отвернулась.
     Они  пропустили жену  Наболдина,  потом  пошло  все  младшее  поколение
Наболдиных.
     Красивый чернявый паренек в начищенных до блеска сапогах, в заломленной
фуражке с красной гвоздикой размашисто подошел к урне.
     - Наболдин  Иван  Иванович,  -  развязно  сказал  он,  косясь  на  Лену
играющими черными глазами. - Выемочная, восемнадцать, только адрес наш у вас
напутан... Пожалуйте бланок...
     - Наболдин Федор Иванович... За адрес уже все известно... Бросать сюда,
что ли?..
     И  второй Наболдин-сын,  такой же  чернявый,  только постарше,  так  же
покосившись на Лену, выполнил свой "гражданский долг".
     - Тут  моя  жинка  сейчас придет,  -  сказал он  со  смущенной улыбкой,
задержавшись у дверей,  -  вы уж ей разъясните,  что и как,  а то она у меня
беда какая пужливая...
     Но,  видно,  с  жинками  Наболдиных произошла путаница,  потому  что  в
комнату, как ветер, внеслась ярко-рыжая костлявая работница с зелеными злыми
глазами.
     - Здесь,  что  ли,  бланок  получить?..  Мильтонов понаставили,  насилу
пробьешься к вам!..  Наболдина Катерина... Вы только поскорей, пожалуйста, а
то у меня опара уйдет,  - заговорила она резким, крикливым голосом. - Тоже -
выборы  называются:  муки,  сахару  не  достанешь,  а  выборы  устраивают!..
Мильтонов понаставили...
     Сердито запихнув записку в ящик,  она вышла так же стремительно,  как и
вошла, распустив по комнате вихрь своих, по крайней мере, четырех юбок.
     - Наболдин Н.И.,  слесарь...  или это неважно?  Покорно благодарим-с, -
сказал  третий  Наболдин-сын,  принимая бланк.  -  Обязательно чернилами или
можно собственным химическим карандашом?..
     - Наболдина Фекла... Да, Андревна...
     Толстушка тяжело дышала, обливалась потом, комкала в руках носовичок.
     - Вы  уж  поясните,  а  то  я  просто  так  волнуюсь,  ну,  так  просто
волнуюсь!..
     Семью  Наболдиных завершила  худенькая черноглазая девушка  с  большими
руками, в сбившемся на затылок платочке.
     - Наболдина Аня...  то  есть Анна Иванна,  -  поправилась она тоненьким
голоском, заливаясь краской.
     После семьи Наболдиных приходили и  еще семьи,  по таких больших уже не
было.  Как видно,  те, что прошли первыми, осведомляли последующих о порядке
выборов:  баллотировка пошла  живее.  Лена  втянулась в  работу и  перестала
следить за лицами.
     Однажды внимание ее  отвлек пьяный.  Ему  долго  приходилось изображать
трезвого,  чтобы  попасть сюда;  по  инерции он,  твердо  ступая и  сохраняя
достоинство, прошагал к урне. В высоких, с раструбами сапогах, в просаленной
и  продымленной войлочной шляпе,  смахивавшей на  каску,  со  своими пышными
прямыми рыжими усами и  могучей эспаньолкой он походил на солдата из "Лагеря
Валленштейна". Увидев двух девушек, он изумленно огляделся по сторонам и, не
обнаружив милиционеров, очень рассердился.
     - Так, - сказал он, багровея, - так!.. - И ударил кулаком по перилам. -
Они думают,  мы свово слова не скажем?..  Не-ет, господа хорошие, не-ет... -
Он погрозил пальцем. - Мы с вас еще спу-устим шкурку... Мы! - выкрикнул он и
ударил себя кулаком в грудь. - Литейщики!..
     - Он совершенно пьян, - шепнула Лена. - Стоит ли его?..
     - Уверена,  что он не ошибется в списке,  -  сухо сказала Хлопушкина. -
Гражданин,  если вы не хотите подвести своих товарищей,  - голос Хлопушкиной
слегка дрогнул,  - перестаньте кричать и назовите свою фамилию и адрес... Вы
поняли меня?
     - Понял я  вас,  вполне я вас понял...  Товарищей,  правильно...  -  он
одобрительно покачал головой,  -  это  оч-чень правильно.  Мы  их  с  тюрьмы
ослобоним...
     Он назвал себя и, получив бланк, некоторое время рассматривал его.
     - Извиняюсь... Здесь? - смущенно сказал он, тыча в середину бланка.
     - Совершенно верно.
     Проставив цифру и  затолкнув листок в ящик,  он снял свою каску,  молча
поклонился Хлопушкиной до  земли и,  нахлобучив каску,  вышел,  твердо стуча
сапогами.
     "Не очень-то она соблюдает инструкцию", - подумала Лена.
     Иногда Лена замечала,  что среди голосующих попадаются и  лично знающие
Хлопушкину. Они весело или почтительно здоровались с ней, а опуская записку,
улыбались или  подмигивали Хлопушкиной:  "Смотри,  дескать