- Почему?
     - Согласись сама,  ты проделала более необычный путь,  -  сказал он, не
решаясь уточнить свою мысль.
     - Очевидно,  ты  так же,  как и  все,  расцениваешь меня,  как какой-то
чуждый осколок,  попавший в честную пролетарскую среду, вроде тебя и папы? -
Она враждебно и зло усмехнулась.
     - Ленка!  Что с  тобой?  -  вдруг прежним,  добрым и ласковым Сережиным
голосом сказал он. - Ты какая-то нервная, злая и вчера и сегодня...
     - Должно быть,  от непроходимой монументальности чувств,  в которой все
упражняются почему-то надо мной и  передо мной...  Очевидно,  потому,  что я
жизненно слабее других,  - с едва сдерживаемым раздражением говорила Лена. -
Боже мой!  Неужели нет на свете простых людей,  людей ясных чувств,  чистого
взгляда!  -  вырвалось у  нее  из  самого сердца.  -  Не  люди,  а  какие-то
памятники!  Даже  ты  предстал  передо  мной  в  виде  какого-то  маленького
памятничка...
     - Я не понимаю, что ты хочешь... - начал было Сережа и не докончил.
     Лицо  Лены  преобразилось  от  внезапно  осветившего  его  любопытства,
удовольствия, кокетства. Она поднялась со скамьи и быстро пошла по аллее.
     Сережа  увидел  вышедшего из  кустов  навстречу Лене  Семку  Казанка  в
сдвинутой набекрень американской шапочке на белой головке.
     Семка  и  Лена,   улыбаясь  и  прямо  глядя  друг  на  друга,  довольно
продолжительное время подержались за руки.  Сереже не было слышно, о чем они
говорили,  но  он  видел,  как  чередовались на  лице  Семки  то  задорное и
нахальное,  то  детски наивное и  даже  нежное выражение,  и  как  Лена явно
кокетничала с  ним  и  один  раз  громко засмеялась,  и  как  Семка раза два
машинальным движением девичьей своей руки снял с  плеча Лены не  то пушинку,
не то ниточку.
     Вот какой разговор происходил в это время между Леной и Казанком:
     - Здравствуйте, Казанок!
     - Здравсьтвуй! Я уже часа два жду, когда выйдесь, - нежно шепелявил он.
     - Я очень рада видеть вас, Казанок!
     - Рада?  А  я  думаль,  ты там все с  нацяльством,  -  где тебе помнить
маленького человечка!
     - Я сама маленький человечек,  Казанок. Начальству нет до меня никакого
дела.
     Как  и  в  прошлую встречу,  Лена  испытывала необыкновенную легкость и
свободу общения с Казанком.  Она могла говорить с ним решительно обо всем, и
молчать,  не испытывая неловкости, и трогать его, и не удивилась бы, если бы
он начал делать то же.
     - Что  -  братишка твой  приехаль?  -  спросил Семка,  поведя  бровью в
сторону Сережи, и усмехнулся. - Он тебе про меня насказет!
     - Разве у вас дурные отношения?
     - У него дурные, у меня умные, - насмехался Семка.
     - Если ты хочешь,  чтобы я  была дружна с  тобой,  -  сказала Лена,  не
замечая,  что стала называть его на "ты",  -  ты должен помнить, что я очень
люблю его.
     - Я тозе, - дерзко отвечал он.
     - Ты все же очень нахальный парень, - просто сказала она.
     - А ты - красавуська. На тебя глядеть, аж глазам больно.
     - Красавушками,  положим,  коров зовут.  -  Лена улыбнулась. - Я правда
нравлюсь тебе, Казанок?
     - Очень. Я мог бы ходить за тобой, как нитка за иголькой.
     Она засмеялась.
     - Мне придется вынуть нитку из иголки. Мне пора в больницу. Я еще увижу
тебя, Казанок?
     - Захочешь, увидись.
     - А как я найду тебя?
     - Я сам найду тебя, махонькая.
     - До свиданья, Казанок!
     И  Лена,  как и  вчера,  нежной своей ладонью чуть коснулась его головы
между ухом и шапочкой.
     - Как ты можешь с ним так...  с этой сволочью! - мрачно говорил Сережа,
не будучи в силах глядеть на Лену. - Ведь это же сволочь! - повторил он.
     - Почему ты так ругаешь его?  -  спросила Лена,  пытливо глядя в  глаза
Сереже.
     - Это же сын местного барышника, прожженный, бесстыдный парень!
     - Он же партизан?
     - Что из того!
     - Ты завидуешь ему, - спокойно сказала Лена.
     - Я завидую ему?!
     Сережа смутился.  Он  смутился оттого,  что в  его отношении к  Казанку
действительно был  элемент  зависти.  Он  чувствовал,  что  не  только  этим
определяется его враждебное отношение к Семке,  но Лена,  как обычно,  нашла
именно эту нездоровую и личную сторону в его поведении.
     - Глупости какие!  -  сказал  он  смущенно и  сердито.  -  Да  что  же,
поступай, как знаешь...
     - Не любишь ты правды,  -  усмехнулась Лена.  Она вздохнула.  - Пойдем,
если так...
     Да,  отношения между Леной и  Сережей уже не  были прежними дружескими,
искренними отношениями.
     От  прекрасного  утреннего  настроения  не  осталось  и  следа.  Как  в
последние дни похода, Сережей овладело чувство недовольства собой и ощущение
какой-то неустроенности всего.


        "V"

     Наскоро позавтракав на кухне, Сережа в том же настроении беспокойства и
недовольства собой пошел в ревком.  Его официальная должность в ревкоме была
- инструктор культурно-просветительного отдела.  Он работал под руководством
Ванды.  Мысль о  том,  что он снова должен будет вернуться к исполнению этих
скучных, немужественных обязанностей, была ему невыносима.
     Сережа вошел в помещение канцелярии ревкома и, удивленный, остановился.
Посреди  комнаты  стоял   Хрисанф  Бледный  и,   держа   в   руках   толстую
непереплетенную книгу,  громко читал по  ней  какие-то  стихи.  Против него,
подбоченясь,  как  гусар,  стояла Ванда и  слушала.  Выражение ее  красивых,
недобрых  глаз   было   восторженное.   Черноголовая  машинистка,   упершись
подбородком в спинку стула, смотрела на них обоих, ничего не понимая.

                ...Так идут державным шагом -
                       Позади - голодный пес,
                Впереди - с кровавым флагом,
                       И за вьюгой невидим,
                       И от пули невредим,
                Нежной поступью надвьюжной,
                Снежной россыпью жемчужной,
                       В белом венчике из роз,
                       Впереди - Исус Христос.

     Хрисанф Бледный опустил книгу и, ошеломленный, посмотрел на Ванду.
     - Изумительно!  -  с  чувством сказала она.  -  Прекрасно!..  "В  белом
венчике из роз,  впереди -  Исус Христос..." Вот как надо писать, Хрисанф!..
Ты слышал? - обратилась она к Сереже.
     - Что это такое? - мрачно спросил он.
     - Новая поэма Блока!  Хрисанф на офицерской квартире в Шкотове захватил
несколько книг;  я смотрю -  петербургский журнал "Наш путь",  и вдруг такая
изумительная вещь!
     - Ничего изумительного не нахожу,  -  холодно сказал Сережа,  - мистика
какая-то.
     - Какая же это мистика?.. Это же символ! Ты просто ничего не понимаешь,
- оскорбленная, сказала Ванда.
     - Нет, главное, частушки хорошие есть, - сказал Хрисанф Бледный.
     - Когда  я  смогу  отчитаться  перед  тобой?   -  не  глядя  на  Ванду,
сухо-деловито спросил Сережа. - Предупреждаю заранее: многие твои задания не
удалось выполнить...
     В это время отворилась дверь, и вошел Сеня Кудрявый.
     - Сеня! - радостно воскликнул Сережа.
     - Застал,  слава богу, - сказал Сеня, с трудом переводя дух, и, схватив
Сережу за руку,  улыбнулся,  показав свои ровные кремовые зубы.  - Пойдем со
мной. Живенько...
     Сережа,  даже не взглянув на Ванду и Хрисанфа,  вместе с Сеней вышел из
ревкома.
     - На  рудник посылают нас с  тобой,  -  идя по  улице рядом с  Сережей,
вполголоса,  весело говорил Сеня. - Я думал, вчера сказали тебе, да вижу, не
ищешь меня, думаю - не схотел.
     - Что ты,  я с радостью! - воодушевился Сережа. - А что мы должны будем
там сделать?  -  с волнением спросил он:  он подумал,  что,  может быть,  их
посылают что-нибудь взорвать или кого-нибудь убить.
     - Бастовать хотят они,  а мы должны уговаривать, чтобы не торопились...
Только ты все это в секрете держи.
     - Что ты, Сеня! Я очень рад. - Сережа поймал Сенину руку и на мгновение
крепко сжал ее. - Ты знаешь, мы так переволновались за вас!
     - Из-за хунхузов? Пустяками обошлось, - собрав у глаз веселые морщинки,
сказал Сеня.  -  А как добрались вы?  Как сестра?  -  спросил он с некоторым
смущением.
     - Сестра?  Хочешь,  я вас познакомлю?  -  сказал Сережа,  обрадовавшись
возможности загладить этим размолвку с Леной.
     - Не   официально  ли  выйдет?   Стоит  ли?   -   колебался  Сеня,   но
чувствовалось, что ему очень этого хочется.
     - Глупости какие! На минутку забежим в больницу - и все.
     Они, чтобы не привлечь внимания раненых, зашли в больницу не с главного
хода, с улицы, а со двора, и сразу наткнулись на Фросю.
     - Ай-ай,  в служебное время!  Ну только для вас,  Сереженька, - сказала
Фрося, обдавая его светом своих веселящихся бесовских глаз.
     Лена в белой косынке,  озабоченная тем,  от чего ее оторвали,  вышла на
крыльцо.
     - Я хочу познакомить тебя с моим лучшим другом - Сеней Кудрявым. Вот...
     Сережа  указал  на   Сеню,   который  со   своим  обычным,   спокойным,
грустноватым выражением смотрел на Лену.
     Она оказалась совсем не  похожей на Сережу,  но еще прекрасней,  чем он
ожидал.
     - Кудрявый?  Я знаю вашу фамилию из газет,  - без улыбки говорила Лена,
внимательно приглядываясь к  нему:  несомненно,  она где-то  видела это чуть
тронутое нежным загаром бледное лицо.  -  Простите,  не могу подать руки.  Я
очень рада. И особенно рада за Сережу.
     Она  не  лгала.  Лицо  Сени  сразу  понравилось ей  своим  выражением -
выражением душевной тонкости, ума и простоты.
     Она помолчала,  ожидая,  что он  скажет что-нибудь,  но  Сеня ничего не
говорил, а все смотрел на нее со своей спокойной, умной, грустной улыбкой.
     - Я  так и  знал,  что вы понравитесь друг другу!  -  нетактично сказал
Сережа.
     Сеня так смутился,  что на него жалко было смотреть. За ним смутилась и
Лена.
     - Мне надо идти, - заторопилась она. - До свиданья!
     В дверях она обернулась и виновато улыбнулась Сене. "Где я его видела"?
- подумала она.


        "VI"

     Они выехали на рудник верхами,  а  потом пошли пеше по той самой тропе,
где происходило свидание Суркова с американским майором.
     По этой тропе проходила вся связь между партизанским штабом и рудником,
а через рудник - с городом.
     Километрах в трех от рудника на тропе был установлен пост.
     Когда Сеня и Сережа с проводником достигли поста,  была уже ночь. Скалы
и  кусты  вокруг  и  распростершаяся далеко  позади  долина  Сучана лежали в
бледном свете ущербного месяца.
     На  каменистой площадке перед  темным входом в  пещеру горел  костерик.
Человек десять  -  двенадцать невооруженных людей  сидело  и  лежало  вокруг
костра.  С  площадки  виднелись звездное небо,  вершины  деревьев,  растущих
откуда-то из темного низу, и дальние скалы, облитые светом месяца.
     Эти освещенные таинственные скалы,  и темные провалы распадков, и пламя
костра,  и  сборище людей в ночи -  все это сразу наполнило Сережу волнующим
романтическим чувством.
     Человек в одежде горнорабочего привстал на коленях и, защищаясь ладонью
от костра, всматривался - кто подошел.
     - На рудник, что ли? - глуховато спросил он.
     - А что вас много так? - спросил Сеня.
     - Свои это. Пленные красноармейцы из России, - ответил горнорабочий.
     - Пленные красноармейцы?!  -  Лицо  Сени так  и  озарилось радостью.  -
Выходит, можно новости узнать у вас, про Россию-то? - взволнованно спрашивал
он.
     Красноармейцы зашевелились, заулыбались.
     - Мы ведь уже скоро год как в плену,  -  сказал один.  - Нас в эшелонах
смерти везли.
     - Вот оно что!.. - сочувственно протянул Сеня. - Где ж вы сидели?
     - На Чуркином мысу.
     - Давно бежали?
     - Недели две.
     - Кто вас направил сюда?
     - Рабочий "Красный Крест".  У нас письмо есть от комитета,  - торопливо
сказал красноармеец,  забоявшись, что ему не верят, - да велено прямо в руки
товарищу Суркову отдать.
     - Ну,   поздравляем  вас  от  лица  всех  наших  товарищей  партизан  с
благополучным прибытием! Будем знакомы! - торжественно сказал Сеня.
     Сеня  и   Сережа  обошли  всех  красноармейцев,   крепко,   с  чувством
приветствуя их рукопожатиями.
     - Здоровы все? - спрашивал Сеня. - Рады небось?
     - У-у...  перву ночку, как вольно вздохнули! Даже не верится, что среди
своих! - вперебой радостно заговорили красноармейцы.
     - Вы,  как в  Скобеевку придете,  в  отряд Гладких проситесь.  Скажите,
такой договор у вас со мной...
     - Так вы,  значит,  Кудрявый?  -  медленно и глуховато сказал человек в
одежде горнорабочего, когда Сеня и Сережа уселись у костра перекусить. - Мне
в  аккурат велено на  рудник вас  провести,  да  я  бы  советовал денек  вам
обождать...
     - А что? - насторожился Сеня.
     - А то,  что я их с трудом провел, - горняк кивнул на красноармейцев, -
тревога кругом. Охрану усилили, и, где сейчас посты, даже не знаю.
     - С чего тревога-то?
     - Сегодня у  нас  забастовка началась...  всеобщая,  -  спокойно сказал
горняк.
     Весь вчерашний спор с Бутовым мгновенно прошел перед Сеней.
     - Как же оно получилось? - спросил он.
     - Оно  все  копилось,  копилось.  А  сегодня в  четвертой шахте двух  в
гезенке насмерть задавило,  вся шахта бросила работу, пошла по другим шахтам
народ сымать. Часам к двум весь рудник встал.
     Сеня, сильно побледнев, некоторое время молча смотрел на огонь. Сережа,
взволнованный тем, что путешествие может сорваться, нерешительно спросил:
     - Что же мы теперь? Домой?
     - Домой? - удивился Сеня. - Нет, братец ты мой, придется нам теперь, не
теряя ни минутки,  на рудник идти.  Теперь там самая нужда в  нас.  Придется
тебе, товарищ, как хочешь, а доставить нас немедля, хоть по воздуху. Уж там,
на руднике, закусим, - улыбнулся он Сереже.
     Сережа торопливо стал  укладывать суму.  Двое  красноармейцев бросились
ему помогать. И все красноармейцы сразу засуетились вокруг Сени и Сережи.
     - Хлеб, хлеб передай, не видишь? - укоризненно говорил один другому.
     Сережа вдруг понял,  что эти люди,  год просидевшие в плену,  чувствуют
себя как  бы  виноватыми в  том,  что они избавились от  опасности,  которая
угрожает Сене и Сереже.
     - До  свиданья,  товарищи дорогие!  Скоро увидимся!  -  Сеня  прощально
поднял руку.
     Сережа, улыбаясь, поднял свою.
     Все повставали.  На  лицах красноармейцев было взволнованное,  теплое и
мужественное выражение.
     - Счастливо добраться!..  Успеха вам!  -  говорили они, прощально махая
руками. Некоторые сняли шапки.
     "Как все это прекрасно!"  -  растроганно думал Сережа,  в последний раз
взглянув на красноармейцев,  на пламя костра в  ночи и  устремляясь в темное
страшное отверстие между скалами.


        "VII"

     Чтобы повидать Суркова, Яков Бутов и товарищ его по рудничному комитету
использовали воскресный день и  не спали две ночи.  У  Бутова вот-вот должна
была родить жена,  а у товарища его,  Фили Анчишкина, любимая дочь, Наташка,
лежала больная.  Но  как только прогудел гудок утренней смены,  оба стали на
работу.
     Бутов  работал забойщиком в  шахте  Э  1,  расположенной почти в  самом
центре поселка.  Филя -  чернорабочим эстакады на шахте Э 4,  одной из самых
дальних.
     Незадолго до  обеда на забойщика Ивана Николаева и  его подручного Ваню
Короткого, работавших в шахте Э 4 в дальнем квартале и почти уже добравшихся
до верхнего горизонта,  хлынула многотонная лава угля,  воды и  грязи.  Лава
сбила их со стоек,  и  вместе со всей лавой,  колотясь о нижние стойки,  они
полетели с  шестидесятиметровой высоты в  узкое горло гезенка,  где их трупы
были забиты углем и породой.
     Первым о  катастрофе узнал китаец-коногон:  подкатив к  устью гезенка с
поездом вагонеток,  он  увидел,  что из гезенка не поступает уголь и  сильно
сочится вода.
     Рабочие нижнего горизонта, побросав работу, побежали по штрекам к месту
катастрофы. Забойщики и их подручные, быстро и ловко, как обезьяны, скача по
стойкам, спускались вниз и тоже бежали к месту катастрофы.
     Штейгеры,  десятники,  боясь самосуда,  кто клетью,  а кто по лестнице,
бросились вон из шахты.
     Рабочие  были  в  том  состоянии  предельного возбуждения,  когда  одно
горячее слово могло толкнуть их  на  самые отчаянные поступки.  И  слово это
было сказано.
     Забойщик Максим  Пужный,  обладавший ужасной силы  голосом и  считавший
себя  анархистом,  после того  как  в  восемнадцатом году  приезжий анархист
назвал его "братом по мысли", поднял над головой лампу и крикнул:
     - Бросай работу! На-гора!..
     И все подняли над головами лампы, кирки, лопаты и закричали:
     - На-гора!.. На-гора!..
     Изуродованные  трупы  были  извлечены  из  гезенка.  Неся  их  впереди,
потрясая  тяжелым  горняцким инструментом,  поблескивающим при  свете  ламп,
рабочие хлынули по главному штреку к клети.
     Филя немедленно послал человека известить обо всем Якова Бутова.
     Слух о  несчастье,  сильно преувеличенный,  мгновенно прошел по рабочим
жилищам.  Толпа родственников,  стариков,  женщин,  детей, все пополнявшаяся
рабочими вечерней и ночной смен, бросившими домашнюю работу или разбуженными
от сна,  стояла поодаль от надшахтного здания; милиция не подпускала ближе к
копру.
     Но  как  только  первые рабочие утренней смены  с  еще  не  потушенными
лампами на поясах,  с черными руками и лицами, на которых страшно выделялись
горящие  глаза,  вывалились из  надшахтного здания,  толпа  прорвала  редкую
цепочку милиционеров и окружила погибших.
     Жена Николаева упала мужу на грудь и  стала биться и  кричать.  Старики
его,  держась за  руки,  и  дети его с  выражением удивления на лицах стояли
возле. И все вокруг смотрели на них и ждали, чем все это кончится.
     А  Ваня  Короткий был  никому не  известный бродяжка,  и  на  него мало
обращали внимания.  Потом  сквозь толпу  пробилась девушка в  голубой кофте,
запыхавшаяся и раскрасневшаяся от бега.  Она пробилась сквозь толпу грудью и
локтями, никого не видя перед собой, и остановилась, только когда никого уже
не  оставалось между ней и  Ваней.  Она увидела кровавую грязную кашу вместо
его лица и  сразу присмирела.  Она не  отвернулась,  не заплакала,  а  так и
осталась стоять над  Ваней,  прижав к  груди  смуглые кулачки,  в  одном  из
которых зажат был батистовый платочек.
     Филя,  страдая от сознания,  что приказ Суркова не может быть выполнен,
поднялся на эстакаду, жалобно сморщился и открыл митинг.


        "VIII"

     Яков Бутов с  товарищами обедал под землей,  когда ему доставили сверху
две записки:  о том,  что поднялась четвертая шахта,  и о том,  что жена его
начала рожать.
     Сославшись на то, что жена начала рожать, Бутов побежал к стволу шахты.
Платком,  в котором ему принесли обед,  он завязал голову,  чтобы при выходе
подумали, будто он поранил голову и идет в больницу.
     Едва он вышел на улицу,  мимо него,  обдав его комьями земли, промчался
полувзвод казаков.
     Ближний путь к  шахте Э 4 проходил улицей,  на которой жила в маленьком
беленом домике семья Бутова. Он побоялся, что кто-нибудь из родни перехватит
его и тогда трудно будет уйти от рожающей жены, и побежал другой улицей.
     Он миновал поселок и тропою между шахтами,  копры которых выступали над
лесом,  выбежал на  поросший кустарником отрожек.  Перед ним открылся лужок,
весь  покрытый оранжевыми купальницами.  Из  леса,  по  дороге через  лужок,
медленно шла демонстрация:  рабочие утренней смены в  черных от угля робах и
рабочие вечерней и  ночной  смен  в  домашних одеждах.  Среди  демонстрантов
немало было женщин и детей.
     Впереди колонны на носилках несли покрытые рогожами трупы погибших.  По
обеим сторонам демонстрации,  топча оранжевые купальницы, гарцевали казаки в
фуражках с околышами под цвет купальниц.
     Бутов понял,  что четвертая шахта уже успела снять рабочих шахты Э  6 и
5-бис и все вместе идут снимать другие шахты и что казаки растеряны и боятся
затронуть демонс