рий Игнатович и остальные Борисовы.
     Игнат Васильевич,  не  на шутку беспокоившийся о  том,  что старший сын
может быть отрезан белыми,  обрадовался,  увидев его, и хотел было похвалить
его за хорошую службу,  но потом подумал: "Ты ему палец в рот, а он всю руку
отгрызет",  -  и  отвернулся от сына.  А  Дмитрий Игнатович решил,  что отец
сердится за  самовольный уход  с  поста,  и  обиделся на  отца.  "Они небось
только-только из хат повылазили,  а  мы всю ночь мокли",  -  подумал Дмитрий
Игнатович и,  кликнув Егорушку,  устроился с ним на краю кустов; подальше от
отца.
     Дождь то  переставал,  то  снова моросил из низко висящих,  ползущих по
отрогам серых, рваных туч, но кое-где обозначились уже беловатые просветы.
     Все части были на  своих местах,  всякое видимое движение прекратилось.
Партизаны залегли и притихли,  и - кто с выражением тревожного ожидания, кто
- любопытства,  кто -  деланной небрежности, а кто и - недоверия к тому, что
что-нибудь  может  случиться,  смотрели на  гребень  отрога  по  ту  сторону
болотистой низины.  По гребню ползали рваные тучи, из которых вот-вот должен
был появиться враг.
     И  вдруг  в  тишине,  в  которой слышен был  только шорох  дождя и  шум
опадающих с деревьев капель,  послышался отдаленный винтовочный выстрел.  На
лицах и  в позах сотен партизан этот выстрел отозвался сотнями разнообразных
душевных и  внешних движений,  среди которых преобладали движения удивления:
"Так вот оно как!" - сказало большинство лиц и жестов.
     В  ту  же  секунду зазвучали новые винтовочные выстрелы,  -  одни  чуть
поближе, другие подальше.
     Петр,  сопровождаемый помощником командира  и  двумя  пешими  связными,
вышел из-за хаты и  прихрамывающей походкой,  волоча на сапогах комья земли,
пошел по огороду к кустам, где лежала семья Борисовых.
     - Кажись, подходят? - бодро спросил он Игната Васильевича.
     - Разведка,  должно,  -  низким голосом сказал старик, смахнув с медной
своей бороды капли дождя.
     Выстрелы смолкли.  Петр,  просунувшись сквозь кусты,  припав на колено,
смотрел в бинокль в то место на противоположном отроге, где выходила из лесу
дорога и где сидело сторожевое охранение.
     - Вы бы,  товарищ Чуркин,  шли бы туда,  за хату. И что вам тут делать,
право? - слышал Петр голос помощника командира за своей спиной.
     Помощник командира по  просьбе Петра  уговаривал Алешу перейти в  более
защищенное место.
     - Там,  за хатой,  скучно, должно быть, - отшучивался Алеша. - Ежели вы
от меня хотите большей пользы, лучше велите связному винтовку мне дать...
     Они начали препираться - один почтительно, другой насмешливо. "Разве он
уйдет!" - подумал Петр с гордостью за Алешу.
     - Не слушай,  не слушай его,  Дементьев! - вмешался Петр. - Пускай идет
за  хату,  а  то еще скажут,  что мы представителя комитета нарочно под пули
подвели...
     - Это  тебе  -  как  командующему -  надо бы  поменьше выставляться,  -
ядовито сказал Алеша.
     - Не пойдешь, выходит? - не оборачиваясь, спросил Петр.
     - И не подумаю...
     - Вели дать ему винтовку, Дементьев...
     Только Алеша  взял  винтовку,  как  где-то  за  противоположным отрогом
просыпалась пулеметная очередь,  и  тотчас же быстро,  вперебой,  заговорили
ружья.
     - Вот  когда  подошли!  -  радостным голосом сказал  Игнат  Васильевич,
окидывая проверяющим взглядом своих сыновей и внуков и всю роту.
     Он  увидел на  краю кустов старшего сына.  Дмитрий Игнатович в  опавшей
блином мокрой ополченской фуражке,  в  насквозь промокшей ватной куртке и  в
ичигах лежал,  удобно расположив на земле большое тело,  приснастив винтовку
на развилину куста и спокойно перебирая губами какую-то былинку.  В позе его
и  в  выражении его  большого хмурого лица с  огромной седеющей бородой было
что-то уже по-стариковски прочное.
     И Игнат Васильевич вдруг подумал о том,  что оба они,  и отец и сын,  в
сущности,  уже старики,  и  судьба у них одна,  и на лице Игната Васильевича
появилось мягкое и доброе выражение.
     Он  сделал было движение подойти к  сыну,  но в  это время внимание его
отвлекли  выкатившиеся  впереди  из   кустов  фигурки  партизан  сторожевого
охранения,   поспешно  отступавшего  на  хутор.   Стрельба  смолкла,   стало
необыкновенно тихо.  Все  внимание людей  обратилось на  то,  успеет или  не
успеет сторожевое охранение перейти болотистую низину,  пока белые выйдут на
опушку леса.
     Сторожевое охранение  уже  достигло  подножия  увала,  когда  с  отрога
посыпались частые и  беспорядочные выстрелы и заговорил пулемет так близко и
громко, что казалось, будто он стреляет где-то тут же, среди партизан.


        "XXIX"

     Теперь по всей линии противоположного отрога перекатывались винтовочные
выстрелы,  и вспышками то там,  то здесь, смолкая и возникая вновь, строчили
пулеметы.
     Пули обильно свистели,  визжали и  пели над головами залегших по  увалу
партизан,  чмокали в  кустах и с долбящим и тарахтящим звуком били по крышам
хат и стволам деревьев.
     Но со стороны партизан никто не отвечал,  -  казалось, никого и не было
здесь, на этом лесистом увале.
     Все  так же,  просунувшись между кустов,  на  одном колене стоял Петр и
смотрел не  отрываясь в  бинокль на  линию отрога и  видневшийся слева кусок
пади, за которой сидели в лесу роты Ильина.
     Все в  той же  позе лежал Дмитрий Игнатович,  хмуро глядя перед собой и
жуя  былинку.  Рядом с  ним,  полуоткрыв белозубый рот,  словно оскалившись,
лежал песельник Егорушка и смотрел горячими черными,  с косиной,  глазами на
линию противника.
     Рядом с Егорушкой сник за пеньком партизан, пораженный пулей в голову.
     Дождь перестал...  Облегченные тучи с растущими в них белыми просветами
всползали выше по сопкам, обнажая лес на склонах.
     Петр заметил вдруг,  как слева,  впереди,  в том месте, где оконечность
противоположного отрога мыском выходила в  падь,  выкатилось из лесу на падь
несколько фигурок в защитном.  Фигурки эти одна за другой переходили речонку
и  редкой  цепочкой,  все  более  вытягивающейся и  вытягивающейся из  лесу,
двигались вдоль по пади,  в обход левого фланга партизан.  Вскоре виден стал
отделившийся от  отрога хвост этой  цепочки,  -  в  ней  было  не  более ста
человек. Она двигалась почти по кромке леса, где сидели партизаны Ильина, но
была еще далеко от них.
     Через некоторое время такие же фигурки в  защитном замелькали в  кустах
по  склону  отрога -  прямо  против расположения роты  Борисова.  Вскоре они
показались в низине,  и тогда все партизаны увидели развернувшуюся по фронту
цепь белых, низиной наступавшую на хутор.
     По  всей линии партизан прошло чуть заметное движение:  кто принял позу
более удобную для стрельбы,  кто передернул затвор, кто чуть высунул голову,
чтобы  лучше  видеть.  На  лицах появились выражения озабоченности,  страха,
суровости и ожесточенности и еще такое как у человека, прыгающего в холодную
воду: "Ну, была не была!"
     - Дементьев!  -  обернувшись,  сказал Петр. - Пройди-ка ты сам на левый
фланг, проследи, чтобы не стреляли раньше времени...
     Где-то за отрогом ахнула пушчонка.  Снаряд тенорком пропел над головами
и разорвался позади хутора.
     Все  время,  пока  двигалась  по  низине  наступающая  цепь  белых,  не
прекращался  сильный  огонь  из  винтовок  и  пулеметов  и  размеренно  била
пушчонка,  -  вскоре  ей  удалось  снести  крышу  у  хаты,  за  которой  был
перевязочный пункт.  В цепи партизан были уже убитые и раненые. Но партизаны
по-прежнему молчали.
     И  вдруг с  той  стороны,  где сидел отряд Ильина,  донесся раскатистый
дружный залп, за ним второй, третий, четвертый... Петр увидел в бинокль, как
смешалась двигавшаяся в  обход по  кромке леса  цепочка белых:  одни  упали,
другие остановились,  третьи бросились бежать. Из лесу показались бегущие им
навстречу, вдогонку и наперерез партизаны, - донеслось отдаленное "ура".
     Цепь белых,  наступавшая низиной, должно быть, услышала эти залпы и это
"ура" и несколько поколебалась, но не остановила своего движения.
     Чем  ближе подходила цепь,  тем больше нервничали партизаны.  Все более
нетерпеливо поглядывали они  на  командиров,  -  на  многих лицах  появилось
выражение страдания,  некоторые,  под  видом  раненых,  уползали с  передней
линии.
     Вот уже не  более трехсот шагов отделяло цепь от партизан.  Видно было,
что  идут юнкера.  Уже  можно было видеть их  молодые лица,  бляхи ремней на
шинелях,  погоны ведущих роту  офицеров.  С  правого фланга наступающей цепи
пулеметные номера,  согнувшись и  неверно  ступая  по  кочковатой местности,
волочили "гочкисы".
     Петр спрятал бинокль.
     - Начнем,  Игнат Васильевич, - тепло и просто сказал он, доставая из-за
спины японский карабин.
     - Детки!  - просительно обратился Игнат Васильевич к сыновьям и внукам.
- Не  забудьте  наперво  пулеметчиков  посымать...  Рота-а!  -  торжественно
загудел он.
     Алеша вспомнил вдруг,  что он  не  проверил,  есть ли у  него в  стволе
патрон  (он  первый  раз  был  в  бою),  и  перебрал  затвором.  Несмотря на
решительность этого  мгновения,  лежавший рядом  с  Алешей  Костинька-детка,
белесый,  мокрый и  язвительный,  оторвался от мушки и  посмотрел на Алешу с
таким выражением,  с  каким мужик смотрит на барина,  взявшегося за мужицкое
дело.
     Но  Алеша уже не  видел этого:  сдерживая сердцебиение,  которое было у
него  не  от  страха,  а  от  разбиравшего все  Алешино существо охотничьего
азарта, Алеша целился в темные усы унтера, шагавшего в цепи.
     - Пли!.. - скомандовал Игнат Васильевич.
     Ударил оглушительный залп. Партизаны роты Борисова передернули затворы.
Цепь  юнкеров в  замешательстве остановилась,  -  видно  было,  как  раненые
корчатся на молодой траве. И вдруг по всей линии увала - вперекат, залпами и
врассыпную -  загремели  выстрелы,  и  воздух  задрожал  от  их  грохота.  В
несколько минут цепь  была разбита и  растерзана на  мелкие лоскутья.  Синий
дымок от бердан взошел над кустами.
     Отдельные группы юнкеров залегли между  кочек и  начали отстреливаться.
Офицер  с  бакенбардами кричал и  показывал рукой,  что  надо  идти  вперед.
Оставшиеся в  живых номера успели пустить в ход пулеметы,  но "детки" Игната
Васильевича,  не торопясь, словно выполняя какую-то работу, поснимали одного
за другим и  этих.  Юнкера,  не выдерживая огня,  срывались и  бежали прочь.
Офицер с бакенбардами пытался задержать их,  потом сорвал с головы фуражку и
стал яростно топтать ее ногами.
     Алеша,  увидев после первого залпа,  как упал унтер с темными усами,  и
приписав это  своей меткости (хотя была еще добрая сотня возможностей гибели
унтера),  вылез,  сам того не замечая,  из кустов и,  в ожесточении раздувая
волосатые ноздри, стрелял с колена рядом с Сурковым.
     Отдельные партизаны,  видя бегущего противника,  не обращая внимания на
то,  что  огонь залегших в  низине групп юнкеров стал  более действительным,
тоже вскакивали со своих мест и,  кто с колена, кто стоя, били по бегущим. В
грохоте выстрелов и  в  общем возбуждении боя  утратилось чувство соседа,  и
никто не  замечал,  как  под огнем противника то  там,  то  здесь падали или
сникали убитые и раненые.
     Петр,  все время не выпускавший из наблюдения левый фланг,  увидел, что
партизаны Ильина уже оцепляют оконечность противоположного отрога, и большая
часть огня белых резервов теперь сосредоточилась на них.
     - Пошли,  Игнат Васильевич!  -  встав с  колена,  решительным и  бодрым
голосом сказал Петр.
     - Пошли,  Петра,  - покорно сказал Игнат Васильевич, тяжело подымаясь с
земли. - Вставай, детки!..
     - За  мной...  Ура!..  -  крикнул  Петр  и  неторопливой прихрамывающей
походкой,  как бегал он  раньше на  слободских "стенках" по склонам Орлиного
гнезда, побежал с увала.
     - Ура!  -  закричали тоненько и весело Алеша, басисто и страшно - Игнат
Васильевич.
     - Ура-а!.. - дружно подхватили "детки", бросаясь за ними.
     Дмитрий Игнатович,  бросившийся вместе со всеми,  вдруг схватился левой
рукой за грудь и, головой вперед, упал всем своим крупным телом.
     - Тятя! - вскрикнул Егорушка, остановившись возле отца.
     Рота уже пробежала вперед. Егорушка, опустившись на колени, склонился к
отцу, испуганно заглядывая в его большое, привычно бородатое лицо.
     - Тятя! - жалобно повторил он.
     Дмитрий Игнатович,  лежа на животе, удивленно поворачивал глаза на сына
и  не  узнавал его;  сквозь  узловатые пальцы его  руки,  прижатой к  груди,
сочилась кровь. Он "делал движение, чтобы встать, но не смог, и только тогда
понял, что с ним произошло, и узнал Егорушку.
     - Беги, беги, сынок, - сказал он. - Беги, ну!.. - повторил он как будто
даже сердито.
     Егорушка, всхлипнув, перехватил винчестер и побежал вдогонку за ротой.
     В воздухе,  все заполняя вокруг,  волнами катился крик: "А... а... а...
а..."
     По всему склону увала,  мелькая между кустов и по низине,  обгоняя друг
друга, лавиной бежали партизаны.
     В  голубой просвет меж ползущих по небу облаков прорвались длинные лучи
и  заиграли в  мокрой молодой листве деревьев,  в  миллионах капель дождя на
траве и на оружии, на сапогах, на лицах бегущих живых и лежащих мертвых.


        "XXX"

     Разведывательная   рота,   которую   Ланговой   посылал   накануне   на
Парамоновский хутор,  определила силы партизан,  занимавшие его, в сто - сто
пятьдесят ружей.
     Ланговой не мог предполагать того,  что весь Сучанский отряд в  течение
ночи  переправится на  хутор,  то  есть  рискнет оставить позади себя реку и
открыть путь долиной на Скобеевку.
     Отправив  большую  часть  своего  отряда  в   Екатериновку  с   задачей
наступления долиной на  Перятино,  Ланговой с  двумя  ротами  добровольцев и
ротой  юнкеров  двинулся на  Парамоновский хутор  с  тем,  чтобы  разгромить
засевший на хуторе небольшой отряд красных и выйти к Перятинской переправе.
     Свою оплошность он почувствовал в то мгновение, когда рота, посланная в
обход хутора, была встречена огнем с неожиданных позиций - из леса за падью.
     Остановить развившееся уже  наступление юнкеров по  низине  Ланговой не
смог по краткости времени и потому, что вчерашние сведения продолжали путать
его.
     И  только когда партизаны открыли огонь по наступающим низиной юнкерам,
Ланговой понял,  что имеет дело с противником, в несколько раз превосходящим
его силами,  и  что речь идет уже не о  том,  чтобы выйти к  Перятину,  а  о
спасении отряда и рудника.
     С  той  решительностью,  которая всегда была присуща ему в  критические
моменты  выбора  между  требованиями  необходимости  и   голосом  самолюбия,
Ланговой  отдал  приказ  к  отступлению и  послал  вестовых в  Екатериновку,
вдогонку  за  главными  силами,  с  приказанием  немедленно  возвратиться на
рудник.  Одновременно он  послал  записку капитану Мимура  о  том,  что  под
давлением  превосходных сил  противника отступает к  руднику  и  рекомендует
капитану приготовиться к защите рудника.
     Солнце  поднялось за  полдень,  небо  почти  очистилось,  ползли только
отдельные облачка, временами закрывая солнце, да вершина горы Чиндалазы была
еще вся окутана облаками,  когда главные части партизан подошли к  руднику и
вступили в перестрелку с белыми и японцами.
     Передовая группа японцев занимала круглую сопочку на  самой Перятинской
дороге.  В  первом наступательном порыве рота Борисова и  примыкающие к  ней
другие  роты  центрального направления,  как  волны  прибоя,  накатились  на
сопочку, и партизаны даже удивились, когда с вершины сопочки увидели бегущих
от них японских солдат.
     По мере подхода других частей стрельба все возрастала,  и  часам к трем
по  всему юго-восточному полукругу -  от  устья Екатериновской дороги,  куда
вышли роты  Ильина,  и  до  нависших над  рудником скалистых вершин главного
хребта,  где находился правый фланг красных, - стоял синеватый дым от бердан
и кремневок и желтовато-серый - от рвущихся снарядов, и воздух сотрясался от
ружейной, пулеметной и пушечной стрельбы.
     Расположенная правее  Перятинской дороги  длинная  Золотая  сопка  была
теперь занята неприятелем.
     По  мелькавшим иногда среди  камней желто-зеленым околышам фуражек,  по
характерному округлому,  плачущему звуку выстрелов,  а  главное -  по силе и
порядку пулеметного огня  с  Золотой сопки  можно было  заключить,  что  она
занята японцами.
     Окрыленные  первым  успехом,  роты  центрального направления попытались
было "на ура" прорваться на рудник, минуя Золотую сопку, но были остановлены
сильным фланговым огнем и отступили.
     Рота  Борисова залегла на  горе,  отделенной от  Золотой сопки глубокой
лощиной,  той самой, где несколько дней жила группа Дмитрия Игнатовича. Рота
завязала с японцами длительную перестрелку.
     Как  всегда,  посредине и  немного  впереди роты  лежал  огромный Игнат
Васильевич и  стрелял  только  тогда,  когда  из-за  камня  возникал кусочек
чего-нибудь живого.
     На лице старика,  знавшего уже о тяжелом ранении сына, не было прежнего
величавого спокойствия,  перемежаемого внезапной - то гневной, то радостной,
то хитрой игрой жизни.  Лицо его было смертельно бледно, и бледность на этом
могучем меднобородом морщинистом лице была так неестественна и  ужасна,  что
партизаны боялись смотреть старику в глаза.
     Петр и Алеша Маленький по-прежнему находились в роте Борисова.
     С  того момента,  как  завязался бой,  все моральные и  физические силы
Петра и Алеши были целиком отданы самому процессу боя и делу управления им.
     Как  ни  ново было это  дело для Алеши,  но,  будучи человеком смелым и
наблюдательным,  все время находясь в курсе всех планов и распоряжений Петра
и  все  время замечая,  как десятки и  сотни вновь возникающих и  меняющихся
обстоятельств боя  грозят сломать эти  планы -  Алеша невольно стал помогать
Петру и  скоро вошел в  суть  и  частности дела и  превратился в  ближайшего
помощника Петра.
     Ни  сам  Алеша,  ни  Петр,  никто из  командиров и  рядовых партизан не
заметили того момента,  когда Алеша из человека, находящегося "не при деле",
превратился в  ближайшего помощника Петра.  Но  к  тому времени,  когда штаб
командования расположился на горе против Золотой сопки,  эта роль Алеши была
принята и признана уже всеми.
     И прибывавшие с флангов по тем или иным поручениям связные,  и командир
соседней справа роты горняков,  требовавший патронов,  и  наезжавший из тыла
завхоз,  волновавшийся тем,  что  много тратят патронов и  что  стынет обед,
который он  сварил на  Парамоновском хуторе,  и  фельдшер полевого лазарета,
спрашивавший -  свозить ли  раненых в  Перятино или дожидаться,  пока займут
рудник  (фельдшер полагал,  что  раненых  вот-вот  можно  будет  устроить  в
рудничном госпитале),  -  все они и десятки других людей обращались теперь к
Алеше, как к человеку, могущему помочь и решить.
     Сам Петр все чаще обращал к  Алеше багровое лицо с  горящими суровыми и
счастливыми от напряжения борьбы глазами и говорил:
     - Алеша,  подшевели-ка "Латвию",  она уже вон где должна быть, а она за
сопкой сидит!..  Обматери рыбаков,  Алешка,  -  куда это они поплыли?  Рыбку
удить?
     И  Алеша решал вопрос о  раненых,  и  подшевеливал "Латвию",  и материл
рыбаков.
     Чем жарче разгорался бой и чем больше упорства проявлял противник,  тем
ожесточенней становился Петр и тем спокойней и даже как-то ласковей - Алеша.
     - Не отвести ли корейскую роту в тыл,  Петя?  - нежно, точно речь шла о
ребенке, говорил Алеша. - Она невелика, а потери у нее большие...
     Или:
     - Петенька! Горняки опять патронов просят, - хитрят они, по-моему...
     Но несмотря на то,  что все силы и Петра и Алеши были заняты боем,  они
все время помнили и чувствовали друг друга, беспокоились и заботились друг о
друге.  Это не выражалось ни во взглядах, ни в жестах, ни тем более