и  сукин сын,  -  окончательно решил Алеша Маленький,  обгладывая
крылышко, - а на Шкотово идут, должно быть, по глупому плану ревкома..."
     - С ревкомом связь есть у вас?
     - Есть связь...  Он хоть нам и не нужен, ревком, а связи как не быть!..
Вот и инструктор от ревкому к нам приехал. Познакомься, Христя!
     Алеша  так  и   пронзил  глазками  сидящего  через  стол,   заискивающе
улыбнувшегося ему молодого человека в тужурке с блестящими пуговицами.
     "Хорош представитель ревкома,  который ни  разу не вмешался,  когда они
меня тут допрашивали! И пьян как стелька..."
     - Давно ты из ревкома?
     - Два дня.  Приехал выборы на  съезд проводить,  -  ответил инструктор,
глядя на Алешу белыми и лживыми глазами навыкате.
     - Какой съезд?
     - В июне съезд областной созываем.
     - Так...  Об  этом новшестве мы еще не слыхивали.  Уже,  стало быть,  и
съезд созываете? Что ж, самое время, - беззлобно согласился Алеша Маленький.
- Подготовка,   стало  быть,  солидная?  Съезд  в  июне,  а  вы  сейчас  уже
готовитесь?
     - Как же... на завтра назначено собрание в селе.
     - Очень интересно.  Полевые работы,  конечно,  могут и  подождать,  раз
такое важное дело! Придется сходить на это ваше собрание.
     - Коли вы  интересуетесь,  я  могу вас ознакомить со всеми матерьялами,
они у меня на квартире, - лебезил инструктор. - Можно у меня и переночевать.
     - Прекрасно... Очень прекрасно...
     Алеша с ненавистью смотрел на узенький, прыщавый лоб инструктора. "Поэт
он,   что  ли?"  -   подумал  Алеша:  светло-русые,  полные  перхоти  волосы
инструктора были зачесаны назад и напущены на уши.
     - А что,  милость ваша, - начал Бредюк своим простуженным голосом, - не
чувствуем мы,  крестьянство и  трудовое казачество,  как мы все здесь сообща
поднялись и  геройски бьемся за свободу,  чтобы рабочие в  городах поднялись
вместе с  нами против золотопогонников.  Не слыхать у нас,  чтобы и в городе
восстания были. Почему это? - спросил он и победительно зашевелил усами.
     - Кто  же  это  у  вас  такие  слухи  распространяет?  -  сказал Алеша,
оторвавшись от  еды и  обводя взглядом всех сидящих за столом командиров.  -
Это - неправда. Рабочие ведут большую подготовку к восстанию, рабочие бьются
и  умирают  везде  и  повседневно.  Десятки  и  сотни  добровольцев  идут  в
партизанские   отряды,   об   этом   вы   должны   знать   лучше   меня.   С
железнодорожниками, я думаю, вы тоже связаны и знаете, что они помогают вам.
Многие  из  наших  лучших большевиков руководят отрядами.  Стало  быть,  это
неправда.  Такой слух  на  руку  золотопогонникам.  Несознательным это  надо
разъяснить,  а сознательно распускающих такой слух -  к стенке ставить. Я не
верю, чтобы крестьянство и трудовое казачество так думало...
     - Вам,  конечно,  виднее,  -  с деланной покорностью сказал Бредюк, - а
говорят в  народе.  Народ от Бредюка ничего не таит,  потому они знают,  что
Бредюк завсегда с  ими,  а  они с  Бредюком.  Об  этом каждый подтвердит,  -
напыжившись, сказал Бредюк.
     - Правильно!..
     - Командир заслуженный...
     - Еще  на   уссурийском  вместях  кровь  проливали!   -   заволновались
командиры.
     - Я этого не отымаю,  - улыбнулся Алеша. - Вместе боролись до сих пор и
дальше вместе будем. Правильно, товарищ инструктор?
     Инструктор заискивающе улыбнулся и  осторожно посмотрел на  Бредюка,  и
Алеша понял, что инструктор очень боится Бредюка.
     - Ну, веди, показывай свои матерьялы, - презрительно сказал Алеша.
     Теплая, полная весенних шорохов и копошений ночь раскинулась над селом,
звуки гармони доносились издалека, парочки ворковали под плетнем. Высоко под
звездами невидимые летели журавли... "Курлы... Курлы..." - кричали они.
     "Так  вот  с  кем  и  из  кого  они  думают  строить свою  крестьянскую
республику!"  -  взволнованно думал  Алеша,  шагая  рядом с  инструктором по
улице, заставленной возами и заваленной спящими у костров людьми.


        "III"

     Он  проснулся от  петушиного хрипа  под  самым оконцем,  -  проснулся в
настроении довольно мрачноватом.  В избе было,  должно быть, сыро - подушка,
перина,  одеяло  полны  были  тяжеловатой влажности,  -  все  тело  у  Алеши
разламывало: Алеша страдал от приобретенного на паровозе ревматизма.
     Инструктор спал  на  полу,  на  соломе,  накрывшись с  головой одеялом,
похрапывая.  Солнце только что выглянуло расплавленным краем из-за поросшего
пихтой отрога, надвинувшегося на самое село, - под отрогом, должно быть, над
рекой,  как розовые белила, лежали полосы тумана. Ослепительно сиял лемех во
дворе, на полынях искрилась роса.
     Алеша  осторожно,  чтобы  не  разбудить  инструктора,  стал  натягивать
сапоги. В соседнюю половину избы кто-то вошел со двора.
     - Спит? - спросил мужской голос.
     - Должно, спят еще, - ответил голос хозяйки.
     Алеша в одном сапоге,  другой держа в руке, быстро проковылял к двери и
высунул свою заспанную в темно-русом ежике головку:
     - Что надо?
     Стоявший у выходных дверей крестьянин с валяной бородой уважительно, но
с достоинством снял шапку, обнаружив на лбу под волосами круглую, желтоватую
шишку величиной с только что вылупившегося цыпленка.
     - Инструктор с ревкому тут стоит, так велел разбудить пораньше: седни с
утра сход у нас...
     - А сам он рано не привык вставать? - тоненько сказал Алеша. - А вы кто
такой будете?
     - Я - председатель местный.
     - Эй, инструктор! - крикнул Алеша, оборачиваясь.
     - Что?!  Что?!  -  воскликнул тот,  садясь и испуганно хватая рукой под
подушкой.
     - Стрелять пока некого,  а вот как это ты сход назначаешь, а спишь, как
барин? - сказал Алеша, чувствуя неудержимое желание пустить в него сапогом.
     - Я сейчас...
     Инструктор быстро стал одеваться.
     - Пройди сюда, товарищ, - сказал Алеша председателю, - садись...
     Председатель сел на скамью, положив руки на колени.
     - Вот ты,  стало быть,  председатель,  самый главный человек в селе,  -
начал Алеша,  натягивая сапог,  -  а согласился сход созывать в будний день,
когда самый разгар работы...
     - Оно верно,  -  улыбнулся председатель, - да ведь оно у нас теперь все
смешалось,  и мы за этим не следим и праздников не соблюдаем.  Боев нет - на
поле идем,  бои идут -  в погреб залезаем да сидим...  А вы, случаем, не тот
товарищ, что, сказывают, из городу приехал?
     - Он самый.
     - От большевицкого комитету?
     - Вот-вот...
     - Я гляжу,  что не тот, - со смущенной улыбкой сказал председатель. - Я
думал,  не тот ли приехал, с кем я в городу видался. Дивный человек! Когда у
нас  тут  восстание зачалось,  -  еще и  Бредюка не  было,  ни  других каких
командиров, одни мы мужики, - послали меня ходоком в город...
     - А восстание с чего у вас началось? - перебил Алеша.
     - Да как везде,  -  удивился председатель.  - Объявили набор в солдаты,
мужики отказались. Не было нам расчету воевать! Хорошего от власти не видим,
обращение хуже еще,  как при старом режиме,  деньги дешевые, товару нет. Ну,
пришли кадеты,  стали силом брать,  -  молодые ребята в  сопки.  Стали тогда
родителев мучить.  Да  как  мучить!  Поверишь,  раскалили шомпол докрасна да
одному старику в то место, откуль ноги растут. Ясно, народ не стерпел... Вот
и  послали меня в город:  "Проберись,  говорят,  найди большевицкий комитет,
скажи,  мол, что поднялись, как один, а что и как действовать, не знаем. Еще
скажи,  мол,  очень  мы,  мужики,  свою  ошибку сознаем,  что,  когда  белые
выступили,  не поддержали мы вас, рабочих. Очень мы за это каемся, просим не
судить нас и поддержать нас..." Ну,  ведь легко сказать - найди большевицкий
комитет  при  белой-то  власти!  Адресу  никакого,  у  первого  попавшего не
спросишь...  Целую  неделю,  поверишь,  я  по  скаженному этому городу ходил
взад-вперед,  взад-вперед. Прикорну где на ступеньке или под забором и снова
хожу.  Еще ведь морозы были,  -  сказал председатель,  и  все его кирпичное,
иссеченное морщинами лицо засветилось, - почти и не ел ничего... "Ну, думаю,
Кузьма  Фомич,  ежели  ты  на  отчаянный шаг  не  решишься,  не  найти  тебе
большевицкого комитету,  пропало ваше  восстание!"  Да...  Пошел я  тогда на
пристань,   где,   значит,  пароходы  грузят.  Думаю,  присмотрюсь  к  какой
грузчицкой артели, выберу хорошего парня по обличью и все ему скажу, а там -
пан или пропал.  Так и сделал... Ну, грузила там одна артель муку с парохода
в вагоны.  Присмотрелся я к ним со стороны,  - часа три я возле них ходил да
смотрел. Когда пригляделся к одному горбоносенькому, - еврейчик, должно, - и
вот чем он меня завлек: вижу я, что в артели он не старшой, одет, как все, а
лицо и руки у него вроде не такие грубые,  как у других.  А главное -  вижу,
что,  когда у них меняются,  кому с парохода до вагона кули носить, а кому в
вагон подавать,  всегда они  его  так  ставят,  чтобы ему в  вагон подавать:
полегче,  значит, - вроде оберегают его... Когда они зашабашили, пошли все в
столовку.  Его,  вроде невзначай окружили человек шесть,  чтобы,  значит,  в
глаза не кидался,  и тоже пошли.  Я, как в кутку сидел, выскочил, да прямо к
ним,  да его за рукав: "Позвольте вас на минутку, поговорить!" Он аж дрогнул
и  на  меня -  так  строго.  Тут  все на  меня затюкали,  один даже в  плечо
толканул,  а другой давай его,  еврейчика этого, оттирать. Ну, тут, хочешь -
поверишь,  хочешь -  нет,  товарищ дорогой,  а не сдержался я и заплакал. Да
ведь  измучился весь!  "Товарищи,  говорю,  грузчики!  Мужик  я,  говорю,  с
Майхенского села,  дозвольте мне  с  этим  товарищем о  кровном нашем дельце
поговорить!.." Тут уж и он: "Обождите, говорит, товарищи..." Отошли мы с ним
в  сторонку.  Я  ему так и  бряк.  И  как раз попал!  -  радостно воскликнул
председатель.
     Алеша почувствовал,  что желтоватая шишка и валяная борода председателя
подозрительно теряют свои очертания, и отвернулся.
     - Как раз он из комитету и оказался!  - радостно кричал председатель. -
Видишь,  счастье какое?  Тут уж  у  меня дело на мазь пошло.  Научил он меня
всему,  тайный адрес дал на случай, если опять в город придется, и свел меня
с  одним кочегаром на  паровозе,  -  он,  говорит,  вам оружие доставит.  И,
правда,  оружие доставили. Ну, только уж теперь умней меня командиры есть, и
я этими делами не займаюсь.  А двое сынов моих воюют... Очень мне запомнился
тот еврейчик.  Я  вот все думал,  не  он ли приехал,  -  с  улыбкой закончил
председатель.
     - Нет, товарищ этот теперь арестован, - сказал Алеша.
     - Арестован?! - воскликнул председатель. На лице его изобразилось такое
огорчение, точно речь шла о его сыне.
     - Ка-ких людей заметают!  -  сказал он,  словно бы не веря. - Да ладно,
отольется им...
     - А как же вот некоторые у вас в селе говорят, будто нет никакой помощи
от рабочих? - лукаво спросил Алеша.
     - Кто  может так  говорить?  -  взволновался председатель.  -  Враг или
темный человек. Никогда я этому не поверю...
     - Вот и я тоже, - весело сказал Алеша. - Бредюком вы как - довольны?
     - Бредюком?..  - председатель подумал. - Что ж, горяч он, дюже горяч, а
ить любим мы его за геройство: жизни он своей не жалеет...
     - А имя, отчество его как?
     - Андрей Осипович.
     - Очень великолепно! - сказал повеселевший Алеша.
     Когда председатель ушел,  Алеша некоторое время,  насвистывая, наблюдал
за инструктором: инструктор перед зеркальцем старательно выделывал прическу.
     - Как твоя фамилия? - неожиданно спросил Алеша.
     - Что? - Инструктор обернулся. - Бледный, Хрисанф Хрисанфович...
     - Ты стихов, случаем, не пишешь?
     - Как вы узнали?  -  засмущался инструктор.  -  Раньше,  действительно,
писал,  а  сейчас нет  времени заниматься.  Разве когда в  партизанскую нашу
газету.
     - А ну, прочти что-нибудь...
     - То есть - как? Сейчас прочесть? Да я, пожалуй, наизусть не помню...
     - Прочти, прочти...
     - Ну, что вы!
     - Читай, читай...
     Они стояли друг против друга -  Хрисанф Хрисанфович Бледный в тужурке с
металлическими пуговицами,  с зачесанными назад и напущенными на уши мокрыми
светлыми волосами, держа в руке расческу, и Алеша Маленький в грязной нижней
рубашке и  черных,  заправленных в  сапоги брюках,  упершись в бока руками и
скосив головку.
     - Ну, вот, например, - конфузясь, сказал инструктор:

                Вперед, борцы, за святую свободу,
                Вы с доблестной честью ее сберегли,
                Вы бич для врагов трудового народа,
                Смутились буржуи и короли.
                Веет над вами красное знамя,
                Антанта вас хочет замучить в петле,
                В сердце горит революционное пламя,
                Такой энтузиазм не бывал на земле.
                Отвсюду ползут смертоносные гады,
                Дышит буржуй, как кровавый дракон,
                Он защищает дворцы и палаты -
                Он мнит водрузить монархизма закон.
                Вперед же, орлы, борцы за свободу!
                Вперед, через горы, тайгу и моря!
                За вами идут трудовые народы,
                И всюду горит коммунизма заря.

     Алеша некоторое время,  скосив головку, смотрел одним глазом в пол, как
петух на зерно.
     - Ну, пойдем завтракать, - сказал он тоненьким голоском.


        "IV"

     Вся  улица  перед зданием школы была  запружена народом,  белели рубахи
мужиков и  платки  женщин.  Некоторые из  мужиков,  рассчитывая сразу  после
митинга ехать в  поле,  сидели на возах или верхами.  В  толпе немало было и
вооруженных,  с  красными лентами на шапках,  партизан,  пришедших послушать
делегата из города.
     За столиком, вынесенным на крыльцо, сидели сельский председатель Кузьма
Фомич,  Алеша и Бредюк.  Инструктор, держась рукой за крылечный столбик, а в
другой  держа  фуражку,   натужно  крича  и  встряхивая  светлыми  волосами,
докладывал о съезде:
     - ...Беззаветно  проливая  свою  кровь...  не  щадя  сил...  мы  скажем
акулам-интервентам...   в   очищенных  от  белогвардейцев  районах...   воля
трудящихся масс... - кричал инструктор.
     Край  кумачового полотнища колыхался перед  столиком.  Белые  солнечные
облачка плыли в  ясном небе.  Жаворонки,  журча,  взвивались над  холмистыми
полями за избами,  и  далеко-далеко,  то исчезая в  солнечном сверканье,  то
появляясь вновь, парил ястреб.
     Бредюк,  в  защитном  френче,  перетянутом  ремнями,  с  висящим  сбоку
маузером,  сидел рядом с Алешей, важный и неподвижный, как истуканчик. Та же
засаленная кепка,  с которой Бредюк,  похоже,  не расставался и во сне, была
надвинута на лоб,  но сегодня Алеша уже хорошо рассмотрел его глаза, - глаза
были пронзительные и желтые.
     - ...Идя от победы к  победе...  сбросили в море врага...  пришло время
самим ковать свою судьбу... - кричал инструктор.
     "Вот именно,  что не пришло, а надо еще биться, и много биться за это",
- неодобрительно подумал Алеша.
     Но  вид  вооруженного народа,  серьезные  и  внимательные лица  женщин,
золотистые  головы  ребятишек,   край  кумачового  флага,  полыхавший  перед
глазами,  все больше веселили и  радовали Алешу,  и  он  все более задорно и
бойко поглядывал вокруг своими ежовыми глазками.
     - А теперь, товарищи дорогие, - медленно вставая и снимая шапку, сказал
Кузьма  Фомич,  когда  инструктор кончил  и  отгремели дружные хлопки,  -  а
теперь,  товарищи дорогие,  дадим  слово  прибывшему вчерась делегату нашего
большевицкого  комитету,   которые  там  в   белых  подпольях  и   вражеских
застенках...
     Ему не дали кончить,  - бешеные хлопки и крики приветствовали Алешу. И,
словно несомый ими,  он  очутился на  краю  крыльца перед  волнующейся рябью
смеющихся загорелых лиц.
     - Скажу "ура" большевицкому комитету!  - выдохнул Кузьма Фомич и махнул
шапкой.
     Народ слитно подхватил его  крик,  -  стайки воробьев с  шумом взвились
из-под крыш и замельтешили над толпой.
     - Товарищи!   -   тоненько  начал  Алеша  Маленький,  весело  глядя  на
бессмысленно хлопающего в  ладошки,  сияющего ребенка на руках у  женщины на
возу.   -  Товарищи!  Дозвольте  с  первых  слов  передать  вам,  трудящимся
крестьянам,  красным повстанцам,  гордости и силе нашей,  братский привет от
всех рабочих и от нашего подпольного комитета партии большевиков...
     Снова  взвилась стайка угомонившихся было  воробьев,  и  снова долго не
умолкали крики и рукоплескания толпы.
     И,  отдаваясь этой волне,  словно бы убыстряя ход,  но в то же время не
спуская с  рычага  своей  плотной,  уверенной ручки,  Алеша  Маленький начал
докладывать,  все больше и больше овладевая вниманием толпы. Через некоторое
время  только  щебет  птиц,  всплески  кумачового полотнища над  крыльцом да
тонкий, веселый и страстный голосок Алеши звучали над притихшей толпой.
     Пока  он  рассказывал  о  международном положении,  силах  интервенции,
передвижках на  фронте,  настроении рабочих и  состоянии их организаций,  он
держался на  том  внутреннем пафосе,  который  вызвала в  нем  оказанная ему
встреча.   Но  когда  он  перешел  к  характеристике  внутреннего  состояния
враждебного лагеря,  он  точно пересел на  любимого железного конька,  и  на
протяжении этой части его речи веселый гогот, не переставая, прокатывался по
толпе.
     - Возьмем, к примеру, денежную реформу, - тоненько рассказывал Алеша. -
Выпустили новые деньги.  Известно, однако, что золото наше, добытое народным
потом,  идет  в  карман иностранным буржуям за  оружие и  продовольствие,  а
станок - ему что? - станок работает денно и нощно - бумажки выпускает. Ясно,
что деньги эти скоро на подтирку пойдут, благо и бумага подходящая...
     Это замечание вызвало большое оживление среди мужиков.
     - Пущай уж ими буржуи подтираются, мы и лопушком обойдемся! - выкрикнул
кто-то. И снова хохоток прошел по толпе.
     Алеша не преминул даже рассказать о железнодорожной даме,  с которой он
ехал в  поезде.  Свои разговоры с дамой Алеша изобразил в лицах,  а когда он
описал, как во время обстрела дама упала в обморок и нюхала потом нашатырный
спирт, неумолкающий хохот стоял в толпе, даже Бредюк смеялся, а Кузьма Фомич
и вовсе лег на стол.
     Рассказывая  о   все   растущих  продовольственных  затруднениях  из-за
прекращения подвоза из деревень,  Алеша вспомнил и о купленных им на станции
Угольной слоеных пирожках.  Пирожки эти  стоили в  былые времена в  первом и
втором классе десять копеек,  а в третьем пять,  а паровозным машинистам они
обходились со скидкой в четыре копейки.  А теперь их в третьем классе совсем
нет, а в первом стоят они рубль, а мука черновата, а вместо мяса - печенка.
     - Ясно,  что  без хлеба в  первую голову страдает рабочее население,  -
говорил Алеша,  -  но  рабочие просили меня передать,  что мы за это на вас,
мужиков,  не в обиде и не просим вас, чтобы вы сейчас в город хлеб везли. Мы
будем хлеб с буржуев требовать,  а не дадут -  будем силой брать...  Мы люди
простые,  пышно говорить не умеем и зряшных обещаний не даем, но мы согласны
лучше голодать,  лишь бы вы,  красные повстанцы,  не сложили оружия, лишь бы
сбросить проклятую власть...
     Взрыв  аплодисментов покрыл  эти  слова  Алеши.  Кузьма  Фомич,  словно
невзначай, провел по глазам пальцем.
     Тут  Алеша сказал о  том,  что злостные шептуны стараются посеять рознь
между рабочими и  крестьянами,  и привел вчерашние слова Бредюка.  Но самого
Бредюка Алеша не  назвал,  а  из той внутренней коробочки,  в  которой Алеша
хранил сотни имен  и  фамилий,  вытащил Павла Снеткова и  подробно рассказал
собранию о встрече,  оказанной ему Павлом Снетковым.  Когда он почувствовал,
что слушатели достаточно осудили Павла Снеткова и огорчились,  что среди них
имеются такие недостойные товарищи,  Алеша разъяснил,  что в поведении Павла
Снеткова виновата его несознательность, и похвалил Павла Снеткова за то,